Презумпция виновности

Сидельников, оставшись уже в одиночестве, еще один пролет спускался в раздумьях, а потом вдруг остановился, и глаза его словно подернулись пленкой. Он взялся рукой за перила, и на минуту могло даже показаться, что опер боится упасть.

– Этого не может быть.

Подумав еще немного, он дошел до выхода, прикурил, чтобы не на ветру, и перед тем, как за его спиной захлопнулась дверь, проговорил:

– Хотя почему не может? Очень даже может.

К трем часам Кряжин снова собрал группу. Сам он до этого времени скитался по городу, прихватив Сидельникова. С некоторых пор такая привязанность следователя к муровцу стала вызывать у майора «убойного» отдела ГУВД некоторую ревность. Сразу после того, как Желябин расставил приоритеты в мотивации поведения следователя Генпрокуратуры. Кряжин казался ему человеком глубоко порядочным, не склонным к коварству в отношении подчиненных и в любой момент совместной работы знающим то, о чем сам Желябин даже не догадывался. Кирилл однажды предположил, что такие интеллектуальные познания московского гостя напрямую связаны с опытом и стажем работы, однако тут же от этой мысли отрекся, потому как сам не раз встречал и председателей судов, отправленных в почетную отставку и так и не познавших нравственность и правосудие, и милиционеров-пенсионеров, которые прослужили не один десяток лет, но так и не поняли смысл своей работы. В Кряжине же все было органично связано и гармонично устроено. Были, конечно, и у него недостатки… Однако теперь Желябин уже точно знал – не ему об этом судить.

За неимением информации от сыщиков и участковых, пронизывающих жилые и не пригодные для проживания кварталы Холмска, поговорили о текущем, о ценах в Москве (кто-то, быть может, подумает, что люди, расследующие преступления, могут беседовать исключительно о преступлениях и о принципах их расследования), о предполагаемом повышении заработной платы (это логически вытекает из предыдущей темы), и все, чем ознаменовалась середина рабочего дня, – это назначение Кряжиным членов своей следственной группы старшими на объектах. Объекты – тематические подборки ареала нахождения Пикулина – были разбиты на секторы, и каждый из присутствующих отвечал исключительно за свой участок работы. Мацукову, тому достались железнодорожный вокзал и аэродром, Георгиеву – гостиницы, больницы и риелторские конторы, отвечающие за съем и сдачу в аренду жилья, Желябину – притоны и связи Пикулина, Сидельникову – контроль за участковыми уполномоченными, ведущими поиск и от которых, по мнению Кряжина, можно было ожидать информации в большей степени.

Отпустив всех, советник остановил Желябина.

– Вот что, Кирилл… Мацуков, конечно, парень хороший, но у меня есть убежденность, что он недотепа. Это ясно хотя бы по тому, что он не понял ничего из того, что мне говорил Петраков (Мишка Петрович). Между тем пройдоха, понимая, что в кабинете лишние… А ты как думаешь, если в кабинете буду сидеть я с Мацуковым, то кого можно принять за лишнего?

Желябин улыбнулся.

– Так вот, понимая, что информация, которую его просил передать Пикулин, чрезвычайно важная и не для посторонних ушей, он довел ее до меня таким образом, чтобы лишний, будучи невнимательным человеком, не понял, о чем идет речь. Так вот, майор…

Только сейчас Кирилл почувствовал, как ему страшно общаться с этим безобидным с виду и чудовищно собранным внутри человеком. Пять часов кряду советник знает нечто, что может завершить дело, но терпеливо ждет своего часа. Мог ли он сам так поступить, думал Желябин. И тут же, пока Кряжин еще не начал говорить, отвечал – нет.

– Где тут у вас областная администрация?

– На улице Ленина, – пробормотал Желябин. – Перед въездом на площадь Ленина.

– Действительно, можно было и самому догадаться. Так вот, как войдешь, справа будет расположен ящик с противопожарными принадлежностями. Возможно, шланг с муфтой соединения. Возможно, топор с ведром. Быть может, там вообще ни черта нет!.. – Взмахнув руками, советник приблизил их ко рту и одновременно сунул в губы сигарету и щелкнул зажигалкой. Вышло весьма артистично. – Ничего, за исключением предмета, который мы ищем, – алюминиевого контейнера с содержимым стоимостью в сто миллионов долларов. А потому, Кирилл Убоевич, я хочу, чтобы ты туда поехал и привез то, что там находится. Возможно, что там ничего нет. Но тогда я и это хочу знать. Но только одна просьба…

– По всей видимости, я не должен никому об этом говорить, – предположил, озираясь в собственном кабинете, Желябин.

– Вот именно.

Желябин не мог найти этому объяснения, но он чувствовал себя полным идиотом. Он живет в этом городе тридцать пять лет, в милиции работает десять лет. Он знает здесь каждый куст, за которым распивают спиртное, и любой дом, где торгуют краденым. Он может назвать с ходу около ста фамилий холмчан, склонных к насилию, упоминая при этом их адреса, связи, даты рождения и прошлые судимости. Он в состоянии сказать прямо сейчас, чем в данный момент занимается Коля Моська, по информации агента, вышедший сегодня из дома в дурном настроении, – тот бьет морду своему товарищу по тарному цеху завода Егору Вязьмину за то, что Вязьмин сдал его директору за пьянку.

В это трудно было поверить, но минуту назад перед ним сидел человек, приехавший издалека, и спустя сутки этот человек, не выходя из кабинета, рассказывает ему, Желябину, где находится в областной администрации пожарный ящик и что там лежит. После этого умный человек, а Кирилл Сергеевич Желябин относился именно к этой немногочисленной группе людей, должен был чувствовать себя униженным. И Желябин чувствовал.

И он, гроза преступного мира города Холмска, безусловный кандидат на должность начальника Управления уголовного розыска ГУВД, ощутил полную беспомощность перед вяловатым на вид столичным «важняком», когда, войдя в здание администрации и поздоровавшись со знающими его в лицо охранниками, приблизился к пожарному гидранту и распахнул фанерную дверцу, его скрывающую.

Из-за свернутого резиново-суконного рукава пожарного гидранта виднелся краешек блестящей металлической поверхности.

Не веря ни себе, ни окружающему его миру, Желябин взялся двумя пальцами за предмет и вытянул его наружу.

Это был тот самый алюминиевый цилиндр, который описывал в лесу, над недоеденным трупом пассажира «Мерседеса», Кряжин. Диаметр составляющих его частей был не больше четырех сантиметров, длина свернутого изделия – не менее пятнадцати.

Желябин осторожно потряс его – внутри раздался глухой стук. И сердце майора похолодело.

Но, самое главное, на этом контейнере, точнее, на торце одной из его частей виднелись выбитые или выдавленные цифры – «29–11».

В это трудно было поверить, но он держал в руках ту самую вещь, которую искал, рискуя собой и всеми, старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России Кряжин. Тот самый контейнер, из-за которого потеряли свои жизни, не считая спятившего водителя «Мерседеса», шесть человек. Профессор Головацкий, таксист Кащеев, старший лейтенант милиции Солейкин, двое из «Мерседеса» и бродяга по жизни Петраков… Кто следующий?

Желябин вез в ГУВД контейнер, держа справа от себя, на сиденье, пистолет. Предохранитель был снят, патрон заведен в ствол. Кирилл не был уверен в радиоактивности материала, полученного Головацким, Кряжин об этом ничего не говорил, но от кармана куртки, в котором лежал блестящий цилиндр, почему-то несло жаром. А куртка у Желябина была добротная, турецкая, и с ее мехом можно было смело переживать зимы во Владивостоке.

И майор был крайне удивлен, что за эти полтора километра пути, проделанных им за шесть минут и четыре секунды (столько отсчитал секундомер), он не услышал ни треска от попавшей внутрь салона пули, ни грохота от ударившей его в бок машины. И даже когда он входил по лестнице на крыльцо ГУВД, когда пересекал порог и нажимал кнопку на секундомере, он все еще не верил в то, что жив.

Сашка двинулся вдоль набережной, ботинки его скользили по льду, он оглядывался, хотя и был спокоен за свое теперешнее положение. На набережной полно народу летом, когда празднуется годовщина Холмска. Зимой сюда не приходят даже рыбаки – место для лова неудачное, крутой подъем, да и мелководье. Но одного из фанатов подводного лова Пикулин все-таки увидел. Метрах в ста от берега, как раз на середине реки, стояла самодельная брезентовая палатка, рядом располагался раскладной стул, его и занимал сутулый мужик. Судя по позе, которая не менялась в течение десяти минут, пока Сашка осматривался и шел к нему, дела у рыбака были неважные. Лишь приблизившись, Пикулин увидел, что тот хотя и неподвижен сам, рука его, водящая мормышку на крохотной удочке, находится в непрерывном движении. Пикулин вначале не понял, отчего у него в глазах синие круги, потом догадался – на рыбацкой кисти не было ни единого места, свободного от лагерных тату. Тут и солнце с редкими лучами, обозначающее количество ходок, и имя любимой женщины, и перстни, и многое другое, что колется в зонах при наркозе в сто граммов неразбавленного спирта и легком подпитии мастера-художника. Судя по цвету, татуировкам было от десяти до двадцати лет, самому же рыбаку около пятидесяти. Из этого следовало, что тот провел в местах не столь отдаленных весь цвет своей жизни. Сейчас он сутул, покашливает, выдавая плохо залеченный лагерными лепилами и местными докторами туберкулез, молчалив и смирен.

– Как клев?

После этого вопроса Сашка не был удостоен даже взгляда. Лишь когда заглянул в ведерко и увидел с десяток окуньков размером чуть больше мормышки, получил ответ.

– Какой клев может быть в конце января? – просипел порядком простуженный мужик.

– Зачем тогда сидеть? – Пикулин кивнул на ведро. – Здесь на банку шпрот. Впрочем, не мое дело… Выпить хочешь?

– Наливай.

Через полчаса Сашка знал все события городской жизни, от которой был отключен после драматичной поездки с «Полтинника» до Столетова. Оказывается, город шерстит милиция, и в Холмске уже нет ни одного дома, где бы не побывали участковые или опера. Кого ловят – непонятно, да только ясно, что не карманного вора. За три последних дня три убийства, и все с нетерпением ждут, кого завалят этим вечером.