Презумпция невиновности

— Боже мой, откуда это все?! Сараем мы уже давно не пользовались, с тех пор, как продали корову...

Вызванные в Ятвезь продавцы обворованных магазинов опознали свой товар, но это была только незначительная часть похищенного из магазинов. А где остальное? Видать, грабители спрятали его в другом месте или же успели уже реализовать, но кому?

В четвертом часу дня позвонил Козловский, доложил:

— Шапашников задержан. Что с ним делать?

— Вези его сюда, в Ятвезь, — приказал я. — Только в темпе, Вадим. Предстоит много работы.

И вот Василий Шапашников — худой, неряшливо одетый мужчина с опухшим от систематических пьянок лицом — в кабинете председателя Ятвезского сельсовета. Гурин приступил к допросу. Строгим, официальным голосом, выделяя каждое слово, он объявил:

— Гражданин Шапашников Василий Михайлович, вы подозреваетесь в совершении серии краж из магазинов Соколовского района и в убийстве сторожа птицефермы совхоза «Ятвезь» Радкевича Николая Владимировича...

— Но я не убивал, не убивал!.. — вскочил со стула Шапашников.

— Сядьте! — ледяным тоном заявил ему Гурин. — И отвечайте на мои вопросы. Начнем с краж из магазинов. Когда, с кем, при каких обстоятельствах и где вы совершили первую кражу?

Шапашников затравленно смотрел в угол кабинета и молчал, по телу его волнами прокатывалась дрожь. Гурин кивнул Козловскому:

— Дайте ему воды! Пусть успокоится.

Шапашников, стуча зубами о край стакана, выпил воду, вытер рукавом потрепанной куртки губы, косо взглянул на Гурина и опустил голову, тяжко вздохнул.

— Готовы отвечать на вопросы? — уже несколько теплее спросил Борис. Шапашников еле заметно кивнул. — Рассказывайте о первой краже. Что вас толкнуло на преступление?

Шапашников сглотнул слюну, тихо заговорил:

— Это было недели три назад. Мы выпивали с Радкевичем у него дома. Когда водка кончилась, Николай предложил: «Можно достать еще, и не одну бутылку. Нужно только потрудиться...» И рассказал, что магазин в деревне Овражной стоит на отшибе, никем не охраняется, сигнализация уже третьи сутки бездействует, так что мы сможем запросто вытащить оттуда ящик водки... Я был уже в подпитии и согласился. Ночью мы подошли к магазину. Николай выставил раму в окне, залез в магазин и начал подавать мне оттуда водку, консервы. Взяли мы там и два мужских костюма. Три дня пьянствовали. Николай был как раз в отпуске. Когда водка кончилась, мы решили забраться в магазин деревни Новоселки...

Шапашников рассказал о всех пяти кражах. Гурин спросил:

— А где похищенное из магазинов?

— Водку мы пили сами, а одежду и обувь Николай продавал какому-то спекулянту в Соколово.

— Кто этот спекулянт?

— Я его раз только видел. Зовут Жоркой.

— Опознать сможете?

— Наверное, могу. У него на правой щеке шрам, говорил, что в колонии один урка ножом пырнул...

Стало быть, спекулянт Жора Икс ранее судим. Это уже проще, есть зацепка!

— Что произошло между вами и Радкевичем сегодня ночью? — продолжал допрос Гурин.

— Три дня назад отпуск у Николая кончился. Я просил его продать украденное нами и дать мне несколько сот рублей. Я окончательно разругался с отцом и решил завербоваться, куда-либо уехать. Но для этого мне нужны были деньги. Но Николай заявил, что почти все уже продано и пропито. Я не поверил ему, и мы разругались. Ночью сегодня я пришел к нему на ферму. Он сидел за столом в комнате на проходной пьяный, спал. Я потребовал у него деньги, он набросился на меня с кулаками, ударил в лицо. У меня из носа пошла кровь. Я разозлился, ударил его по голове какой-то железякой, подобрал ее на дороге, когда шел на ферму. Но я не хотел его убивать! Клянусь, не хотел!.. Я не помнил себя от злости!..

— Где эта железяка? — спросил Гурин.

— Выбросил где-то за проходной...

Когда Шапашникова увели из кабинета, Гурин сказал:

— Что-то здесь не то! Эти молотки и... железяка. Ее срочно нужно найти. Час назад я звонил Андрееву. Труп Радкевича он вскрыл. На голове его, кроме ран от молотка, имеется рубленая рана, нанесенная плоским предметом с острыми краями. Видать, это и есть след железяки, но, по мнению Андреева, не от этой раны наступила смерть. Смертельные раны нанесены молотком. Наверное, Шапашников многое недоговаривает. Он ведь мог быть не один.

— Но Песняк видел именно Шапашникова, других людей на проходной не было! — возразил Козловский.

— А кто вытащил Радкевича из проходной во двор? — задал резонный вопрос Борис. — Я уверен, что убийство произошло во дворе фермы. Это же утверждает и Андреев. Да и сама обстановка на месте происшествия говорит за это. — Закурив, спросил: — Что будем делать, товарищи сыщики?

Подумав, я ответил:

— Из Шапашникова мы сегодня уже ничего не вытянем, если допустить, что он не все рассказал нам. Пусть Вадим едет с ним в Соколово и попытается с его помощью найти этого скупщика краденого Жору. А мы с тобой, Борис, займемся поисками железяки. Привлечем к этому делу рабочих совхоза.

— Пожалуй, так и поступим, — кивнул Гурин. — Надо сделать все возможное, чтобы сегодня же разобраться до конца с этим делом...

На поиски железяки мы потратили около часа. Нашли ее в снегу у забора фабрики. Это был обыкновенный обрубок арматуры. Нарочным направили его на экспертизу к Андрееву. Борис с довольным видом сказал:

— Ну, вот сейчас можно и пообедать. Или тебя накормил старик Шапашников?

— Предлагал чай, но я отказался, о чем сейчас сожалею.

— Тогда пошли в столовую. Обеденное время уже, конечно, давно прошло, но чем-нибудь, думаю, нас накормят.

6

В столовой совхоза нас и нашел участковый инспектор Соколовский. Пыхтя и отдуваясь, он присел к нашему столу, негромко, покосившись на сидевших за соседним столиком троих мужчин, сказал:

— Значит так, товарищ подполковник и товарищ советник юстиции, докладываю вам: в деревне Большая Гора проживает шурин убитого Статкевич Иван Иванович, ранее судимый за хулиганство. Радкевич и Статкевич находились в неприязненных отношениях. Их жены — сестры. Они, доложу вам, хватили горя под завязку: рано сиротами остались. Мать умерла, а батька еще раньше их бросил, сбежал из дому с какой-то, извиняюсь, шлюхой. Вот и жили вдвоем, присматривая друг за дружкой. Таким бы горемыкам, по-моему мнению, надо либо пенсион назначать, либо как-то иначе облегчить их участь, например, сапожки к празднику справить либо шубку какую купить. Государство у нас может сейчас позволить такое, это ведь не послевоенные годы. А тут ведь иной раз, товарищи начальники, получается совсем наоборот. У меня на участке проживает семья Дубик. Никто в этой семье не работает. Тоже две женщины-сестры. Только каждый год приводят в дом по ребенку. От разных мужей, конечно. А государство им платит на воспитание детей деньги. Но они их пропивают. Однако пропивают умно: никаких скандалов, драк или еще какого-либо нарушения порядка в их квартире не замечалось. Потому и не можем лишить их материнских прав. А дети-то ведь страдают...

— Хорошо, Никита Тихонович, в следующий раз об этом на досуге поговорим, — прервал участкового Гурин. — Кто такой Статкевич?

— Статкевич? — на минуту задумался Соколовский. — Разное о нем в Большой Горе говорят. Одни утверждают, что человек он прямой, открытый, любит правду-матку в глаза резать, особенно колхозным руководителям. Работает кузнецом. Хороший мастер. Знает и плотницкое, и столярное дело, да и сапожным ремеслом владеет. Другие, с кем я беседовал, совсем иного мнения о Статкевиче, дескать, он на трибуне и на людях показывает себя борцом за правду, а в действительности — самый настоящий приспособленец, рвач и пьяница. Правда, пьет втихую, дома, на улице в пьяном виде не появляется. В деревне он — фигура заметная: тому что-либо нужное в хозяйстве выкует, другому сруб сварганит, третьему полы перестелет, четвертому сапоги стачает... И в кармане у него всегда свежая копейка. Особо не жадничает, берет, как говорится, по-божески, но своего не упускает...