Прерванная юность

– А Валя почему тогда не убежала с мамкой?

– Она в няньках жила в Мурзино в одной семье, когда немец пришел туда, - Матрена посмотрела на девочку, которая смущенно улыбнулась.
– В лес убежала, когда стали по домам ходить наши солдаты, людей собирать. Потом сюда добралась к ночи, спряталась в амбаре сначала, боялась, что немцы в доме. Утром уже ее мы нашли. Так и живем втроем. Немцы припасы наши подъели и ушли, с тех пор не видно, не слышно их.

– Они, нянька, сказали, что их коровы в Германии живут лучше, чем мы в доме, - Валя возмущенно закатила глаза. Она звала родную тетю всегда нянькой - Елена всегда с ней возилась. Валя была первым ребенком у старшей сестры Мани.

– Зачем же приперлись тогда к нам, если там лучше им?

– возмутилась партизанка. Елена Ершова, побывав дома, все же решила вернуться с отрядом снова на партизанскую базу, хотя командир говорил:

– Если надумаешь остаться дома, то никто не упрекнет тебя. Добровольно пришла, добровольно ушла, никто не обязывал.

– Мне назад дороги теперь нет, пока немцев не прогоним с нашей земли. Я обещала отомстить за Дуню, вот, чем смогу, а помогу громить врага.

Глава 26

Иногда Олега отправляли с карточками за продуктами. Карточки отоваривали в небольшом магазинчике в центре городка. Его вход был без порога и выходил прямо на площадь. Когда мальчик открывал дверь, раздавался серебряный звон колокольчика. На карточки давали хлеб, масло, крупу, сахар, кофе.

Когда Олег первый раз пришел в магазин, то сразу подошел к молодой продавщице и протянул ей карточки. В метре от прилавка стояла небольшая очередь - шесть или семь немок. Они по очереди подходили к девушке, когда от нее отходил очередной покупатель, но в этот раз опередил какой-то незнакомый ребенок. Мальчик же подумал, что они ждут что-то, поэтому не подходят ближе. Немки были аккуратно одеты. На головах красовались шляпки, а на руках перчатки. Они изумленно рассматривали нахального ребенка. Потом пожилая женщина подошла к Олегу и, взяв его за руку, отвела в конец очереди и спросила:

– Wo kommst du her? (Откуда приехал ты?)

Мальчик молчал и силился понять, что хотела от него высокая и худая, как хозяйская швабра, седая немка. Но женщина, настойчиво добиваясь ответа, спросила:

– Polnisch?

– Русланд, - ответил мальчик, когда до него дошло, что она хочет знать. Ему стало стыдно, что о нем могли подумать плохо эти люди. Он же не нахал, просто не знал их порядков.

В воскресенье не работали. Хозяева были католики и, переодевшись в чистое платье, уходили в местную церковь. Анна хлопотала по дому, наслаждаясь тишиной. Олег лазил, как всегда, по двору. На усадьбу пришла в гости девушка. Она работала на соседнем

фермерском хозяйстве и была вывезена из Украины. Девушка, которую звали Оксана, смешно вставляла украинские слова в русскую речь, закатывала при разговоре серые глаза на красивом лице с милыми ямочками на абрикосовых щеках.

Она жила недавно в Германии, и ей только вчера исполнилось восемнадцать лет. Анна была рада поговорить с соотечественником на чужбине, и они долго сидели за чаем, пока не пришли из кирхи хозяева. Девушка много рассказала о себе.

Она перешла в десятый класс, когда началась война. Оксана стала санитарной дружинницей в госпитале. Ей не удалось эвакуироваться вовремя и девушка оказалась в оккупации. Через три месяца получила повестку явиться на сборный пункт для отправки в Германию. Он в страхе побежала за помощью к родному отцу. Он не жил с ними:

– Попочка, миленький, помоги мне. Я пропаду одна в Германии! Папа довольно спокойно выслушал дочь и сказал:

– Ты зря беспокоишься так. Не одну тебя оправляют, всех девушек от семнадцати до тридцати пяти лет забирают немцы на работу. Так что поезжай с ними, Европу посмотришь, дурочка, а после войны вернешься домой. Белый свет потускнел в глазах девушки от такого совета, но ничего не сделаешь, и она, когда пришло время, отправилась на сборный пункт.

– Двадцать первого мая 1942 года нас оттуда повели пешком до Мариуполя. Представь себе: тепло, солнце весело светит, птички заливаются на все голоса. И траурная колонна идет по пыльной дороге. Ни смеха не слышно, ни улыбки не видно на мрачных лицах, только раздавался плачь временами да горестные вздохи.

В Мариуполе людей погрузили в вагоны для скота, набили так тесно, что было не продохнуть. Даже сейчас, рассказывая, Оксана переживала, возмущенно прижимая руки к груди:

– Самое страшное, что мужчин и женщин погрузили в один вагон вместе. Вместо туалета поставили в угол деревянную парашу с двумя ручками. Очень стыдно было, ходить на нее при мужчинах. Я иногда терпела до остановки так, что зубами себе прокусывала руку до крови, потом неслась, сломя голову, в станционный туалет.

– Как же ты сюда попала?
– спросила Анна.

– Сначала в лагерь привезли под Нюрнбергом. Вокруг колючая проволока и

полицейские с собаками. В бараке двухъярусные нары, матрасы, набитые колкой соломой, такие же подушки. Неделю работала на конвейере, сортировала уголь. Тяжелая и грязная работа изматывала, так, что руки не поднимались вечером. Кое-как кормили баландой с куском хлеба. За нарушение охранники били резиновыми дубинками, пинали сапогами. Я поняла, что не долго протяну здесь, очень тосковала. Но мне повезло, когда всех вывели на плац и построили в шеренги.

Мимо ходили дамочки в сопровождении солдат и присматривались к нам. Вот одна женщина и показала на меня. Оказалось, что они выискивали себе работниц в дом.

– Ну, как твои хозяева, не обижают?

– Не, нисколечко! Сначала ругались, если не так сделаю. Но потом показали, как крахмалить белье, стирать, чистоту наводить. С тех пор ничего, справляюсь, они и притихли. Мне нравится, лучше, чем на конвейере работать. Они даже деньги мне платят, на книжку кладут каждый месяц, сказали, чтобы снимала себе, когда надо. Зачем мне сейчас деньги? Когда одета, обута, кормят, я и довольно.

Анна очень удивилась, что Оксане платят деньги, сказала:

– Все не с пустыми руками вернешься домой?

– Да не очень верю, что отпустят домой и денег дадут. Я бы осталась здесь насовсем, но не предлагают.

– Неужели не охота домой?
– удивленно всплеснула руками Анна Максимовна.

– А что там светит мне? Скотина, сено, стирка, работа в колхозе, грязь.

– А здесь?

– Тут, сделала дела и отдыхай себе, никто не запретит. Все чистенько, культурно! Отца видеть не хочу, а матери отсюда буду помогать. Когда-то наладится жизнь везде, не все войне быть, буду навещать.

– Ну не знаю, тебе виднее, а я с первым поездом уеду домой, соскучилась по мужу, отцу, маме, сестрам, брату. Да и Олега нужно срочно в школу определять, бегает неучем по неметчине, ни профессии не получит, ни читать, писать не сможет.

Оксана ушла, а Анна еще долго вздыхала, вспоминая родной Ленинград и семью.

Глава 27

Все тот же фельдшер заметил состояние Павла и отправил мужчину в больничный барак санитаром. Едва парень стал оправляться от болезни и ноги обрели человеческие контуры, военнопленных снова подняли в дорогу. В этот раз привели на грузовую железнодорожную станцию, дали пайку хлеба, напоили горячим чаем и погрузили в теплушки. В вагоне теснота. Всем не хватало места на нарах. Их брали с боем самые сильные. Остальные стояли, крепко прижатые друг к другу. Толкотня, ругань. Вдруг, перекрывая шум в вагоне, раздался громкий голос: