Прерия

Его появление было встречено громкими криками, разнесшимися далеко по равнине, и через мгновение около сотни дикарей бешено неслись к месту, где он стоял. Матори принял своих пленников очень сдержанно; только раз выражение свирепой радости мелькнуло на его нахмуренном лице, и сердце у Миддльтона замерло при взгляде вождя, устремленном на почти лишившуюся чувств, но все же прекрасную Инесу.

Радость дикарей при виде их белых пленников была так велика, что на время заставила их совершенно упустить из виду неподвижную фигуру молодого спутника беглецов, индейца. Он стоял в стороне, пренебрежительно отвернувшись от врагов, неподвижный, словно застывший в своей величественной, спокойной позе. Но когда тетоны обратили внимание и на эту, казавшуюся им второстепенной, личность, то по громким крикам торжества и продолжительным неистовым восклицаниям восторга, вырвавшимся сразу из ста глоток, и по страшному имени, раздавшемуся в воздухе, Траппер впервые узнал, что его молодой друг не кто иной, как страшный и до сих пор непобедимый воин — Твердое Сердце…

Глава XXI

Занавес над нашей несовершенной драмой должен упасть, чтобы подняться над совсем иной сценой. После описанных нами событий прошло несколько дней, в течение которых в положении действующих лиц произошли значительные перемены. Время — полдень; место действия — плоская возвышенность, поднимающаяся невдалеке от реки. Река эта брала свое начало вблизи подошвы Скалистых гор, омывала громадное пространство равнины и, смешав свои воды с водами еще большей реки, терялась окончательно в мутном течении Миссури.

Вид местности изменился здесь значительно к лучшему: растительность не имела тут такого жалкого вида, как на более бесплодных просторах волнистых прерий. Группы деревьев встречались в большем количестве, а в северной части горизонта тянулась длинная линия леса. Там и сям можно было заметить следы несовершенной культуры некоторых местных растений из скороспелых, растущих без возделывания на низких, сырых местах. На самом краю плоскогорья лепились сотни хижин одной из орд бродячих сиу. Эти легкие постройки стояли в полном беспорядке. При расположении их, очевидно, главную роль играла близость воды. Однако и это ужасное условие не всегда соблюдалось. Большинство хижин стояло вдоль равнины, но некоторые виднелись на более значительном расстоянии, занимая места, понравившиеся причудливому взгляду их невежественных владельцев. Поселок не имел вида военного лагеря и не был защищен от неожиданного нападения ни своим положением, ни какими-либо искусственными средствами. Он был открыт со всех сторон и доступен с каждого пункта, как любое место в пустыне, за исключением разве естественных препятствий — и то несовершенных, — созданных рекой. Вообще все поселение имело вид места, обитатели которого остались здесь дольше, чем предполагали; повсюду виднелись указания на готовность к быстрому и даже вынужденному уходу.

Это было временное поселение той части народа, которая под предводительством Матори давно охотилась на землях, отделявших места постоянного пребывания тетонов от тех, где жили воинственные племена поуни. Жили они в высоких, конусообразных палатках из звериных шкур — самой простой, самой примитивной постройке. Перед каждым жилищем на небольшом столбе перед отверстием, или дверью палатки висели щит, колчан, копье и лук хозяина. Различная хозяйственная утварь его одной, двух или трех жен (в зависимости от степени известности храброго владельца палатки) небрежно валялась тут же, У столба. Иногда можно было увидеть здоровое круглое личико ребенка, с терпеливым выражением выглядывавшего из неудобной люльки-мешка, сделанной из древесной коры. Люлька эта раскачивалась на ремне из оленьей кожи и была привязана к тому же столбу. Дети постарше катались друг на друге кучами, причем мальчики, даже в самом юном возрасте выказывали ту властность, которая должна была впоследствии составлять главное различие между полами. Под горой юноши пробовали свои молодые силы, укрощали лошадей своих отцов. То там, то сям можно было увидеть какую-нибудь молодую лентяйку, втихомолку бросившую работу, чтобы полюбоваться их дерзкой, нетерпеливой отвагой.

Вся эта картина представляла собой повседневную жизнь обитателей поселения, уверенных в своей безопасности. Но собрание на площадке перед одной из хижин указывало на события большой важности. Несколько высохших, безжалостных старух свирепого вида собралось в кружок, готовые, если понадобится, возвысить свои голоса, чтобы побудить своих потомков приступить к жестоким казням, на которых они присутствовали с таким же удовольствием, с каким испорченные римские дамы смотрели на борьбу и смерть гладиаторов. Мужчины разделились на группы, в зависимости от степени доблести и известности.

Юноши того сомнительного возраста, который допускал их участие в охоте, но в благоразумии которых еще не было настолько уверенности, чтобы позволить им вступить на военный путь, стояли неподалеку от своих свирепых руководителей, перенимая от них ту серьезную осанку и сдержанность манер, которые должны были со временем так глубоко внедриться в их характер. Несколько молодых людей постарше, слыхавших уже гневный боевой клич, продвинулись ближе к вождям, не смея, однако, вмешиваться в их совещание и чувствуя себя достаточно польщенными уже тем, что им дозволено слушать слова, вылетающие из уст столь уважаемых людей. Простые взрослые воины стеснялись меньше. Они, не задумываясь, подходили к менее известным вождям; однако, и они не присваивали себе права оспаривать мнение какого-нибудь знаменитого вождя или сомневаться в благоразумии мер, предлагаемых наиболее даровитыми советниками племени.

Среди самих вождей можно было заметить большую разницу во внешнем виде и положении. Вожди здесь были двух типов: люди, обязанные своим влиянием исключительно физическим качествам и военным подвигам, и люди, отличившиеся скорее своей мудростью, чем делами на поле сражения. Первый класс был гораздо многочисленнее и имел больше влияния. Это были люди высокого роста, гордой осанки; их суровые лица нередко казались еще значительнее от доказательств их храбрости, которые были грубо начертаны на их лицах руками врагов. Класс людей, достигших влияния, благодаря своим нравственным качествам, был чрезвычайно ограничен. Все они отличались быстрым, живым выражением глаз, подозрительностью, обнаружившейся в каждом их движении, и пылкостью выражений, когда они высказывали свое мнение на совещании.

В самом центре круга, состоявшего из этих избранных советников, виднелась фигура озабоченного, но спокойного на вид Матори. В его лице соединились качества, присущие обоим вышеупомянутым классам людей. Его авторитет опирался как на умственные, так и на физические качества. Шрамы от ран были многочисленны и глубоки, как у самых старых людей его племени; мускулы его тела достигли наивысшего развития, мужество — высшей силы. Взгляд самых проницательных глаз в собрании опускался перед угрожающим взором этого человека, одаренного редкой способностью нравственного и физического влияния. Храбростью и хитростью достиг он власти, которая теперь до некоторой степени была освящена временем. Этот тетон так хорошо умел пользоваться одновременно влиянием разума и силы, что при другом состоянии общества он, по всей вероятности, был бы завоевателем и деспотом.

Немного в стороне от дикарей виднелась группа существ, совершенно иного происхождения. Это были люди высокие и гораздо более мускулистые, чем окружавшие их дикари, их лица сохранили следы своего саксонского и норманского происхождения, хоть их и покрыл густой загар — дар американского солнца. То была семья скваттера. Ленивые, бездеятельные, как всегда, когда ничто не пробуждало их дремлющей энергии, они стояли кучкой перед жилищами из звериных шкур, гостеприимно предложенными им их союзниками-тетонами. Условия, на которых покоился этот неожиданный союз, достаточно объяснялись присутствием лошадей и домашнего скота, спокойно пасшегося под горой под бдительным надзором храброй Гетти. Вокруг жилищ в виде барьера были в беспорядке расставлены фургоны скваттера. Эта мера ясно показывала, что его доверие к союзникам было не безусловно; с другой стороны, политика или леность не позволяли им положительно выразить испытываемого ими недоверия. Странная смесь пассивного удовольствия и любопытства выражалась на лицах всех членов семьи. Опираясь на ружья, они следили за всем, что происходило на совещании сиу, но никто, далее самые молодые, не выказывали признака ожидания или интереса.

По-видимому, они стремились подражать самым флегматичным из своих диких союзников в отношении терпения. Они мало говорили, а если и говорили, то короткими, презрительными замечаниями об очевидном физическом превосходстве белых над индейцами. Короче говоря, семья Измаила, по-видимому, была чрезвычайно довольна своей бездеятельностью, хотя по временам у нее и появлялись смутные проблески сознания, что в перспективе ее благополучию угрожает некоторая опасность со стороны тетонов, глубокое коварство которых может нарушить это поистине блаженное состояние. Один только Абирам составлял исключение среди этих людей, предававшихся сомнительному покою.

Жизнь, заполненная всевозможными мелкими и крупными подлостями, привела к тому, что негодяй осмелел настолько, что взялся за выполнение отчаянного предприятия, известного уже читателю из предыдущего рассказа.

Его влияние на более смелого, не менее деятельного Измаила было не особенно сильно, и, если бы скваттера не выгнали внезапно с плодоносящей земли, забранной им, Абираму никогда не удалсь бы уговорить мужа сестры принять участие в предприятии, требовавшем так много решительности и предусмотрительности. Мы уже видели и успех его плана, и последовавшее затем разочарование. Теперь Абирам сидел в стороне от остальных, обдумывая, как бы воспользоваться выгодами своего предприятия, становившимися с каждой минутой все более и более сомнительными, благодаря открытому восхищению, которое выказывал Матори невинному предмету низких замыслов Абирама. Мы оставим его, предающимся колебаниям и сомнениям, и перейдем к описанию других действующих лиц нашей драмы.