При невыясненных обстоятельствах (сборник)
Шрифт:
— Далее, по-моему, вы слишком большое значение придаете этой старушке, Таисии Афанасьевне. Я, в самом деле, довольно часто просил ее о различных услугах. Более того, я охотно верю, что она могла продать кому-то в Тбилиси некий бриллиантовый перстень. Она, а не я. Так что вам, да и суду, логичней спрашивать с нее. А не с меня. Что же остается?
— Остаются показания Ларисы Гогунавы. Она утверждает: некий Сергей Петрович, то есть вы, имел дело с ее мужем.
— Ну, здесь вообще не о чем говорить. Все, что вам рассказала Лариса Гогунава, она всего лишь слышала. Только слышала, Георгий Ираклиевич, от своего покойного
Изобразив долгое и напряженное раздумье, я в конце концов тяжело вздохнул:
— Что ж, у суда остается главный аргумент.
— Что же это за аргумент?
— Хищение и незаконный сбыт наркотических веществ — пронумерованные упаковки из вашей судовой аптечки, найденные у Джомардидзе.
— Не вижу в этом факте ни хищения, ни незаконного сбыта.
— Почему?
— Потому что морфий у меня Джомардидзе похитил. Сам. Похитил изощренно. Джомардидзе давно уже стал, морфинистом. И не мне вам объяснять, к каким ухищрениям способны прибегать наркоманы, чтобы достать нужный им препарат.
«Тепло», — подумал я. Вот она, первая ласточка. Свидетельствующая, что Челидзе решил потихоньку все спихивать на Бугра. Сказал, чуть усилив нажим в голосе:
— Шалва Геронтиевич, как вы думаете, легко ли было мне и моей группе выйти на вас? На вас и Джомардидзе?
Челидзе пожал плечами:
— Откуда мне знать. Вообще, Георгий Ираклиевич, поверьте: за время нашего общения я проникся к вам уважением. И все же, в данном случае, мне кажется: это ваши проблемы.
— Совершенно верно: мои. Поэтому отвечу сам. Было трудно, очень трудно. Теперь я уж, тем более, не отступлюсь, пока не докопаюсь до истины в этом деле. Не лучше ли вам вернуться чуть назад? К вашей фразе о том, что в части своих преступлений вы признались добровольно. Почему бы вам не признаться добровольно в остальных преступлениях?
Довольно долго Челидзе смотрел на меня без всякого выражения. Поскольку я успел изучить некоторые его уловки, мне показалось: он раздумывает над очередным ходом. Наконец, изобразив тяжелый вздох, сказал:
— Георгий Ираклиевич, но зачем мне брать все на себя из-за него?
— Из-за него? — Я сделал вид, что пытаюсь что-то понять. Про себя же подумал: «Теперь уже совсем тепло, почти горячо». Как можно спокойней спросил: — А кого вы имеете в виду?
— Своего шефа.
— Шефа? — Я умышленно посмотрел на Челидзе с особой пристальностью.
— Да, шефа. Омари Джомардидзе.
— Понятно. — Я постарался сказать это самым нейтральным тоном. — И что же Джомардидзе?
— Он взял у меня морфий. Приставив к животу пистолет. Я ведь для него шестерка.
— Шестерка?
— Да. И вообще… — Челидзе опустил голову. — Джомардидзе давно уже держит меня в своих руках.
— Что, серьезно?
— Георгий Ираклиевич, бросьте иронизировать. Я его боюсь, смертельно боюсь. Или вы скажете, что не понимаете этого?
— Нет, почему же. Могу понять.
Челидзе сказал, хмуро глядя в окно:
— Вы знаете, что бывает за выдачу шефа? По их законам?
— Примерно знаю.
— Вот я и держался до последнего. А теперь… Теперь пишите.
Показания Челидзе я записывал долго. Эти показания в общем довольно точно
излагали события, связанные с «Перстнем Саломеи». С одной лишь поправкой: всю ответственность за аферу с перстнем, убийство Малхаза Гогунавы, мошенничество с сейфом Дадиани и обман Пэлтона Челидзе перекладывал на Джомардидзе, — по его словам, шефа преступной группы, в которой он, Челидзе, был лишь одной из шестерок. Пошел же на это Челидзе якобы из-за угроз Джомардидзе, который, в случае неповиновения, обещал расправиться как с самим Челидзе, так и с его семьей.Прежде чем впустить меня в палату, где лежал Джомардидзе, врач предупредил: с больным можно разговаривать не больше двадцати минут. Я кивнул и открыл дверь.
Джомардидзе, выглядевший очень слабым, даже не посмотрел в мою сторону. Как можно спокойнее и медленнее я попытался объяснить ему, кто я и чего от него хочу. Убедившись, что больной это понял, начал задавать вопросы. И сразу же увидел: все это я делаю впустую. О чем бы ни спрашивал, он лишь криво усмехался, не удостаивая меня ответом. Но иной реакции на мои вопросы я пока не ожидал.
На следующий день я снова задавал вопросы спокойным тоном, с ответами не торопил, на ядовитые замечания в мой адрес не реагировал. Если Джомардидзе отмалчивался, убеждал его, что молчание ничего хорошего ему не принесет. Вопросы были простыми. Знал ли Джомардидзе Виктора Чкония? Имеет ли отношение к его убийству? Знал ли Малхаза Гогунаву? Имеет ли отношение к аварии, случившейся на Рионской улице? Слышал ли он когда-нибудь о «Перстне Саломеи»? И, наконец, кто такой Сергей Петрович Убилава, с которым его видели в Галиси? Мне нужно было убедить Джомардидзе, что о его связи с Сергеем Петровичем я знаю многое, если не все.
Я опять и опять приходил в больницу, садился возле койки, терпеливо спрашивал. Если ответы меня не устраивали, повторял вопросы. Такой тактики я придерживался почти неделю. Джомардидзе уже не лежал, а полусидел в кровати, подложив под спину подушку. Он уже привык к моим вопросам, отвечал с легкой полуусмешкой, снисходительно. Как-то вдруг спросил:
— Слушай, начальник. Чего тебе от меня нужно? Который день гоняем порожняк. Если ждешь признания, не дождешься — не расколюсь. Я вор в законе. Понял?
— Джомардидзе, мне нужно от вас одно: понять, почему вы покрываете своего сообщника, которого знали как Сергея Петровича, на самом деле — Шалву Челидзе?
Хотя на лице Бугра не дрогнул ни один мускул, я понял: мои слова его заинтересовали.
— Могу изложить подробности, — продолжал я неторопливо. — Шалва Геронтиевич Челидзе до последнего времени работал в Грузинском морском пароходстве. Несколько дней назад был задержан. В настоящее время находится под арестом. Вот, посмотрите…
Я достал из портфеля две фотокопии. На одном была изображена первая страница личного дела Челидзе со снимком в углу. На второй первая страница уголовного дела, тоже с его фотографией. Сделав вид, что это ему неинтересно, Джомардидзе тем не менее внимательно разглядывал их.
— Как? — спросил я. — Узнали?
Вернув снимки, Джомардидзе откинулся на подушку, оскалился:
— Пустышку тянешь, начальник. Не знаю я такого. Не видел никогда.
— А вот он на допросе подробно все рассказал. Зачитать, что именно?