Прежде, чем умереть

— Это два.

— Что два?

— Ты сказал: «Голова должна болеть только об одном», а это два.

— Какая зануда. Ты же поняла о чём я. Что за манера доёбываться до мелочей? Всё, спи дальше, если по существу сказать нечего. И знаешь что, — обернулся я к уже вздохнувшей с облегчением Оле, — говоря о розе, я имел в виду исключительно цветок, а ты всё опошлила, и теперь эта идея мне самому не нравится. Думаю, пусть на флаге будет вагина. Да, и сиськи. Чтобы никаких хитровыебаных интерпретаций.

— Отлично.

— Правда?

— Я соглашусь со всем, лишь бы ты отвязался.

— Даже с тем, что место женщины на кухне и в койке?

— Иди в жопу.

Мы ещё некоторое время мило беседовали о гендерном превосходстве, пока Оля не начала меня игнорировать, и ведение просветительского монолога мне, в конце концов, наскучило.

Тем временем лес поредел, и за ним показалось поле с маячащими вдалеке крышами изб.

— Что за деревенька? — спросил я, на что Оля только покачала головой, складывая карту. — С компасом сверялась?

— Не держи меня за дуру, — огрызнулся мой ангелочек.

— Что ж, как бы там ни было, предлагаю заскочить. Может, узнаем новости о нашей сладкой парочке. Я про Стаса и Павлова, не питай пустых иллюзий.

Преодолев поле, мы выехали на единственную улицу, разделяющую три десятка домов, часть из которых встречала нас заколоченными окнами и давно не знавшими человеческой заботы растениями в палисадниках. Но добрая половина труб безымянной деревеньки исправно коптили небо берёзовым дымком. Я выбрал избу посолиднее, рассудив, что от немощных стариков из покосившейся халупы вряд ли чего добьёшься, слез с лошади и постучал в дверь.

— Кто? — отозвался с той стороны басовитый голос.

— И вам доброго дня, уважаемый! Мы с дочкой держим путь в Сызрань, хотели дорогу спросить, не сбились ли.

— До конца деревни и в просеку, не заплутаешь, — лаконично ответил басовитый, явно не горя желанием продолжать диалог.

— Премного благодарен. А не найдётся ли у вас, милейший, времени побеседовать. Мы ищем кое-кого. Двух мужчин, при оружии, должно быть, сильно измождённых, у одного ебасо... лицо разбито в кровь, а второй в чудных тёмных очках. Не видали?

За дверью повисла долгая молчаливая пауза, после чего лязгнула задвижка и, чуть поодаль, раздалось:

— Заходи.

О, как же я люблю это деревенское гостеприимство — отворяешь дверь, а тебе в живот смотрит двустволка. Прямо ритуал какой-то. И почему все думают, что я с ним не знаком?

— Ого, — подобрал я блеснувшую воронёными стволами вертикалку, ожидающую меня возле уложенного на лопатки горе-стрелка с сидящей верхом на нём Олей, — видала, какая железяка? Из таких до войны по тарелочкам шмаляли, а теперь вот смертоубийства учиняют. Ну так что, — обратился я к бывшему владельцу дорогого спортивного инвентаря, — готов побеседовать?

— Видал, — сразу перешёл к делу радушный хозяин, хрипя из-за упершегося под челюсть Вальтера. — Двое, всё, как ты сказал. Вчера здесь были.

— Погоди-ка, — только сейчас обратил я внимание на подсохшую ссадину у потерпевшего на скуле. — Так это не дочура моя сделала?

— Они, — прохрипел потерпевший.

— Вот ведь ты фартовый. А ещё говорят, мол, в одну воронку дважды не попадает. И за что?

— Жрать хотели, вот за что. Бабу мою с собой увели.

— История принимает неожиданный оборот, — переглянулись мы с Олей. — На кой им твоя баба?

— Я сдуру грозить стал, что мужиков соберу, и нагоним их в лесу, если сейчас же не уберутся. Ну они и взяли, заложницей. Этот, в очках который, сказал, что отпустит, как только отойдут подальше. Сутки уже нет. А она на сносях, восьмой месяц.

— Негодяи, — посочувствовал я бедолаге. — А что же ружьё дорогое не забрали?

— Я достать не успел, а они не нашли.

— Но сейчас-то достал, молодец, быстро учишься. Ещё два-три таких случая, и станешь замок на двор вешать. А мужики-то в деревне правда есть?

— Да блефовал. Полтора калеки окромя меня.

— Что ещё забрали? — спросила Ольга.

— Кобылу с телегой, серебро, монет сорок, оклады золочёные, крест нательный, ну и жратвы на неделю.

— Как думаешь, — бросил я взгляд на ободранные иконы в углу, — дошли они уже до Сызрани?

— Если без остановок — дошли.

— Угу... Патроны где?

— Что?

— К ружью патроны.

— Под лежанкой, там, в закутке, пошарь.

Я, не рискнув совать часть своего нежно любимого тела в незнакомое отверстие, взял кочергу и пошарил. Уловом стала миска с тремя десятками самокруток, снаряжённых картечью и четырьмя нулями.

— В оплату, — продемонстрировал я миску её бывшему хозяину и рассовал содержимое по подсумкам.

— За что?

— Ну как же, ты свою зазнобу ещё увидеть хочешь? Вот. А мы, если встретим, подсобим ей, в меру сил. Плата, конечно, чисто символическая, но, так и быть, войдём в твоё непростое положение. Ведь добрые честные люди должны помогать друг другу, лишь на том мир и держится, нда. Ружьишко тоже заберу.

— Как деревня называется? — убрала Оля Вальтер в кобуру и поднялась с облагодетельствованного хозяина избы.

— Устиновка.

— А женщину твою как зовут?

— Надя. Степанова. Блондинистая такая, как ты почти. Восемнадцать лет. А я сам — Иван Степанов. Вы скажите ей, чтобы не боялась.

— Ладно, поспрашиваем в Сызрани. Найдём — посадим на попутку.

— Спасибо, — приподнял голову Иван, всё ещё не решаясь встать.

— Эти двое, — вернул я разговор в интересующее меня русло, — говорили что-нибудь, расспрашивали?

— Да. Интересовались, далеко ли до города, как обстановка там. Про пензяков ещё зачем-то спрашивали, не видал ли патрулей ихних, — Иван набрался храбрости и перевёл свой невезучий организм в сидячее положение. — Я сказал — не было патрулей, это правда. Да и что им тут делать? А про Сызрань... Ну, херовая там в последнее время обстановка. Народ уходит, к Альметьевску ближе перебирается. Работы нет, порядка нет, выродки всякие беспределят. Так и сказал, но эти двое, похоже, только того и ждали. Натворили они что-то в Пензе?

— Ещё как натворили, — покивал я печально.

— А вы, значит, по их души посланы? Не похожи вы на отца с дочерью.

— Это ещё почему?

— Она, — кивнул разоблачитель на Олю, — вон какая краля, кровь с молоком, а у тебя, — перевёл он суровый взгляд в мою сторону, — на роже написано, что бандит и душегуб.

— А тебе никогда не говорили, что судить о книге по обложке — дурной тон? — постарался я изобразить на бандитской роже печать интеллигентности. — Она что, должна была со шрамами на лице родиться, чтобы за дочь мою сойти? И вообще, кто тебя спрашивал, физиономист хуев? Рассказывай что там с беспределом в Сызрани, пока я тебе харю не отрихтовал.