Престидижитатор Сталина

Ну доставят — так доставят, а мне пока «для опытов» и двух пудов хватит. Половину потрачу на изготовление кислоты азотной, а другую половину — тоже знаю на что потратить. На опыты, ведь с окончания школьной химии столько времени уже прошло, навыки восстанавливать надо!

На досуге навыки буду восстанавливать, если этот досуг хоть когда-нибудь образуется. Потому что первым делом я все же озаботился постройкой вагранки, затем отлил из чугуна разные экзотические детальки, доработал их, согласно русской традиции, напильником — и получил достаточно мощный масляный пресс. Достаточно мощный для того, чтобы переработать новый урожай подсолнуха. Как я и предполагал, цена на подсолнечное масло уже упала до двадцати копеек серебром за килограмм, но народ уже осознал, что это масло не прогоркает гораздо дольше, чем даже оливковое, но в разы оливкового дешевле. И по вкусу ничуть не хуже — так что продать весь урожай масла у меня затруднений почти не вызвало. То есть одно затруднение вызвало, но с самим маслом или с торговлей не связанное: рафинирование я все же производил в одном-единственном (и очень «тайном») месте, а чтобы из единственного места вывезти пятьсот тонн продукта, потребовалась качественная дорога.

Не сказать, что мужики были счастливы, когда я приказал эту дорогу выстроить, но, вероятно, моя репутация в мужицкой среде уже устоялось и дорогу (относительно ровную) до «Тульского тракта» они выстроили. И поехало по ней масло в бочках…

На рынке появилось подсолнечное масло и от других «производителей» (наворовали у меня семечек на посев, ведь у меня корзинки были в диаметре раза в три больше нынешних, а такое не только не заметить очень трудно, но и не украсть практически невозможно), причем его продавали уже по тридцать копеек на ассигнации за литр, то есть втрое дешевле даже конопляного — но на мой бизнес «конкуренты» вообще никак не повлияли. Потому что они продавали масло мутное и вонючее, которое и зимой через месяц могло прогоркнуть. И фактически они мой бизнес помогли еще больше продвинуть: я скупал у этих «конкурентов» все масло, до которого мог дотянуться не привлекая внимания, а затраты на его рафинирование были куда как меньше, чем приносимая этим делом прибыль…

Зато с денежкой стало получше, настолько получше, что я зашел к Свиньину:

— Александр Григорьевич, я тут подумал, что вам несколько неудобно в старом мундире ходить — вид у вас не очень статусу соответствует. Надо бы новый построить.

— Никита Алексеевич, ты, как совсем уж дремучий мужик, думаешь, что у меня денег куры не клюют? Мундир построить — это… Да мне просто в Тулу к портным ездить уже тяжело, вот!

— Поэтому я и портного захватил, самого Погожева привез с подмастерьями.

— Так мундир-то рублей в двести станет!

— Триста, я уже обо всем договорился. Потому как если я у тебя мужик, то мне обидно что барин в обносках ходит, а если дворянин, то мне стыдно, что герой войны и отец трех героев, за державу жизнь отдавших, мундир справный себе позволить не может. Будем считать, что я или оброк мундиром тебе уплачиваю, или отдаю дань уважения герою войны. Кстати, а дом обновить не желаешь? В Павловке мужики господский дом достроили, сейчас им особо делать нечего — так что и тебе не хуже поставят, а даже и получше, так как умения набрались. Я так думаю, тебе приятно будет если все соседи позавидуют хоть в этом.

— А тебе с того какая корысть?

— Если кто при деньгах позавидует, то я же на постройке для них еще больше заработаю.

— Разве что так… а знаешь, строй!

Еще одно лирическое отступление

В котором Герой повествует о некоторых странностях века текущего и спешно раздумывает о том, как бы нахлобучить побольше лохов, используя упомянутые странности к своей финансовой выгоде.

С приглашением лучшего портного Тулы с подмастерьями в глухомань проблем вообще не было: сейчас ремесло это было строго сезонным, одежду тут шили с марта по начало лета и с конца сентября по декабрь, то есть «к Пасхе» и «к Рождеству». А подручных в любой деревне нанять было несложно, тут с иголкой и мужики, и бабы были «на ты». А еще почти в каждой деревне были свои «портные», причем как правило именно мужики, обшивавшие и свою деревню, и окрестные города. Например в Одоеве портных — именно городских — не было, но горожане голыми не ходили, ибо такие «деревенские портные» и сюртук были вполне способны пошить приличный. Опять же, мода тоже никуда не спешила — а вот я старался поспешать.

Старушка Сорокина (конечно старушка, ей уже почти пятьдесят было) после недолгих переговоров продала мне свое поместье, все три деревеньки продала. На очень удививших её условиях, но с радостью — когда она в эти условия вникла. По договору продажи за ней оставалось пожизненное право проживания в господском доме (причем не старом, а новом, по «моему проекту» специально для нее выстроенному к следующей осени — или в специально для нее же выстроенном доме в Одоеве), пожизненная рента в размере среднегодового чистого дохода с поместья за последние десять лет — и никаких забот по хозяйству (ну, если сама не пожелает что-то сделать). Для развлечений ей оставался «садик» на десять десятин и — «за счет корпорации» — конный выезд. Дежурный конный выезд, летом подрессоренная бричка, а зимой — сани. Ну и две тысячи восемьсот рубликов серебром собственно платы за поместье ей лишними не показались.

У меня эти деньги тоже особо лишними не были, но, насколько я помнил из своего «околореконструкторского детства», неплохой такой пласт руды тянулся от Павловки и далеко за сорокинские деревеньки (точнее — от Дубны за Суворов, но пока таких населенных пунктов здесь еще не завелось), причем на сорокинских землях он был, пожалуй, самым толстым. Это по меркам века двадцать первого руды там было кот наплакал, а по меркам девятнадцатого — очень даже неплохо там с рудой было, местами пласт превышал в толщину три аршина. Насчет аршинов это мне мужики доложили после разговоров с сорокинским кузнецом. А я, всё тщательно обдумав, решил все же и своим железом не пренебрегать: на рынке-то оно вроде и недорогое, но нужно и об импортозамещении подумать, а то введут купцы или тульские металлисты мне локальное эмбарго — и куды мне бечь?

Но пока эмбарги нет, то не воспользоваться рынком было бы не очень умно, а с приличной вагранкой на тонну расплавленного и перегретого чугуна и центнера уголька хватит, так что пошли из Павловки широким потоком чугунки, утятницы и сковородки чугунные, прочий ширпотреб. Причем по сугубо демпинговым ценам пошли, таким, что тульские чугунолитейщики даже и не мыслили мне конкуренцию составлять, ибо невыгодно.

Потому что чтобы стало выгодно, нужны соответствующие ноу-хау. Не ахти уж какие хау — но вот догадаться, что для формовочной смеси нужно грести песочек из-под болот… Я одно, причем крошечное, болото мужикам велел на торф переработать, и на дне обнаружился искомый песок. Мелкий (что было всего лишь приятно) и совершенно белый. За долгие года, десятилетия и даже столетия кислая вода потихоньку из песочка всю окись железа порастворяла и остался чистый кварц. Для прозрачного стекла, кстати, тоже очень подходящий — но если песочек смешать в правильных пропорциях с углем и смолой, получаемой при выжигании угля, то чугунок можно легко отлить со стенками миллиметра в два всего. Мне даже столько и не надо — для чугунков то есть не надо, но ведь красиво получается! И выгодно — по отношению к затратам на сам чугун.

Тут-то я и сообразил, почему в Туле металлисты так резво «поднимались»: сырье недорогое (если бесплатно мужики его копают за еду), а товар получается сильно денежный. Особенно денежный если его казна массово скупает, особо денег не считая — так что потенциальный мой конкурент на ширпотреб и не смотрел даже, типа пусть хранцузы какие-нибудь сковородками барыжат. Ну а мне с казной общаться вообще не в масть, я лучше с французами поконкурирую, с большим успехом естественно.

И с соседями пообщаюсь вдумчиво.

Соседи у меня были почти все как на подбор. С учетом относительной близости Первой столицы с ее соблазнами, в деревнях — в смысле по поместьям — в основном старики жили, вся молодежь валила в места «более культурные». И более денежные главное: средний доход с поместья редко превышал пару сотен рубликов в год — а в Первопрестольной человек, грамоте обученный, уже мог рассчитывать на сумму вдвое большую. И даже в Туле человек ученый, причем работая по полдня, мог эту же пару сотен поднять не бегая целыми днями по полям за мужиками, да и в плане развлечений…

Хотя как раз в плане развлечений Тула вообще не котировалась, там даже захудалой газетки местной не было, а из Москвы газеты приходили недели через две (а уж из Петербурга и месячной давности газетка шла за свежачок). Так что народ развлекался как мог — а мог он довольно однообразно. В каждом (на самом деле в каждом) поместье имелась своя музыкальная группа, исполняющая чуть ли не ежевечернее нынешние шлягеры, в довольно многих поместьях и свои театральные труппы были. Небольшие, человек от пяти-шести до десяти, однако с их репертуаром я бы уже через неделю из поместья убежал — так что оставались там или уж совсем старики, или те, кто ни к какому реальному делу был вообще непригоден. И практически все в поместьях пили, то есть Свиньин исключением отнюдь не был. Собственно, поэтому — в значительной степени в том числе и поэтому — и доходность поместий не радовала.