Преследуя Аделин

Мои брови вскидываются вверх.

Я не только не ожидал ответа, но и того, что она ответит настоящими словами, а не пустыми угрозами. Ее слова не всегда имеют такой вес, как мои.

«У тебя есть доказательства этого?»

Судя по тем немногим записям в дневнике, которые я прочитал, у ее прабабки и ее преследователя были весьма пылкие отношения. А еще он был связан с какими-то плохими ребятами, судя по заметке о том, что он приходил к ней с непонятными травмами. Не похоже, чтобы у него были признаки агрессии или одержимости насилием. Но кто действительно может знать?

Возможно, прабабушка Адди просто видела то, что хотела видеть, и он действительно убил ее.

А может быть, это ее муж застал ее за интрижкой и впал в ярость.

Оба варианта одинаково вероятны, так же, как и то, что любое дерьмо, в которое впутался ее преследователь, могло укусить его за задницу. И оно укусило – в то место, где ему было больнее всего.

В его одержимость.

После того, как я полистал этот дневник, мне стало любопытно, и я углубился в биографию ее прабабки. Тяга повторения истории оказалась слишком интригующей.

Место преступления было перерыто, а детективы, занимавшиеся этим делом, – полными имбецилами.

«Еще нет. Но я ищу их. И докажу свою правоту. Все преследователи – просто долбаные психопаты».

Я сжимаю губы, моя улыбка грозит вот-вот вырваться. Я позволяю ей поразмыслить над своим ответом несколько минут. Пусть подумает, что разозлила меня или обидела. В чем бы она там ни убедила себя относительно моей реакции.

Она думает, что уже раскусила меня, однако моя маленькая мышка слишком далека от истины.

Я преследую ее, потому что чертовски зависим. Меня завораживает каждое ее движение, каждое словечко, вылетающее из ее красивого розового ротика. А теперь я зависим еще и от ее запаха, вкуса и того, как она звучит, когда боится за свою жизнь, – так же сильно, как и от того, как она звучит, когда умоляет о большем.

Это невозможно объяснить. Когда я увидел ее, я, черт возьми, чуть не рухнул на колени от потребности в ней, и я получу ее.

Но не потому, что я псих или помешанный. Я не собираюсь делать из нее чертову святыню и убеждать себя в том, что нам суждено быть вместе по воле богов или еще какой-нибудь странной чуши, в которую люди верят в наши дни.

Она будет моей, потому что она – первое, что заставило меня ощутить что-то хорошее за долгое-долгое время, и я одержим желанием сохранить это.

В моей жизни не так уж много хорошего, и меня не волнует, если это делает меня эгоистом из-за желания удержать это.

Я смогу по-настоящему сохранить ее, только если она увидит меня с самой худшей стороны.

Я бы предпочел просто покончить с собой, чем обманом заставить Адди полюбить меня как доброго и хорошего парня, чтобы потом разбить оба наших сердца, когда она узнает, что я вовсе не хороший.

Так что моя одержимость ею просто… такая, какая есть.

«Это довольно категорично, тебе не кажется? Твоя прабабушка любила своего преследователя, насколько я знаю».

Она будет в бешенстве, когда узнает, что я рылся в дневниках ее прабабки.

Улыбаясь, я включаю на телефоне трансляцию с камер в ее доме и листаю, пока не нахожу Адди, сидящую на кровати и уставившуюся в свой телефон. Меня насторожило, когда она убрала камеру в своей спальне, но пробраться туда, пока ее не было дома, и установить свою собственную было несложно. Хотя мне не очень хорошо видно ее лицо, не нужно иметь телескоп, чтобы понять, что она смотрит в экран.

Она очень забавная, когда злится.

Ее пальцы начинают перемещаться со скоростью тысячи знаков в минуту, и я не могу удержаться от смеха, когда она швыряет телефон на подушку после того, как жмет кнопку «отправить».

Мой телефон жужжит секундой позже.

«Он обманул ее, точно так же, как ты пытаешься обмануть меня. А затем убил. Как, я уверена, в конечном итоге попытаешься сделать и ты».

Я закатываю глаза от ее драматизма и нажимаю кнопку вызова.

Она берет трубку, но молчит. Я слышу ее тихое дыхание в трубке, и мне хочется оказаться рядом, чтобы лизнуть ее пульс. Почувствовать, как он трепещет на моем языке.

Мне нравится, что я пугаю ее.

– Ты закончила драматизировать? – спрашиваю я, позволяя ей услышать веселье в моем голосе.

Она фыркает, и я представляю, как хмурится ее лицо. Мой член твердеет в джинсах, набухая до боли за считанные секунды.

– Драматизировать? Ты полагаешь, что убийство Джиджи ее преследователем – это драматично? Ты думаешь, что преследование – это то, к чему можно отнестись легкомысленно?

– Ну, конечно же, нет, – отвечаю я. – Люди постоянно умирают от рук сумасшедших преследователей.

Моя честность повергает ее в ошеломленное молчание.

– Адди, детка, ты умница, что испугалась. Большая умница. Но с чего бы мне хотеть, чтобы ты влюбилась во что-то ненастоящее?

Она хмыкает.

– Ты действительно думаешь, что я влюблюсь в тебя?

– Ты действительно собираешься притворяться, будто это не так? Если бы я подошел к тебе в книжном магазине и пригласил на свидание, я бы обхаживал тебя, очаровывал, фальшиво улыбался и обращался с тобой, как с королевой, и при этом лгал бы тебе в лицо. Тебе действительно хочется этого?

Меня снова встречает тишина. Она не может сказать «нет», и она это знает.

– Почему ты не можешь просто вести себя порядочно и перестать преследовать меня?

– Потому что тогда я не буду верен себе, мышонок. Мне нравится, что я пугаю тебя. Мне нравится, что ты пытаешься убежать от меня. Толчок и притяжение. Кошки-мышки. Я чертовски люблю это. И по-моему, часть тебя тоже любит такое.

Она презрительно усмехается.

– Ты гребаный сумасшедший, если думаешь, что мне нравится, когда ты меня пугаешь. Но я и так это знала.

Я улыбаюсь. Не помню, когда в последний раз я улыбался искренне перед тем, как влезть в жизнь такого прекрасного существа.

– Нет? Кажется, ты пытаешься скрыть тот факт, что твоя киска становится мокрой, когда ты пугаешься. Твои соски становятся такими чертовски твердыми, и ты так крепко сжимаешь свои бедра, будто это может уменьшить твою потребность ощутить мой член внутри себя.

Она ахает, тихо вдыхая воздух. Я скрежещу зубами от яростного желания пойти к ней домой и заставить ее издавать этот звук еще.