Преступница

"Хотите, принесу попить?" - Юлий предложил участливо. "Этим сукам я не платила".
– Маша справилась с кашлем и произнесла спокойно и ясно, прямо в травоядные глаза. "Верю, ибо абсурдно, - он ответил совершенно серьезно.
– Судить не мне, но героизм, я имею в виду кладбищенский подвиг, дался вам тяжело", - только теперь Юлий позволил себе усмехнуться. За дверью поднялись голоса. За тонкой стеной кто-то рассуждал уже громко и пьяно: "Надо было найти ход - положить на Преображенское". Маша поморщилась.

"Вам не нравятся такие сборища?" - Юлий уловил гримаску. "Пойдемте, нехорошо, я думаю - меня хватились".
– Она взялась за дверную ручку. "Как пожелайте", - он согласился покорно и вышел следом за Машей.

В комнате стоял ровный гул. Присев на самый край, Маша прислушалась. Обсуждали текущие дела. Дядя Макс, раскрасневшийся от выпитого, рассказывал о земельных участках, которые распределял их завод. Кажется, открывались две возможности: Орехово и Малая Вишера. Доказывая преимущества, он отдавал предпочтение Орехову. Отец соглашался. Клара стояла за Вишеру. Тоскуя, Маша обвела глазами стол: тети Цили не было. "Странно, - она подумала, - умер их брат... Это - как я и Татка", - Маша представила и содрогнулась: случись такое, она не открыла бы рта. Осторожно ступая, Маша подошла к матери: "Может быть, мы пойдем?

– она предложила нерешительно.
– Наверное, тетя Циля устала".
– "Надо посидеть, отец обидится", - мама ответила шепотом.

Те, кого Иосиф прозвал аргонавтами, сидели за боковым столом. Братья, к которым Маша не испытывала родственных чувств. С каждым из них она поздоровалась еще на кладбище. "Странно, - она подумала, - если я умру, все они явятся на похороны..." Она поймала Ленькин взгляд. За их столом он сидел молча. Маша подошла и встала за Ленькиной спиной. "Ну, не знаю! Это ты здесь - ученый. А там, кто его знает? Неизвестно, как сложится..." - "Да ладно тебе! Всяко лучше, чем здесь". Господи, она подумала, даже на поминках...

Женщины собирали тарелки. Маша вызвалась помочь. Обходя стол, она забирала грязные. На кухне, принимая стопку из рук, рыжеватая женщина улыбнулась: "Спасибо, Машенька. Вы - очень милая девочка, я на вас любуюсь. Меня зовут Екатерина Абрамовна".
– "Урожденная Циппельбаум?" - Маша спросила и осеклась. "Как? О, Господи! Нет. Моя девичья фамилия Бешт", - женщина засмеялась, но, вспомнив про похороны, прикусила губу. "Давайте, я помою".
– Краска, залившая щеки, заставила отвернуться к раковине.

"Гляжу и не верю: принцесса крови в рядах прислуги. Истинная буржуазная революция".
– Юлий стоял в дверях. "Ах, вот кто наплел про мою девичью фамилию! Машенька, не верьте ни единому слову, этот человек - врун и демагог", - рыжеватая женщина любовалась сыном. Ловко очистив уголок кухонного стола, она расставляла чашки: "Машенька, Юля, садитесь, попейте чаю! Там выпивают - не приткнешься". Он поймал Машин взгляд: "Не удивляйтесь. Так бывает, когда женщина не получает желаемого. С ранней юности моя мать мечтала о дочери, но родился я. Делать нечего, пришлось выкручиваться. Кстати, будьте осторожны, своего желания она так и не утолила, теперь вот и к вам приглядывается".
– "Юлий, ты дурак!" - женщина отвечала с нежностью. "Вот это вы, маман, зря! Таких грубых слов эта девушка и не слыхивала".
– Юлий присел к столу. Его губы шутили, но глаза хранили серьезность.

"Вы, наверное, устали?" - отвернувшись от сына, Екатерина Абрамовна обращалась к Маше. "Да, шумно там, - Маша отвечала вежливо.
– А потом, знаете, эти...
– она помедлила, - разговоры..." Она имела в виду аргонавтов. "Что вы хотите: поминки. Где ж людям еще поговорить?" - Юлий вмешался в разговор. "Моя мама сказала, у евреев поминки - не принято", - Маша возразила с напором. "Так то ж у евре-ев..." - он протянул. Маша растерялась. "Я вас предупреждала.
– Рыжеватая женщина подхватила пустой поднос: - Хотите слушать - слушайте. Что касается меня, возвращаюсь к своим прямым обязанностям".

Проводив ее глазами, Маша отставила чашку: "А разве вы?..." - она понимала, что ведет себя глупо, но не смогла сдержаться. "...не еврей?
– Юлий подхватил, помогая.
– Еврей, да, в каком-то смысле. На Западе это называется этнический. Теперь уже не вспомню, кто-то из западных авторов писал: как только евреи отказываются от своих странных законов, уже во втором поколении они становятся христианами. Конечно, если поблизости есть христиане. Принимая эту точку отсчета, я - кажется, даже третье".

"Вы хотите сказать, они тоже?.." - Маша кивнула на тонкую стену, пропускавшую громкие голоса. "Во всяком случае, не христиане. Боюсь, у западного мыслителя просто не хватило опыта, чтобы окончательно обобщить. Я же этот опыт имею, а потому думаю, что они - нормальные советские люди, и этим, слава богу, все сказано. Кстати, если христиан нет вовсе, второго поколения дожидаться не приходится. В известных условиях процесс начинается и заканчивается на первом".

"Глупости, - Маша отрезала, - будь так, само государство... Но оно-то, как раз, ведет строжайший учет".
– "Наше государство само - трость надломленная..." Он употребил это слово, и Маша вздрогнула. Тень того, кто шел по пыльной кладбищенской площади, целясь в ее грудь, мелькнула и угасла. Из высокомерия она не переспросила. "...Кроме того, наше государство, несмотря на все его строжайшие заверения, довольно замысловатый гибрид: мещанский интернационал, замешанный на первобытной мистике, которая абсолютизирует законы крови. Примечательное сочетание, взрывчатое, своего рода - порох. Хотя, если говорить в переносном смысле, пороха-то они как раз и не выдумали. По государству и граждане - наши с вами соотечественники. Впрочем, - он как будто опомнился, - пожалуйста, не обращайте внимания. Вы спрашивали: евреи ли те, кто собрался в соседней комнате? Отвечаю: возможно, среди них и встречаются евреи, но большая часть, увы..." - он развел руками.

"Мещанский... первобытный... мистика..." То, о чем она догадывалась, он считал вопросом решенным, однако тон его речи будил раздражение. "Странно...
– Маша начала, и голос ее звучал непримиримо.
– На вашем месте я бы не стала... Я бы защищала своих..." - "Но я, собственно... Вы неверно понимаете... Я мог бы объяснить..." - Юлий заговорил торопливо, глотая концы фраз. "Не беспокойтесь. Меня это совсем не касается".
– Она поднялась.

Рыжеватая женщина вошла в кухню с подносом грязной посуды: " Машенька, вас ищет мама, но прежде, чем вы уйдете, я хотела бы взять с вас обещание. Вы должны обещать, что придете ко мне в гости..." - голосом она подчеркнула. Маша не глядела на Юлия. "Благодарю вас. Как-нибудь, обязательно", - она обращалась исключительно к матери.

От родителей Маша приотстала. Они уже спустились во двор, когда Иосиф, весь день не глядевший в ее сторону, догнал на выходе из парадной. Придерживая дверь, брат улыбнулся: "Брось, Машка! Честное слово..." Он желал мира. "Что же ты один, без невесты?" - Маша ехидничала. "Знаешь, - Иосиф покачал головой, - твоя непримиримость... Можно подумать, тебе - лет пятнадцать. Самой уже пора - с женихом". Не придержав, Маша хлопнула дверью. Подвыпивший отец стоял в окружении родственников. "Ты не знаешь, - Маша обернулась к брату, - что за странное имя - Юлий?" Ехидство исчезло. Теперь она спрашивала совершенно серьезно. "Ничего странного, - глазами Иосиф искал своих родителей, - плод еврейской эмансипации. На самом деле Юлий - это Иуда".
– "Я так и знала".
– Забыв о похоронах, Маша засмеялась громко.

ЧАСТЬ II

Глава 11

1

Двадцатисемилетний Юлий, весь день промыкавшись на подхвате, добрался домой к полуночи и, войдя в квартиру (мать осталась ночевать у подруги Цили), прошелся по пустым комнатам. Он унимал тягостное чувство. Ни в коем случае Юлий не желал признаться себе в том, что всеми силами души желает снять с себя обвинение, брошенное этой странной девушкой. Меряя комнаты шагами, Юлий предавался одиночеству, позволявшему продолжить разговор. Теперь, когда она не могла лишить его слова, Юлий давал объяснения во всей полноте.