Преступница
Шрифт:
Поднявшись с места, он отправился в кухню. Маша встала и прошлась по комнате. Шкаф, задвинутый в угол, манил всеми закрытыми створками. Прислушиваясь к брату, напевавшему вполголоса, она приоткрыла осторожно. За левой створкой лежали стопка рубашек, выглаженное постельное белье и разноцветные полотенца. За правой висели куртки, плащ и костюмы - все, как один, мужские. Для верности Маша принюхалась - женщиной в шкафу не пахло. Закрыв, она вышла в кухню вслед за братом.
"После блокады моя мама заболела туберкулезом", - подсаживаясь к столу, Маша возвращалась к семейной истории. "Я помню, - Иосиф кивнул.
– Она была красавицей". Глаза, глядевшие на Машу, стали грустными, как будто эта красота каким-то образом относилась и к его жизни. "Я был мальчишкой, но, поверишь, и потом не встречал женщины красивее. Знаешь, от всего этого иногда хочется сдохнуть".
– Он сказал, и Маша обмерла. Голос был исполнен такой живой горечи, словно речь шла не о давней истории, которую они оба, смеясь, назвали библейской, а о чем-то нынешнем,
"Ну и черт с ней!" - складывая в сумку учебные принадлежности, Маша думала о том, что ей нет никакого дела до этих местечковых приезжих, занимавших пустые ленинградские комнаты, но так и не ставших ленинградцами. Боясь расплакаться, она поднялась и вышла. Брат возился в кухне, убирая со стола.
В коридоре, уже взявшись за пальто, она прислушалась к звуку воды, струившейся из кухонного крана, и замерла. Неожиданная мысль остановила руку. "Вешалка, шкаф, ванная... Так". Полотенца, которые она считала, можно было убрать на ходу. Она вошла в ванную и защелкнула дверь. Плетеная корзина с грязным бельем стояла под раковиной: тот, кто заметал следы, мог и не позаботиться. Взявшись за крышку двумя пальцами, она приподняла осторожно. Он лежал на самом дне: нарядный женский джемпер, точно такой же, какой они купили для Вали - на галерее. В корзину его сунули комком. Черенки роз, вышитые золотыми нитями, надломились.
Даже теперь, получив ясное доказательство, Маша не подумала про Валю. Тихая сутулая девочка, приехавшая из провинции, которую однажды - не то в шутку, не то всерьез - она назвала пионеркой, не могла быть блондинкой брата. Джемпер дрогнул в руке. "Черт!" - она швырнула в корзину, не заботясь о том, чтобы закопать поглубже: пусть знает. Руки коченели от ярости, и, вымыв, она вытерла насухо и швырнула полотенце на край.
Брат сидел в кресле. Маша вошла и остановилась в дверях.
"Если хочешь знать, - ярость перехватывала горло, - твоя мама уже сто раз звонила моему отцу. Не догадываешься - зачем?" - "Отчего же, - Иосиф отвечал спокойно, - догадываюсь".
– "Так вот, отец собирается с тобой побеседовать, думаю, возьмется отговаривать, чтобы все - как в вашей родной деревне. Как это ты сказал - подобное с подобным? Если я поняла правильно, весь сыр-бор из-за того, что твоя избранница - русская. Нет?" Брат молчал.
"Ты для этого приехала?
– Глядя в сторону, он спрашивал холодно.
– Тебе не кажется, что сейчас ты несешь собачий бред?" - "Бре-ед, - Маша протянула, - начнется тогда, когда у вас появятся дети. Черт бы побрал все эти ваши женитьбы по любви!" Глаза Иосифа вернулись: "При чем здесь?.." - "При том, что дело не в вашей деревне. В нашей стране, ты понимаешь, в нашей стране такие, как я, - незаконнорожденные. Здесь нельзя быть полукровкой".
"Что ты? Разве я когда-нибудь?.." - Иосиф начал растерянно. "Она - блондинка?" - не обращая внимания на его растерянность, Маша осведомилась. "Сядь, - брат указал на кресло, - надо поговорить". Маша села напротив. Ярость уходила. Вместо нее подступала усталость, словно яростных сил хватило ровно настолько, чтобы выкрикнуть слова, которые брат, связавшийся с русской женщиной, назвал собачьим бредом.
"Послушай, я все понимаю... Но ты... Тебе не кажется, ты заигралась? В нашей стране... В вашей деревне... Так недолго и спятить.
– Иосиф отвел глаза.
– Что это все? Детский сад какой-то. Ты молодая, радуйся жизни. Вот, бери пример с меня", - брат улыбнулся виновато. "Да уж, - Маша поджала губы, - ты-то радуешься на всю катушку. Только вот мама твоя..."
"То, чего добивается моя мама...
– Иосиф махнул рукой.
– Маму я очень люблю, но следовать ее представлениям о жизни... Честно говоря, я и сам не знаю, как вышло, как-то само собой... Тебе я хотел сказать давно. Валечка говорила, ты ничего не знаешь, но, в конце концов, рано или поздно..." - Он замолчал. "Валечка?
– Маша переспросила, все еще не понимая.
– Твою блондинку зовут Валечка?" - "Перестань. Она не блондинка. Валя. Твоя институтская подруга". Глаза, остановившиеся на брате, глядели, не смаргивая. Джемпер, сунутый в грязное, становился свидетельством из свидетельств: собственными руками она ощупывала его на галерее, прежде чем купить.
Сведя руки на солнечном сплетении, Маша согнулась в три погибели. Яростный хохот вышибал слезы из глаз. Отсмеявшись, она вытерла насухо: "Если бы не ты, кто-то другой... я бы не поверила. Сказала бы - сплетни. Послушай, ты что, собираешься на ней жениться?" - "Она любит меня, по-настоящему, этого - не вычеркнешь. Что касается мамы, я думаю, она-то как раз примет: ей всегда хотелось скромную невестку".
– "И где эта скромница сейчас?" - Маша оглянулась, как будто теперь, после признания, Валя могла выступить из-за шкафа, за которым таилась от Машиных глаз. "В кино. Ушла, не хотела встречаться,
Мама тушила котлеты. Дядя Наум почти не мог глотать, готовили мягкое. Чистая литровая банка, накрытая марлечкой, стояла на кухонном столе. "Как он?" - Маша спросила равнодушно. "Плохо!
– мама сокрушалась.
– Тетю Цилю жалко". Левой рукой расправляя марлевые края, мама аккуратно процеживала морс. "Когда заступаешь? С утра?"
Папин брат умирал. Каждый день, то утром, то вечером, мама дежурила в больнице. У постели они сидели попеременно: мама и дядина жена. К утреннему дежурству мама всегда готовила накануне. "Помнишь, тетя Циля подарила мне платье, серое с красными пуговками?" - Маша вдруг вспомнила. "Не помню", - мама отказалась решительно, как будто Машино воспоминание было ей неприятно. "Ну, как же, на какой-то праздник, мне было лет семь". Не отвечая, мама склонилась над котлетами, но Маша ясно видела серые клетки на светлой шерсти и мелкие красные крапинки - в два ряда. "Циля всегда хотела девочку: Ленька - сын, приятно купить девчачье",- мама нашла объяснение. "Наверное, дорогое", - Маша опустила глаза. Платье, принесенное тетей Цилей, навсегда осталось в памяти. До этих пор на нее не надевали покупного - мама шила сама. Первое купленное. "Смешно!" - Маша покачала головой, но мама не поняла. "Ну, по сравнению с их обычными подарками..." Папины родственники дарили копеечное.
"Сколько тебе еще ходить?" Со стороны могло показаться, что смерть не упомянута из деликатности. "Кто же это знает..." - мама пожала плечами. "Как ты думаешь, - не получив ответа, Маша продолжила настойчиво, - если что-нибудь - с тобой, кто-то из них будет так ходить?" Застигнутая врасплох, мама обернулась. "Не будет", - Маша произнесла прямо в застигнутые глаза. "Я же не для этого, я - для папы... Мама перекладывала в мисочку.
– Когда-то давно, после войны, в нашем дворе все жили бедно, а одна семья - обеспеченная, то ли продавец, то ли партийный работник... Сын их играл с нами во дворе, а мамаша кричала в окошко: иди-и домой, ку-ушать каклеты! У нас каклет не было...
– Мама вспомнила и засмеялась, отводя разговор.
– Может, поешь?" В кастрюльке оставалось порядочно. "Фу!" - Маша отшатнулась. Не хватало еще - еда для умирающих.
"Боже мой, - мама присела, устав, - у Цили что ни год, похороны: сначала мать, потом отца, теперь вот...- не замечая, мама говорила о дяде Науме как о деле решенном.
– Родители так и не примирились". Уже в который раз мама рассказывала о том, что в богатой Цилиной семье Наум пришелся не ко двору: "Абрам Моисеевич - хороший мужской портной, - она произнесла с нажимом, - а зять - голодранец, простой инженер, зарплата сто двадцать, так всю жизнь и тянули - на родительской шее", - мама качала головой. "Не хотели бы - не тянули, - Маша прервала.
– Слушай, а Ленька часто ходит?" Двоюродный брат, один из тех, кого Иосиф называл аргонавтами, очень любил отца. В Цилиной семье они с Наумом были союзниками. "Ой, там плохо. Циля говорит, хочет бросить техникум", - не отвечая на Машин вопрос, мама сообщила главное. "Так он и раньше не хотел учиться, сама ж говорила, еле запихнули..." Мама махнула рукой. "Уставать я стала. Так посмотреть, ну что я такого сготовила? Помнишь, раньше, когда на праздники? Стояла у плиты по двое суток..."
Праздники, которые когда-то устраивала мама, Маша помнила. Хлопоты начинались задолго: неделю, запасясь авоськами и сумками, мама бегала по магазинам, доставая самое необходимое. Этого необходимого набирался полный холодильник. Ночами, стоя у коммунальной плиты, мама вываривала ножки на студень, оттягивала бульон для заливного и лепила ровные овощные горки салатов. Высоко, на кухонном шкафчике, в огромной кастрюле ходило тесто, от которого Маша, улучив момент, отрывала сырые клочки. "Помнишь, рыба живая, ты приносила и пускала в ванну". Умирая в неволе, живая рыба становилась особенно нежной.
"Тогда еще можно было, в Елисеевском".
– Мама оживилась, вспоминая. "Кстати, а что праздновали?" - Маша вдруг подумала, что во всей этой череде не было дней рождения: ни папиных, ни маминых. "Ну, разные...- мама вспоминала неуверенно, - Первое мая, Седьмое ноября..." - "А почему не дни рождения?" - "Твой иногда отмечали. В их семье дни рождения как-то не принято, да, вообще, у них и праздники не очень-то отмечали. Это папа всегда хотел, не ради праздников, а так - чтобы собрать семью. Очень радовался, когда собирались вместе. Потом, после рождения Татки, я перестала, и все пошло на спад, все реже и реже, теперь только на похоронах".
– "Почему после Татки?" - Маша подумала, что шумные праздники, действительно, остались в раннем детстве. "Бог с ним! Давняя история", - мама поморщилась. "Знаешь, что мне не нравится?" - Маша прислушалась. Панька, ползущая в ванную, шаркала за дверью. В одиночестве она сдавала на глазах. "В нашей семье слишком много давних историй.
– Маша переждала шарканье.
– Только потом почему-то оказывается, что все они совершенно свежие, прямо как живая рыба".