Прерия

— У бледнолицых всегда два языка? — спросил он, убедившись, как всегда, что предмет его наблюдений так же мало смущен его неудовольствием в данную минуту, как и предчувствиями чего-либо ужасного в будущем.

— Честность глубоко скрыта в человеке.

— Это так. Но пусть мой отец выслушает меня. У Матори один язык; у Седой Головы много. Может быть, все они прямы, и между ними нет ни одного раздвоенного. Сиу — не больше, как сиу, ну, а бледнолицый — все! Он может говорить и с поуни, и с конзами, и с омагаусами, может говорить и со своим народом. Седая Голова поступил дурно. Он сказал одно, а думал другое. Он смотрел глазами вперед а умом назад. Он слишком заездил лошадь сиу. Он был другом поуни и врагом моего народа.

— Тетон, я твой пленник. Хотя мои слова — слова белого человека, но ты не услышишь в них жалоб. Поступай, как желаешь.

— Нет, Матори не сделает белых волос красными. Отец мой свободен. Прерия открыта со всех сторон. Но прежде чем Седая Голова повернется спиной к сиу, пусть он хорошенько посмотрит на них, чтобы он мог сказать своему вождю, как может быть велик дакот.

— Я не спешу идти своим путем. Ты видишь мужа с седой головой, а не женщину, тетон. Я не стану бежать изо всех сил, чтобы рассказать народам прерии о том, что делают сиу.

— Хорошо. Мой отец курил трубки с вождями на многих совещаниях, — сказал Матори. Он считал, что сделал достаточно, чтобы приобрести расположение старика, и спешил перейти к главному пункту своей речи. — Матори будет говорить с помощью языка своего дорогого друга и отца. Всякий молодой бледнолицый станет слушать, когда старый человек из его народа откроет рот. Ступай. Мой отец сделает слова бедного индейца пригодными для ушей белого.

— Говори громко! — сказал Траппер, который легко понял метафорические образы, означавшие, что тетон желает, чтобы его слова были переведены на английский язык. — Говори, мои молодые люди слушают, капитан, и вы тоже, друг — охотник за пчелами, приготовьтесь встретить все их дьявольские проделки мужественно, как и подобает белым воинам. Если почувствуете, что готовы поддаться угрозам, обратите свои взгляды на благородного поуни, время которого отмерено рукой, такой же жадной, как рука торговца в городах. Однако взгляда на этого юношу будет достаточно, чтобы поддержать вашу решимость.

— Отец мой ошибся в пути, по которому ему следует идти, — перебил его Матори снисходительным тоном, обнаруживавшим нежелание обидеть своего переводчика.

— Дакот желает говорить с моими молодыми людьми?

— После того, как споет на ухо цветку бледнолицых.

— Господи, прости этому отчаянному негодяю! — вскрикнул старик по-английски. — Нет такого нежного, юного, невинного творения, которое могло бы избегнуть его алчных желаний. Но жесткие слова и холодные взгляды ничем не помогут; поэтому следует разговаривать с ним вежливо. Пусть Матори откроет рот.

— Неужели мой отец станет кричать так, чтобы женщины и дети услышали мудрые слова вождей? Войдем в хижину и будем говорить шепотом?

Тетон многозначительно показал на палатку, украшенную красочным изображением одного из его самых храбрых и знаменитых подвигов. Палатка стояла несколько поодаль от остальных, словно для того, чтобы подчеркнуть, что в ней находится местопребывание привилегированного лица племени. Щит и колчан у входа в палатку были богаче обыкновенного, а присутствие ружья указывало на высокое положение владельца, во всем остальном помещение это отличалось скорее бедностью, чем богатством. Домашней утвари было меньше, да и та, что валялась тут, была проще по форме, чем видневшаяся у самых жалких хижин. Не видно было также никакой обстановки цивилизованной жизни, а ведь дикари ценили ее особенно дорого и покупали у случайных торговцев за плату, слишком тяжелую для бедных индейцев. Все это великодушный вождь отдавал своим подчиненным с целью приобрести влияние над их делами и даже их жизнью. То было богатство в своем роде, конечно, более благородное само по себе и гораздо более дорогое для его честолюбия.

Старик знал, что эта хижина принадлежит Матори, и по закону вождя медленно и неохотно пошел по направлению к ней. Но вблизи были другие люди, не меньше заинтересованные в предстоящем совещании. Их тревогу и страх не так-то легко можно было успокоить. Миддльтон видел и слышал достаточно, чтобы ревность возгорелась в нем и наполнила его душу ужасными предчувствиями. Невероятным усилием он поднялся на ноги и крикнул вслед удалявшемуся Трапперу:

— Умоляю вас, старик, если любовь ваша к моим родным не пустые слова, не произносите ни слова, которое могло бы оскорбить слух этой невинной…

Истощенный духом, связанный, он упал, словно безжизненный чурбан, на землю, и остался лежать, как мертвый.

Поль подхватил его слова и закончил мольбу Миддльтона на свой лад.

— Слушайте, старый Траппер, — кричал он, напрасно стараясь сделать угрожающий жест, — если вы будете изображать переводчика, скажите тетону, что если он сделает или скажет что-нибудь невежливое девушке, по имени Нелли Уэд, то я прокляну его с последним дыханием. Будь он проклят, когда сидит и лежит, ест и пьет, сражается, молится или скачет верхом, в хижине и на воздухе, летом, зимой или в марте месяце. Наконец — да, это факт, нормально верный, — я буду преследовать его, если призрак бледнолицего может подняться из могилы, вырытой руками краснокожего!

Высказав таким образом самую страшную угрозу, которую только мог выдумать, и наиболее пригодную для выполнения, как казалось честному охотнику за пчелами, он успокоился и стал дожидаться результата своих слов с покорностью, какой можно было ожидать он человека в плену, связанного, с перспективой еще больших страданий в будущем. Мы не станем задерживать ход рассказа странной моралью, которой он пробовал оживить упавший дух своего более чувствительного товарища, не будем приводить энергичных необыкновенных благословений, которыми он осыпал все шайки дакотов, начиная с тех, которых обвинял в грабежах и убийствах на отдаленных берегах Миссисипи, и кончая, с приличной случаю энергией, племенем тетонов. Это племя получило из его уст проклятия, такие же сентенциозные и сложные, как и знаменитая церковная анафема, содержание которой большинству неученых протестантов известно, благодаря исследованиям почтенного Тристрама Шэнди. Пришедший в себя Миддльтон еле успокоил расходившегося товарища, указав ему на бесполезность таких угроз и на возможность увеличить то зло, на которое он нападал, вызвав гнев племени, достаточно свирепого и беззаконного даже в мирном состоянии.

Между тем Траппер и вождь сиу продолжали свой путь. Старик тревожно следил за выражением глаз Матори, когда позади них раздавались слова Миддльтона и Поля; но лицо индейца отличалось слишком большой сдержанностью и самообладанием, чтобы позволить хоть самому слабому признаку волнения пробиться наружу одним из тех обыкновенных способов, которыми обнаруживается присутствие вулкана в душе человека. Его глаза были устремлены на маленькое жилище, к которому они подходили, а мысли были, по-видимому, исключительно заняты предстоящим посещением.

Внутренность хижины соответствовала ее наружному виду. Помещение было больше других, законченнее по форме и красивее по материалу; но этим и ограничивалось его превосходство. Ничто не могло быть проще, как тот образ жизни, которым щеголял перед своим народом честолюбивый, могущественный тетон. Коллекция хорошего охотничьего оружия, три-четыре медали, полученные от торговцев и политических агентов Канады, как почетное отличие человеку выдающегося положения или скорее как признание этого положения, и несколько самых необходимых домашних предметов составляли все убранство палатки. В ней не было запасов дичи и мяса: хитрый хозяин отлично сообразил, что его щедрость обильно окупается ежедневными приношениями всех обитателей поселения. В его доме никогда нельзя было увидеть целого оленя или буйвола, несмотря на то, что на охоте он отличался так же, как на войне. Зато редко в поселении появлялось убитое кем-либо животное без того, чтобы оно не предлагалось для поддержания семьи Матори. Политика вождя редко позволяла ему оставить себе больше, чем требовалось для дневного пропитания. Он был вполне уверен, что все остальные согласны сами пострадать от голода — этого бича жизни дикарей — прежде, чем позволить голоду захватить в сбои когти такую важную жертву.

Внизу любимого лука вождя, заключенный как бы в магический круг из копий, щитов и стрел, оказавших хорошие услуги в свое время, висел таинственный, священный мешок с лекарствами. Он был окружен вампумом и обильно украшен самыми искусными девизами из бус и игл дикообраза, какие только могла придумать изобретательность индейцев. Мы уже не раз упоминали о свободных религиозных воззрениях Матори. Между тем, по странному противоречию, он осыпал вниманием эту эмблему сверхъестественной силы в степени, совершенно обратной его вере. Таким образом этот сиу следовал хорошо известной системе фарисеев — «для того, чтобы было видно людям».