Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Преступница

Чижова Елена Семеновна

Шрифт:

"Ты - странная, - рот приобрел привычные, изломанные очертания, - иногда мне кажется, в тебе вообще мало человеческого".
– "И на какого же зверя я похожа?" - Машины глаза блеснули. "Не знаю.
– Успенский говорил неуверенно.
– Но в людях должно быть что-то... Знаешь, когда всю жизнь - среди уродов, невольно привыкаешь - с опаской, но есть же кто-то, кого, и в нашей гнилой жизни нужно считать своим".
– "Своего роду-племени?" - она уточнила надменно. "Да, если хочешь, в каком-то смысле, конечно, не в самом прямом, - Успенский торопился, загораясь.
– Вот ты, я точно знаю, никогда не станешь сукой". Неуверенность исчезла. Теперь он говорил с напором, словно вывод, к которому наконец пришел, дался с большим

трудом. "Сукой - в смысле собакой?" - Маша осведомилась холодно и весело. Брови Успенского взметнулись. Откинувшись в профессорском кресле, он смеялся так, что голоса, бормотавшие за стеклянной стенкой, стихли настороженно.

"Все это время я думаю о тебе".
– Больше он не смеялся. Опустив глаза, Маша слушала: что-то странное, явленное в его голосе, мешало откликнуться. Опасливо, как будто боясь увидеть чужое, она подняла взгляд. Тот, кто сидел напротив, глядел на нее совершенно человеческими глазами, в которых не было и тени волка. Темный румянец проступал на его щеках, и слабая рука, протянувшаяся к Машиной, вздрогнула кончиками пальцев. Страшное подозрение о том, что все - чудовищная ошибка, хлынуло кровью в сердце, и, отшатнувшись от руки, ставшей невыносимо человеческой, она выбежала вон.

Маша шла по длинному коридору, и сердце, бившееся толчками, заходилось отвращением. На улице, совладав с собой, она опустилась на скамью. Снег, просыпавшийся утром, к исходу дня успел подтаять, и белые скамейки, расставленные по периметру, покрылись слоем влаги. Она провела ладонью по мокрому, как будто стерла отпечаток. В темный песок, скрипевший под ногами, впечатались следы каблуков. Маша села и приподняла ступни. Нехорошо усмехаясь, она думала о том, что ошибки быть не должно. Волк, выказавший слабость, все равно остается волком. "Никогда ты не станешь сукой".
– Она вспомнила и повторила с удовольствием. Родившийся волком не сможет обернуться человеком. Это - только в сказках. Повеселев, Маша поднялась и пошла к воротам. Следы, впечатанные в песок, ложились ровно и уверенно.

2

О том, что Валя живет у Иосифа, Маша узнала не сразу. С того самого дня, когда, мечтая о любви, она бежала по лестнице, ее нога не ступала в общежитие, а значит, этим путем Маша не могла узнать о скоропалительном переезде, удивившем комнатных девочек. Девочки строили догадки, более или менее правдоподобные, но с Машей не делились: ее глаза, ставшие в последний год холодными, пресекали такую болтовню.

Не то чтобы Валя скрывала специально, просто Маша не спрашивала. Будь они ближе, перемена места жительства всплыла бы в разговорах, но в этой странной дружбе Маша ставила себя так, словно Валины житейские обстоятельства ее не касались. Время от времени приходя на помощь, Маша не интересовалась Валиными делами, словно раз и навсегда уверилась в том, что здесь довольно и мимолетного вмешательства.

Смирившись с таким поворотом, Валя о себе не напоминала, однако обида тлела в глубине, вспыхивала недобрыми мыслями. В этих мыслях являлись большая ленинградская квартира, доставшаяся Маше-Марии не по заслугам, и новые учебные обстоятельства, ставившие сокурсницу в особое положение. Экзаменационная история, в которой Маша пришла на помощь, и вовсе наводила на мысли. То, что Успенский возвратился по Машиной просьбе, Валя сначала не поняла. В тот день она была слишком напугана, чтобы строить логические последовательности: в аудиторию Валя вошла, не чуя ног.

Вытянув билет, она отправилась было за парту, но голос Успенского, раздавшийся за спиной, остановил. Точнее говоря, она остановилась сама, потому что расслышала свою фамилию. Обращаясь к преподавателю, занятому очередной ученицей, профессор просил разрешения послушать чей-нибудь ответ, вот хоть этой студентки, как фамилия, кажется, Агалатова. "Конечно", - преподаватель развел руками. "Прошу вас, - профессор обращался к Вале, - нет, нет, давайте

сразу, без подготовки, я тороплюсь". На третьем вопросе Валя сбивалась с пятого на десятое, но Успенский кивал благожелательно. "Очень хорошо, - дождавшись, пока она замолчит, профессор обернулся к экзаменатору: - Должен вам сказать, у вас очень сильная группа. Отличный ответ".

Обо всем этом Валя задумалась позже, однако не стала делиться с Иосифом своими наблюдениями, касавшимися его сестры. Даже в мыслях она не давала себе особенной воли, но с этого дня начала приглядываться пристальней.

Первой забила тревогу тетя Клара. Несколько раз она звонила отцу, но тот, говоривший с оглядкой на домашних, больше поддакивал в трубку. Проходя мимо, Маша удивилась отцовскому тону. Она дождалась, пока он закончит, и поинтересовалась - кто? Неохотно отец назвал собеседницу. Обычно тетя Клара сама не звонила.

Картина прояснялась постепенно: довольно скоро Маша убедилась, что брат влип в любовную историю, из которой его несчастная мать не видит выхода. В общем, тетя Клара просила отца поговорить с родным племянником, поскольку их с отцом Ося не послушает, а дядя Миша - непререкаемый авторитет. Михаил Шендерович отговаривался тем, что сын ее - не маленький, в этих делах нет авторитетов, но тетя Клара не унималась, и, клонясь под напором родственницы, отец обратился к мнению жены. Маша и не думала подслушивать, они сами не прикрыли дверь.

Суть сводилась к тому, что Ося связался с молоденькой, тетя Клара сама не видела, но уверена, девочка - не наша, иначе познакомил бы с родителями - не стал бы скрывать. "У Клары - железная логика", - отец прокомментировал недовольно. Мама смолчала. "И что, будешь вмешиваться?" - дослушав до конца, она поинтересовалась сухо. "Господи, конечно, нет!" - Отец воскликнул с горячностью, в которой легко опознавалась готовность к сдаче. "В дурацкое положение!
– мама раскусила.
– И сам, и поставишь Иосифа. Где это видано, мужику за тридцать".
– "Единственный сын, Клара переживает, больное сердце..." - Отец бормотал, нанизывая доводы, объясняющие положительное решение. "Когда появилась я, у твоей матери - тоже больное", - мама отбила непреклонно. "Это разные вещи. Я поговорю деликатно. Если любовь, Ося не станет слушать, а мало ли аферистка...
– отец предположил неуверенно.
– Поговорю и скажу Кларе, чтобы оставила в покое, пусть разбирается сам".

Больше Маша не слушала. Мысли вертелись белками. Во-первых, брат исчез с горизонта, и этот факт, остававшийся в тени до поры до времени, с очевидностью выступал на свет. Во-вторых, этот странный намек на давнюю семейную историю, который мама попыталась поставить заслоном перед цепью отцовских доводов. По-маминому получалось так, что бабушка Фейга, которую Маша видела однажды в своей жизни, не просто не одобряла, но боролась с выбором сына. Судя по всему, эстафету борьбы она передала невестке.

Закрыв тетрадь, Маша прижала ладони ко лбу, словно захватила голову в скобки. Из-под скобок выступила белая фигура, стоявшая на крыльце. Маша вспомнила: поезд, невкусные пирожки с гречневой кашей, которые мама пекла в дорогу, и краткое предупреждение о том, что сегодня увидим бабушку, ненадолго, потому что - пересадка, с поезда на поезд. Тогда ей было, кажется, лет пять.

Широкая грязноватая повозка встречала их на станции. Курчавый возница подхватил чемодан. Закрыв глаза и выглядывая из-за высокого, грубо оструганного борта, Маша видела пыль, которая вилась над дорогой, словно годы, прошедшие с того пересадочного дня, не сумели ее прибить. Пыль вскипала под лошадиными копытами, выбивалась дымком из-под грубых колес, глушивших толчки. Рытвины были неглубокими, так что расшатанных креплений вполне хватало на то, чтобы телега, если взглянуть на нее из далекого будущего, могла, переваливаясь с боку на бок, приблизиться к дому. На крыльце белела фигура - папина мать.

Поделиться с друзьями: