Престидижитатор Сталина

Еще мне — уже другой тульский мастер — изготовил крошечный штампик. Так что на дне каждой моей гильзы красовалась по кругу забавная надпись: RIP 9 х 19. Причем RIP было не латинским пожелание покойнику requiescat in pace, то есть «покойся с миром», а вовсе даже аббревиатурой от термина radically invasive projectile — радикально проникающий снаряд. Впрочем, и римская расшифровка термина будет подходящей: шансов выжить у словившего такую пулю было крайне мало.

В принципе, я даже сделал один магазин на тридцать три патрона, но с ним стрелять мне не очень понравилось, так что с собой я просто взял два пистолета с обычными магазинами на семнадцать патронов каждый. Еще четыре запасных магазина — и на этом мой запас патронов закончился. Однако я надеялся, что мне и этого хватит — и, как выяснилось, не ошибся. То есть ошибся, но в другую сторону.

Мы ждали-ждали, и, наконец, дождалися. Тринадцатого декабря Петр Григорьевич позвал меня на очередное сборище, на котором, как оказалось, собравшиеся обсуждали как правильно свергнуть царя. И как правильно солдат в тех полках, где служило примерно половина из собравшихся, оболванить. Точнее, обсуждалось предложение отсутствующего в столице Павла Ивановича сообщить солдатам, что стоять нужно за жену «незаконно свергнутого» Константина по имени Конституция. И, что меня удивило, большинство офицеров эту идею бурно поддержали.

Однако обстановка на собрании была довольно нервной: по неизвестным причинам не пришел приглашенный на собрание сэр Чарльз Багот, хотя он «обещался точно быть». Я-то знал, что британскому послу на собрание придти будет очень непросто — да и вообще куда-либо придти у него вряд ли выйдет. Нет, я не зверь какой, но так нагло пытаться отыграться за то, что просрал переговоры по разделу Америки… Алёна Александровна — после подробного обсуждения с Натальей определенных свойств дикой природы Среднерусской возвышенности — была абсолютно уверена, что упомянутый сэр как минимум неделю с толчка слезть не сможет, я же надеялся, что он в толчок вообще целиком смоется — но тут уж как повезет. Или не повезет…

В общем, даже искать его было бесполезно, поэтому для собравшихся уже я стал «официальным представителем Соединенного Королевства». И когда собравшиеся, обсудив наиболее животрепещущие вопросы обратились ко мне «за поддержкой», пришлось вмешаться в дискуссию:

— Господа, мне кажется — хочу, правда, отметить, что это лишь мое личное мнение — что ваша затея удачно не кончится. Потому что все же идиотов в России не очень много, и, хотя половина из них здесь и собралось, вторую половину тоже несложно будет ликвидировать.

— Вторую? — возмутился было Петр Григорьевич.

— Вы уж извините за откровенность, Петр Григорьевич, но у вас мозгов маловато, а вскоре и совсем их не останется… — вот чем все же хорош Глок, что его достал — и сразу можно стрелять. В комнате собралось шестнадцать человек, все причем довольно кучно разместились, подойдя ко мне поближе с целью подискутировать мне в рыло за такие оскорбления — так что мне одной обоймы хватило. Причем я старался стрелять так, чтобы ценные гильзы, ударяясь о поставленную мною рядом ширму, падали прямиком в корзину для бумаг. Закончив стрельбу, я гильзы аккуратно собрал, упаковал в захваченный полотняной мешочек: на их выделку сил потрачено немало, а так я и переснарядить патроны смогу. Выйдя из комнаты, я мимоходом заметил поднимающемуся по лестнице камердинеру, что «пока господа заняты и просят не беспокоить», а встретив уже у дверей «вечно опаздывающего» поручика Ростовцева, сказал ему, что до приезда Бенкендорфа в комнату никого пускать не надо и особенно не надо хватать бумаги, лежащие на столе. Этот Ростовцев из всей кодлы мне единственный нравился, он был офицером честным — настолько честным, что доложив о заговоре жандармам он и заговорщикам сообщил, что все о них жандармам рассказал. Наивный юноша, его на собрании, на которое он опоздал, некто Рылеев приговорил к смерти. Если я верно помню (а восстание декабристов среди реконструкторов обсуждалось очень часто и в мельчайших деталях) его спасло лишь то, что «в прошлой жизни» он на это собрание вообще не пришел…

Выйдя из дома я сел в сани, которые заботливо подогнал мне Аким. Заехал еще в гости к князю Сергею Петровичу. Тот был таким же мерзавцем, какими были и большинство его подельников, но вдобавок еще и патологическим трусом. Когда я сообщил камердинеру, что его ждет де Фендер со срочными новостями, он — вероятно с испугу — не стал ждать меня в кабинете, а сам к двери бросился бегом меня встречать. Ну и встретил…

Сани у меня были неприметными, лошадка обыкновенная. Во дворе в квартале от дома Трубецкого в сани кучером сел Авдей, а я уже на других санях с Акимом поехал в небольшой домик в пригороде, где меня уже второй день ждала и Алёна. У нее работенка была все же не самая простая, но она справилась: за полтора месяца незаметно вынесла под юбкой содержимое шести больших чемоданов, сами чемоданы (предварительно порезанные на куски), все вещи, которые в квартиру в узлах затащили и всё, что в магазинах понакупали. Не знаю, как быстро жандармы отыщут квартиру, которую снимал канадец де Фендер, но там они точно ничего не найдут. Ни малейших следов того, что в этой квартире последние пару месяцев хоть кто-то жил…

Вообще-то забавные правила действовали в столице. Въехать в город после часов девяти вечера было практически невозможно: дороги перекрывались какими-то «рогатками» и стоящие возле них городовые просто никого не пропускали. Выехать тоже было нельзя, но если очень хочется… Посты с рогатками стояли только на главных дорогах, а если через пару домов в пригород шла не «дорога», а просто «улочка», то по ней можно было и въезжать, и выезжать — причем в любое время и на глазах у тех же городовых. Просто потому что по этим «проулкам» шастали лишь мужики…

А «крестьянин Никита сын Алексеев» все это время шастал по псковским поместьям, скупая крестьян. На самом деле таких «Никит» там шастало восемь человек: я раздал точно такие же «свидетельства о праве на торговлю» всем сопровождавшим меня «прапорщикам военного времени», так что точно определить, в каких поместьях я провел эту зиму, было довольно затруднительно. И никому не интересно, ведь еще в декабре по Московскому тракту, ведущему из Петербурга пошли целые караваны мужиков. Всего было куплено около тысячи душ (и столько же лошадей и саней), а дорога эта была выбрана потому, что она была все же дорогой, а не «направлением». Конечно, в столицу мужиков из Псковщины никто не таскал, всех отправляли через Новгород (куда сани доезжали всего за двое суток что из Питера, что из Пскова), а потом еще трое суток — и вот она Первопрестольная! Правда дальше было хуже, но все равно и до моих поместий народ по заснеженным и относительно укатанным дорогам суток за трое вполне себе доезжал — а там их распихивали по заранее выстроенным домишкам.

Такая забота мужиков очень радовала, ведь их и по дороге неплохо кормили, и сразу жилье предоставили, по их понятиям, практически царское: «общежитие» с комнаткой четыре на четыре каждой семье. Но их радость была вообще ничем по сравнению с моей. А я радовался вовсе не тому, что так метко пострелять получилось, а совсем другому событию. Хотя и сопровождаемому серьезной такой печалью. Печалью от того, что Александр Григорьевич Свиньин отдал богу душу. Но перед тем, как её ему отдать, огласил свое завещание. В котором просил передать мне давно заготовленные им бумаги, подтверждающие мой дворянский статус и — как мы когда-то и договаривались — передавал мне поместье Свиньино. Оказывается, он все бумаги для меня выправил еще недели через две после нашей первой встречи, но вот отдать из мне он не спешил. Этот старый алкоголик мне даже письмо написал, в котором рассказал, как он надо мной издевался: «Был я воистину восхищен, сколь достоверно вы представляли из себя мужика. Но гораздо интереснее мне было наблюдать как вы, работы черной не чураясь, своими руками не просто восстановили родовое поместье, но и столь значительно семейное богатство приумножили. А еще хотелось мне увидеть, сколь скоро надоест вам мужика из себя играть — но вы так вжились в изображаемую вами роль, что по прошествии некоего времени мне просто неудобно стало вам в развлечении вашем препятствовать…»

Ну не скотина ли? Я думаю, что все помещики в губернии, с которыми я дела имел, были в курсе развлечения отставного поручика и, заключая со мной разные сделки, вслед мне хихикали… Но нет, все же не скотина. Наверное он и на самом деле думал, что я развлекаюсь таким манером — ведь все бумаги, позволявшие мне делать практически всё, что хочется, он очень быстро готовил. И даже когда я попросил сразу восемь «свидетельств», он и спрашивать не стал зачем мне это нужно, а просто с кем-то там в Одоеве договорился и бумажки эти сам мне привез…

Вот интересно, со мной он разговаривал всегда на «ты», а в письме он исключительно на «вы» ко мне обращался. Наверное, это особенности нынешнего этикета, мне неведомые и вряд ли доступные. Но тогда и моя многолетняя «игра в мужика» в глазах «общества» будет мне служить неким прощением в случае несоблюдения какого-то из правил нынешнего этикета. Ну, не знаю. Знаю одно: памятник я поручику поставлю такой, что и генералу было бы не обидно иметь.

Впрочем, все это лирика. Официальный статус дворянина дает мне некоторые дополнительные возможности. Очень приятные, но еще больше этих возможностей дает мне то, что я уже натворил под крылышком отставного поручика. Конечно, доход в тысячу рублей здесь и сейчас даже особо большим назвать сложно — но это все же чистый доход после вычета всех расходов. И если его тратить не сразу, то может набежать довольно приличная сумма, ведь эту тысячу я получал за день, а миллион получится меньше чем за три года. Но с другой стороны мне сейчас каждый взрослый крестьянин любого пола приносит в год по сотне — то есть полностью себя окупает даже если его не на Псковщине покупать, а здесь и вместе с поместьем. То есть через год мои доходы — если их правильно тратить — удвоятся, через два года — учетверятся. А через шестьдесят четыре года денег у меня будет больше, чем атомов во Вселенной! Интересные, однако перспективы открываются…