Прекрасный

У себя в Нижнем Трясове Митя был звездой. Самой настоящей звездой, почти как Нинка Вострикова, которую один раз чуть было не свозили аж к Малахову, потому что она по пьяни подожгла сарай, в котором ее тогдашний хахаль миловался с какой-то шлендрой. Митька-артист был признанным фронтменом всех детсадовских праздников, рассказывая драматическую историю Мухи-Цокотухи так проникновенно, что мамаши и воспитательницы дружно всхлипывали, а заведующая хваталась за сердце – артист растет, прям Дмитрий Харатьян, ну вылитый же! «А ну, давай-ка нашу, артист», – подбадривали его пьяные отцовские кореша, для которых он с табуретки звонко пел про батяню-комбата и группу крови на рукаве. «Ну он и артист у тя, Валюха», – ворчал участковый дядьКоля, за ухо приводя Митьку домой, – «поймал их, когда они Соломонихе на заборе матюки писали, так твой-то рыдал так, что я ему чуть не поверил, будто бы это все мне просто спьяну привиделося». Митька-артист – прозвище, репьем прицепившееся к нему еще в раннем детстве, так и тащило его по жизни, от садиковских утренников к районным конкурсам самодеятельности.

Вершиной его звездной нижнетрясовской карьеры стал театральный кружок в Доме культуры, который словно бы специально для него взялась вести на общественных началах новая библиотекарша. Библиотекарша была молоденькой, полной энтузиазма барышней, которая к тому же отчаянно скучала в эдакой глуши после краевого Института культуры, и поэтому силами школьников Нижнего Трясова на местных подмостках была переставлена вся замшелая театральная классика. Митька-артист с одинаковым азартом лупцевал противников деревянной шпагой, красиво падал, пронзенный воображаемой вражеской пулей, произносил длинные пафосные монологи, в которых мало что понимал, и на глазах у обомлевших зрителей отважно лапал Пастухову, которая просто так ему ни за что бы не дала. Когда в начале последнего школьного года классуха сказала, что до зимы ему надо записаться на ЕГЭ, Митя пошел к библиотекарше и спросил, что надо сдать, чтобы взяли в театральный. Библиотекарша, влажно заблестев стеклами очков, ответила, что вроде бы только русский и литературу, но лучше она уточнит, а потом, помолчав, тихо добавила, что она никогда в нем не сомневалась, что он обязательно поступит, и что его ждет неминуемая слава. Просто не может не ждать.

Обещанная очкастой библиотекаршей неминуемая слава миновала Митю – поманила, обдала сладкой горечью, мазнула страусиным пером по искусанным губам и, аккуратно отстранившись, пошла искать себе кого-то другого. Москва сожрала его, переварила и готовилась через несколько месяцев исторгнуть из своего чрева никому не нужного дипломированного артиста Убожина, одного из доброй сотни выпускников столичных театральных ВУЗов. Его не пригласили ни в один театр, куда он показывался на четвертом курсе, из сотен проб сняли только в одном серьезном проекте, а в институтских постановках изредка давали играть картонных красавчиков, чаще назначая на всякое «кушать подано». Ох, если бы не Юрий Константинович Воронов, пристроивший его в свой спектакль аж в Академический…

– Блин! Контрамарка же! – Митя схватился за телефон. Благодаря тому большому проекту, в котором он снимался с самим Вороновым, и слухи о котором нет-нет да и просачивались на просторы интернета, в его канале в телеге было уже больше ста подписчиков, и чтобы удержать их, приходилось вымучивать из себя какой-никакой контент. Митя старательно постил унылые селфи, записывал какие-то дурацкие голосовые, снимал «кружочки», но все это было типичное «не то»… а вот настоящая контрамарка в настоящий театр – совсем другое дело! Раньше он, разумеется, позвал бы на спектакль Катю, но теперь, будучи человеком свободным, он мог распоряжаться билетом по собственному усмотрению.

Значит, так. Открываем телегу, пишем: «Друзья! Приглашу одного счастливчика на «Отелло» сегодня в семь вечера! Хотите увидеть нас с Юрием Вороновым на сцене Академического? Пишите «ХОЧУ» в директ, победителя выберу рандомайзером через…» – Митя взглянул на часы. Этой ночью ему повезло – позвонили из «Квестомании», позвали подменить заболевшего актера, и это было ужасно кстати, вот только прямо оттуда ему пришлось бежать в институт на утреннюю репетицию, и до общаги он добрался всего час назад. Спать хотелось адски, и, в принципе, если поставить будильник на два пятнадцать и заснуть прямо сейчас, то… – «…через час. Время пошло!», написал Митя и блаженно откинулся на подушку. На сон у него было еще шестьдесят минут, и он решительно собирался не упустить ни одной.

– Убожин, ты тут? – входная дверь грохнула.

– Я сплю, – Митя застонал и накрыл голову одеялом. Влад Кривошеин, с которым он четвертый год вынужденно сосуществовал в одной комнате, реально был последним человеком, которого Митя хотел бы сейчас видеть.

– Я так и понял, – хохотнул Влад, судя по скрипу кроссовок по линолеуму, не удосужившийся снять уличную обувь. – Про тебя Василевский спрашивал.

– Он что, приходил? Он же вроде на показе у второго курса должен… – испуганно высунулся из-под одеяла Митя.

– Приходил, – ехидно ответил Влад. – И спрашивал. Где же это, где же, говорит, мой обожаемый Митенька? Отчего это Соколов Митюшин текст по бумажке читает? Может, говорит, раз Митяй так занят, что не считает нужным оставаться на второй акт, пусть вместо него и дальше Соколов старается?

– Блин, – Митя сел, спустил ноги на пол, поежился от ледяного сквозняка. – Я просто ночь не спал, а у меня…

– Ну, раз ты уже не спишь, – прервал его Влад, – покидаешь мне реплики.

– С хрена ли? – рассердился Митя. Своего соседа он и выспавшимся-то выносил с трудом, а уж в таком состоянии…

– Мне самопробы надо записать, – важно пояснил Влад, словно задание ему прислал лично Тарантино, уж никак не меньше.

– Отвали. Я сплю. У меня спектакль вечером, – буркнул Митя и снова попытался улечься.

– Видели мы этот твой спектакль, – заржал Влад. – Точнее тебя в этом спектакле. За папиком халатик подбираешь? Это успех, Митюш, прям успешный успех.

– Отвали, – беспомощно повторил Митя.

Не обращая больше на Митю никакого внимания, Влад плюхнулся на свою кровать, громко забарабанил кулаком по стене:

– Серега!!! Ты здесь?!!

– Чо надо? – поинтересовались из соседней комнаты.

– Реплики!!! Покидаешь?!!

– Канеш! Ща зайду! – весело гаркнул невидимый Серега.

– Иди к нему! – возмутился Митя. – Я же сплю! У него запишите!

– Хрен тебе, – невозмутимо ответил Влад. – В шестнадцатой обои голимые и лампочка тусклая.

Митя сердито вскочил и принялся натягивать джинсы. Стараниями Влада сейчас к ним в комнату легко и непринужденно завалится половина общаги – выставлять свет, сооружать из рюкзаков и стула импровизированный штатив, подсказывать текст… подлец Кривошеин умел нравиться всем, кроме Мити – его он, кажется, считал небольшой, но досадной помехой на своем великом творческом пути.

Первую донельзя обидную свинью этот сукин сын подложил ему еще на вступительных. Дистанционный тур Митя прошел везде, куда посылал видео, и на очные самонадеянно решил ехать в Москву – сюда, конечно, стремилось большинство театральной абитуры, но и всяких творческих ВУЗов зато здесь было втрое больше, чем в том же Питере. Поселившись в хостеле на окраине Химок, абитуриент Убожин принялся штурмовать одну приемную комиссию за другой, и неожиданно для себя почти везде слетел прямо с первого тура. Он старательно рассказывал стихи и прозу, травил анекдоты, ходил на руках, танцевал и пел – ему улыбались, кивали, говорили «очень хорошо, спасибо, достаточно» и почти нигде не пригласили на второй тур. С тоской глядя на счастливчиков, чьи фамилии называли в конце дня, Митя недоумевал – ну совсем ведь обычные ребята, чем он-то хуже? Что с ним не так?

Последним в его списке значился легендарный институт в Театральном переулке, куда он приехал уже без особой надежды. Его записали на двенадцать, он был на месте в одиннадцать, и, потолкавшись в толпе таких же, как он, жаждущих славы, понял, что к назначенному времени его точно не вызовут – слушали еще тех, кто был приглашен аж на девять утра. Присев на каменные ступеньки старинного крыльца, он принялся разглядывать своих сегодняшних соперников, многих из которых он уже видел в предыдущие дни в других учебных заведениях – ребята сбивались в кучки, читали стихи, что-то пели под гитару, разыгрывали сценки и просто болтали между собой. В каждой кучке быстро находился лидер – самый яркий, смешной или громкий; в компании, обосновавшейся рядом с Митей, таким явным лидером был хорошо одетый парень, рослый, кудрявый, родом, как Митя понял, из Питера. Обступившие его девчонки все удивлялись, зачем он приехал поступать в Москву – питерский же снисходительно объяснял, что у них в этом году ни один приличный мастер курс не набирает, а здесь зато берет сам великий Василевский, который его уже смотрел и вообще приглашал сразу на третий тур, но он, Влад Кривошеин, решил идти по-честному, на общих основаниях. Митя сначала прислушивался к их разговору, потом перестал – просто сидел, закрыв глаза, мысленно повторяя все свои отрывки и стихи, пока рядом с ним на ступеньки не уселся тот самый питерский зазнайка.