Преступница

Кротовья нора была полна до краев. Вода, поднявшаяся из глубины, лежала черным зеркалом. В эту воду рабочие готовились опустить. "Ой-ей-ей! Что же это?.." - кто-то из женщин всхлипнул едва слышно, и тетя Циля заплакала громко, отступая от ямы. "Как же так? Разве можно?" - Отец подходил к рабочим, разводя руками. Обойдя земельный холм, Маша подобралась ближе. Двое рабочих, опершись о черенки лопат, стояли перед отцом. Взмахивая рукой, он убеждал их в том, что вода - дело неслыханное, конечно, низкий участок, но можно ведь как-то откачать. Он говорил, волнуясь, но сдерживал себя, и все, стоявшие на краю могилы, дожидались с надеждой. Отцовский голос был ровным, но рука, то и дело вздрагивая, поднималась, касаясь лба. Высокие залысины, оголявшие лоб, покрывались испариной.

Молодой рабочий, вонзив лопату на пол штыка, недовольно отошел в сторону. Стоя поодаль, он глядел себе под ноги. Старший слушал, не перебивая. "Всё?" - он перехватил лопату в левую руку. Отец кивнул. Кончиками пальцев он провел по виску. "Значит, так...
– Лопата качалась изготовившейся тростью.
– Или кладем и засыпаем, или уходим. Не нравится - ройте сами. У нас дел невпроворот". Улыбка, осклабившая губы, тлела презрением. Он обернулся к напарнику и стер ее с лица тыльной стороной ладони.

"Документы у тебя?" - через головы замерших родственников Маша обращалась к Иосифу. Пошарив во внутреннем кармане, он вынул растерянно. "Ждите здесь".
– Маша взяла и сунула в сумку, не глядя. Печатая шаг, она шла назад к привратным кладбищенским сараям.

Дверь в контору была открыта. В первом помещении, украшенном металлическими венками, дожидались посетители. Очередь вела себя тихо. У двери в кабинет на единственном стуле сидела женщина, одетая в черное. Окинув взглядом, Маша рванула на себя дверную ручку и вошла.

Хозяин, одетый в черную кожу, сидел за широким столом прямо напротив двери. Из-подо лба, выступавшего буграми, глядели тяжелые глаза. Дойдя до стола, Маша выложила документы. Пальцы, убранные кольцами, лениво потянулись к пачке. "Ну?
– Он взглянул и отложил в сторону.
– Могила оформлена, печати стоят. Можете хоронить".
– "Там вода. Они собираются в воду. Это - нельзя", - собрав все силы, Маша говорила спокойно. "Низкий участок. Могилы роют с вечера. За ночь вода поднимается", - он объяснял природное явление.

"Так хоронить нельзя. Сначала надо откачать". Он усмехнулся: "Я, что ли, пойду откачивать? Не желаете в воду, везите в крематорий, - глумливая могильная улыбка тронула рот. Палец, закованный в желтый металл, брезгливо отодвинул бумаги.
– Все! Разговор окончен". Тяжелым взглядом он смотрел мимо, словно в комнате не было живых. Безотчетным жестом Маша подняла руку и коснулась лба. Скользнув по виску, пальцы коснулись верхней губы, и в нос ударил запах мерзлой земли. Перед этим могильщиком, закованным в золото, ее рука пахла так, как пальцы профессора, поднявшегося из лагерного грунта. Тошнотворный запах отдался в глубине под желудком, и, положив пальцы на горло, она заговорила. Кровь, ходившая под спудом, нашла выход: грязные слова, рожденные волчьей пастью, оскверняли губы, играли в звериных связках.

Могильщик слушал внимательно. Тень, похожая на радость, подернула его лоб - легла на вздутые лобные бугры. Мертвые глаза сверкнули восхищением: девка, не пожелавшая хоронить в воду, говорила на правильном языке. Подтянув к себе коротким пальцем, он раскрыл могильные бумаги: "Участок шестнадцать. Там - сухая. Оформишь в конторе - распоряжусь", - широкий черный росчерк лег поперек.

Обратно ехали на институтском автобусе. Сидя рядом с матерью, Маша глядела в окно. Время от времени она ловила на себе вопрошающий материнский взгляд, но отворачивалась, не желая входить в детали. Прожив жизнь с отцом, мать стала одной из них, и Маша не знала слов, способных объяснить ей сегодняшнее. Тетя Циля, сидевшая впереди, обернулась и кивнула благодарно. Маша вспомнила купленное клетчатое платье и подумала, что отдала долг. Им, не признавшим ее сестры, она должна была одно-единственное платье, украшенное красными пуговками. "Сейчас поедем на поминки, - мама склонилась к плечу, - вообще-то, поминки... у них не принято...

– она шепнула едва слышно.
– Боюсь, папа перенервничал, выпьет лишнего, - в первый раз мама делилась с ней как с равной.
– Может быть, ты с ним поговоришь?" Маша подумала и кивнула.

В квартире, куда они приехали, хозяйничали подруги тети Цили. Расставленные столы были накрыты. Тихим голосом попросив родных и гостей садиться, тетя Циля ушла к себе. "Циля совсем измучилась", - мама шепнула над ухом. Вспомнив, Маша пробралась к отцу. "Мама просила, чтобы ты - не очень-то..." - Она кивнула на череду бутылок. "Молодец. Ты - девка-гвоздь!" - Отец сказал, как говорил в Машином детстве. Теплая волна хлынула в сердце, и, справляясь с собой, Маша ответила: "Ладно тебе. Я же понимаю. Брат".

Общий разговор не складывался. Выпив за землю, которая должна стать пухом, Маша поднялась и вышла в прихожую. Из кухни несло съестным густеющим паром. Пар покрывал стекла испариной. Даже здесь, в коридоре, было трудно дышать. Пощелкав рожками выключателей, она приоткрыла ближнюю дверь.

На деревянной дощечке, положенной поперек ванны, сидел мужчина лет тридцати. Пробормотав извинения, Маша отступила. Он приподнялся и раскрыл ладонь: "Прошу, нисколько не помешали, скорее, наоборот". Глаза, глядевшие на Машу, были любопытствующими. "Неужели вы тоже - мой брат?" - она усмехнулась. Время от времени, давно привыкнув к тому, что в полку аргонавтов иногда прибывало, Маша знакомилась с приезжими братьями. "Надеюсь, что нет. Хотя, сегодня вы - главная героиня, - он продолжил без связи.
– Скажу по секрету, все только о вас и говорят".

Этот приезжим не был. Внятный ленинградский говор, изломанный легкой манерностью, звучал иронично. Отвечая, он сложил на груди вялые кисти, и тонкое продолговатое лицо усугубило сходство: его тотемом был кенгуру. "Своим беспримерным героизмом вы оттеснили в сторону покойного".
– "И в какую сторону?" - Маша отвечала в тон. "Ну..." - он замешкался. "Меня зовут Мария", - убедившись в том, что он - травоядного племени, она опередила. "Начало - многообещающее.
– Он улыбнулся.
– Увы, не могу соответствовать, больше того, в известном смысле, иду поперек: Юлий".

"И кем же вы мне приходитесь?" - Маша пожала плечами. Смысл его речей оставался туманным. "Чем дольше гляжу на вас, тем больше убеждаюсь: вы - наследная принцесса. Иначе как объяснить серьезность, с которой вы относитесь к вопросам крови? Извольте, я - сын Екатерины Абрамовны, ближайшей подруги тети Цили. Мать моя, урожденная Циппельбаум, позвана в ваше изысканное общество в качестве добровольной прислуги. Мне - ее отпрыску - тоже нашлось местечко, правда, не очень теплое. Меня использовали в качестве мерина", - шутливо вывернув голову, он обнажил длинные передние зубы.

"Что-то я не заметила вас на кладбище, когда тащили телегу".
– "О, - Юлий махнул рукой, - для кладбищ я не годен. Исключительно на продуктовых дистанциях. Чего не скажешь о вас. Кстати, сколько вы там заплатили?" - "А что, без денег не справиться?" - она спросила высокомерно. Это травоядное пыталось переступить черту.

"Без денег? Увы... Есть такой грех. Но я, - верхняя губа дрогнула, - если б мог, перед вами я ответил бы за все грехи нашего многогрешного, но все еще богоспасаемого государства". В его словах крылась какая-то опасность: Маша уловила и насторожилась. Настороженность вырвалась хрипловатым кашлем. Она закрылась ладонью.