Преступница

Поднявшись с места, он отправился в кухню. Маша встала и прошлась по комнате. Шкаф, задвинутый в угол, манил всеми закрытыми створками. Прислушиваясь к брату, напевавшему вполголоса, она приоткрыла осторожно. За левой створкой лежали стопка рубашек, выглаженное постельное белье и разноцветные полотенца. За правой висели куртки, плащ и костюмы - все, как один, мужские. Для верности Маша принюхалась - женщиной в шкафу не пахло. Закрыв, она вышла в кухню вслед за братом.

"После блокады моя мама заболела туберкулезом", - подсаживаясь к столу, Маша возвращалась к семейной истории. "Я помню, - Иосиф кивнул.
– Она была красавицей". Глаза, глядевшие на Машу, стали грустными, как будто эта красота каким-то образом относилась и к его жизни. "Я был мальчишкой, но, поверишь, и потом не встречал женщины красивее. Знаешь, от всего этого иногда хочется сдохнуть".
– Он сказал, и Маша обмерла. Голос был исполнен такой живой горечи, словно речь шла не о давней истории, которую они оба, смеясь, назвали библейской, а о чем-то нынешнем, происходившем на их глазах. Как-то виновато пожимая плечами, Иосиф говорил о том, что бабушка Фейга не признала невесту сына, хотя вела себя тихо, скандалов не устраивала, но сдавала день ото дня. Братья и сестры бились до последнего, но отец стоял насмерть, и после свадьбы, которую сыграли прилично, бабка уехала к себе в Мозырь и больше в Ленинград не приезжала. "Вот так-то. Дела давно минувших дней..." - он закончил неуверенно, и Маша поднялась. Теперь подоплека пересадочной истории становилась ясной: бабушка не признала родную внучку, дочь любимого сына.

"Ну и черт с ней!" - складывая в сумку учебные принадлежности, Маша думала о том, что ей нет никакого дела до этих местечковых приезжих, занимавших пустые ленинградские комнаты, но так и не ставших ленинградцами. Боясь расплакаться, она поднялась и вышла. Брат возился в кухне, убирая со стола.

В коридоре, уже взявшись за пальто, она прислушалась к звуку воды, струившейся из кухонного крана, и замерла. Неожиданная мысль остановила руку. "Вешалка, шкаф, ванная... Так". Полотенца, которые она считала, можно было убрать на ходу. Она вошла в ванную и защелкнула дверь. Плетеная корзина с грязным бельем стояла под раковиной: тот, кто заметал следы, мог и не позаботиться. Взявшись за крышку двумя пальцами, она приподняла осторожно. Он лежал на самом дне: нарядный женский джемпер, точно такой же, какой они купили для Вали - на галерее. В корзину его сунули комком. Черенки роз, вышитые золотыми нитями, надломились.

Даже теперь, получив ясное доказательство, Маша не подумала про Валю. Тихая сутулая девочка, приехавшая из провинции, которую однажды - не то в шутку, не то всерьез - она назвала пионеркой, не могла быть блондинкой брата. Джемпер дрогнул в руке. "Черт!" - она швырнула в корзину, не заботясь о том, чтобы закопать поглубже: пусть знает. Руки коченели от ярости, и, вымыв, она вытерла насухо и швырнула полотенце на край.

Брат сидел в кресле. Маша вошла и остановилась в дверях.

"Если хочешь знать, - ярость перехватывала горло, - твоя мама уже сто раз звонила моему отцу. Не догадываешься - зачем?" - "Отчего же, - Иосиф отвечал спокойно, - догадываюсь".
– "Так вот, отец собирается с тобой побеседовать, думаю, возьмется отговаривать, чтобы все - как в вашей родной деревне. Как это ты сказал - подобное с подобным? Если я поняла правильно, весь сыр-бор из-за того, что твоя избранница - русская. Нет?" Брат молчал.

"Ты для этого приехала?
– Глядя в сторону, он спрашивал холодно.
– Тебе не кажется, что сейчас ты несешь собачий бред?" - "Бре-ед, - Маша протянула, - начнется тогда, когда у вас появятся дети. Черт бы побрал все эти ваши женитьбы по любви!" Глаза Иосифа вернулись: "При чем здесь?.." - "При том, что дело не в вашей деревне. В нашей стране, ты понимаешь, в нашей стране такие, как я, - незаконнорожденные. Здесь нельзя быть полукровкой".

"Что ты? Разве я когда-нибудь?.." - Иосиф начал растерянно. "Она - блондинка?" - не обращая внимания на его растерянность, Маша осведомилась. "Сядь, - брат указал на кресло, - надо поговорить". Маша села напротив. Ярость уходила. Вместо нее подступала усталость, словно яростных сил хватило ровно настолько, чтобы выкрикнуть слова, которые брат, связавшийся с русской женщиной, назвал собачьим бредом.

"Послушай, я все понимаю... Но ты... Тебе не кажется, ты заигралась? В нашей стране... В вашей деревне... Так недолго и спятить.
– Иосиф отвел глаза.
– Что это все? Детский сад какой-то. Ты молодая, радуйся жизни. Вот, бери пример с меня", - брат улыбнулся виновато. "Да уж, - Маша поджала губы, - ты-то радуешься на всю катушку. Только вот мама твоя..."

"То, чего добивается моя мама...
– Иосиф махнул рукой.
– Маму я очень люблю, но следовать ее представлениям о жизни... Честно говоря, я и сам не знаю, как вышло, как-то само собой... Тебе я хотел сказать давно. Валечка говорила, ты ничего не знаешь, но, в конце концов, рано или поздно..." - Он замолчал. "Валечка?
– Маша переспросила, все еще не понимая.
– Твою блондинку зовут Валечка?" - "Перестань. Она не блондинка. Валя. Твоя институтская подруга". Глаза, остановившиеся на брате, глядели, не смаргивая. Джемпер, сунутый в грязное, становился свидетельством из свидетельств: собственными руками она ощупывала его на галерее, прежде чем купить.

Сведя руки на солнечном сплетении, Маша согнулась в три погибели. Яростный хохот вышибал слезы из глаз. Отсмеявшись, она вытерла насухо: "Если бы не ты, кто-то другой... я бы не поверила. Сказала бы - сплетни. Послушай, ты что, собираешься на ней жениться?" - "Она любит меня, по-настоящему, этого - не вычеркнешь. Что касается мамы, я думаю, она-то как раз примет: ей всегда хотелось скромную невестку".
– "И где эта скромница сейчас?" - Маша оглянулась, как будто теперь, после признания, Валя могла выступить из-за шкафа, за которым таилась от Машиных глаз. "В кино. Ушла, не хотела встречаться, пока я... пока мы с тобой..." - "Вот и славно, - Маша поднялась непреклонно, - значит, пора идти, а то как бы сеанс не кончился. Раньше времени". Брат не удерживал. Пряча глаза, он помог надеть пальто и распахнул дверь. Маша вышла и нажала кнопку лифта. Шорох на другом этаже заставил насторожиться: кто-то ходил по верхней площадке, ступая мягко и осторожно. "Ишь, знает кошка!" - Она вошла в лифт, так и не подняв головы.

Глава 10

1

Мама тушила котлеты. Дядя Наум почти не мог глотать, готовили мягкое. Чистая литровая банка, накрытая марлечкой, стояла на кухонном столе. "Как он?" - Маша спросила равнодушно. "Плохо!
– мама сокрушалась.
– Тетю Цилю жалко". Левой рукой расправляя марлевые края, мама аккуратно процеживала морс. "Когда заступаешь? С утра?"

Папин брат умирал. Каждый день, то утром, то вечером, мама дежурила в больнице. У постели они сидели попеременно: мама и дядина жена. К утреннему дежурству мама всегда готовила накануне. "Помнишь, тетя Циля подарила мне платье, серое с красными пуговками?" - Маша вдруг вспомнила. "Не помню", - мама отказалась решительно, как будто Машино воспоминание было ей неприятно. "Ну, как же, на какой-то праздник, мне было лет семь". Не отвечая, мама склонилась над котлетами, но Маша ясно видела серые клетки на светлой шерсти и мелкие красные крапинки - в два ряда. "Циля всегда хотела девочку: Ленька - сын, приятно купить девчачье",- мама нашла объяснение. "Наверное, дорогое", - Маша опустила глаза. Платье, принесенное тетей Цилей, навсегда осталось в памяти. До этих пор на нее не надевали покупного - мама шила сама. Первое купленное. "Смешно!" - Маша покачала головой, но мама не поняла. "Ну, по сравнению с их обычными подарками..." Папины родственники дарили копеечное.

"Сколько тебе еще ходить?" Со стороны могло показаться, что смерть не упомянута из деликатности. "Кто же это знает..." - мама пожала плечами. "Как ты думаешь, - не получив ответа, Маша продолжила настойчиво, - если что-нибудь - с тобой, кто-то из них будет так ходить?" Застигнутая врасплох, мама обернулась. "Не будет", - Маша произнесла прямо в застигнутые глаза. "Я же не для этого, я - для папы... Мама перекладывала в мисочку.
– Когда-то давно, после войны, в нашем дворе все жили бедно, а одна семья - обеспеченная, то ли продавец, то ли партийный работник... Сын их играл с нами во дворе, а мамаша кричала в окошко: иди-и домой, ку-ушать каклеты! У нас каклет не было...
– Мама вспомнила и засмеялась, отводя разговор.
– Может, поешь?" В кастрюльке оставалось порядочно. "Фу!" - Маша отшатнулась. Не хватало еще - еда для умирающих.

"Боже мой, - мама присела, устав, - у Цили что ни год, похороны: сначала мать, потом отца, теперь вот...- не замечая, мама говорила о дяде Науме как о деле решенном.
– Родители так и не примирились". Уже в который раз мама рассказывала о том, что в богатой Цилиной семье Наум пришелся не ко двору: "Абрам Моисеевич - хороший мужской портной, - она произнесла с нажимом, - а зять - голодранец, простой инженер, зарплата сто двадцать, так всю жизнь и тянули - на родительской шее", - мама качала головой. "Не хотели бы - не тянули, - Маша прервала.
– Слушай, а Ленька часто ходит?" Двоюродный брат, один из тех, кого Иосиф называл аргонавтами, очень любил отца. В Цилиной семье они с Наумом были союзниками. "Ой, там плохо. Циля говорит, хочет бросить техникум", - не отвечая на Машин вопрос, мама сообщила главное. "Так он и раньше не хотел учиться, сама ж говорила, еле запихнули..." Мама махнула рукой. "Уставать я стала. Так посмотреть, ну что я такого сготовила? Помнишь, раньше, когда на праздники? Стояла у плиты по двое суток..."

Праздники, которые когда-то устраивала мама, Маша помнила. Хлопоты начинались задолго: неделю, запасясь авоськами и сумками, мама бегала по магазинам, доставая самое необходимое. Этого необходимого набирался полный холодильник. Ночами, стоя у коммунальной плиты, мама вываривала ножки на студень, оттягивала бульон для заливного и лепила ровные овощные горки салатов. Высоко, на кухонном шкафчике, в огромной кастрюле ходило тесто, от которого Маша, улучив момент, отрывала сырые клочки. "Помнишь, рыба живая, ты приносила и пускала в ванну". Умирая в неволе, живая рыба становилась особенно нежной.

"Тогда еще можно было, в Елисеевском".
– Мама оживилась, вспоминая. "Кстати, а что праздновали?" - Маша вдруг подумала, что во всей этой череде не было дней рождения: ни папиных, ни маминых. "Ну, разные...- мама вспоминала неуверенно, - Первое мая, Седьмое ноября..." - "А почему не дни рождения?" - "Твой иногда отмечали. В их семье дни рождения как-то не принято, да, вообще, у них и праздники не очень-то отмечали. Это папа всегда хотел, не ради праздников, а так - чтобы собрать семью. Очень радовался, когда собирались вместе. Потом, после рождения Татки, я перестала, и все пошло на спад, все реже и реже, теперь только на похоронах".
– "Почему после Татки?" - Маша подумала, что шумные праздники, действительно, остались в раннем детстве. "Бог с ним! Давняя история", - мама поморщилась. "Знаешь, что мне не нравится?" - Маша прислушалась. Панька, ползущая в ванную, шаркала за дверью. В одиночестве она сдавала на глазах. "В нашей семье слишком много давних историй.
– Маша переждала шарканье.
– Только потом почему-то оказывается, что все они совершенно свежие, прямо как живая рыба".