Приключения Вернера Хольта

Танк, расщепляя гусеницами доски настила, взбирался на мост. Хольт сидел на башне, свесив ноги в люк. Феттер расположился на броне; оба были в походном снаряжении. Воль-цов стоял на корме, а Бургкерт из открытого командирского люка давал указания водителю, Клоцше пришлось снова спуститься в могильную тесноту танка.

Мост глубоко погрузился в воду. В воздухе свиристели льдинки и мелкие осколки. Далекий берег заволокло белым холодным туманом. Да ведь все это я когда-то уже видел, подумал Хольт. И мост мне этот знаком… Но на самом деле в его памяти воскресла лишь картина — полотно известного художника «Березина». Когда 46-тонный танк взгромоздился на мост, понтоны ушли под воду. Но мост держал. Машина медленно покатила к середине реки и стала приближаться к левому берегу; за ней ползла вторая. Было уже совсем светло.

И тут снова налетели штурмовики. На берегу застучали счетверенные зенитки. От прямого попадания бомбы второй танк взорвался и теперь пылал как факел посреди реки. Хольт невольно поднял руки, чтобы защитить голову. Танк под ним переваливался с боку на бок, к небу взвился огромный водяной столб со льдом. Два понтона затонули. Мост опустился, настил уже залило водой, машина накренялась все больше и больше, Хольт соскочил на мост. Вольцов тоже спрыгнул. Феттер упал на Хольта. Бургкерт все еще стоял в командирском люке. Танк опрокинулся, с треском круша лед. Освобожденные от многотонной тяжести понтоны подскочили. Из бурлящей воды высовывались ствол орудия и командирская башенка.

Бургкерту удалось добраться до понтона. Хольт, пошатываясь, встал. Низко пронесся штурмовик и бортовым огнем очистил мост. Что-то ударило Хольта, он упал с настила в понтон.

Он лежал в мелкой воде с запрокинутой головой. Сознание угасало. Он видел над собой серое небо, озаренное вспышками молний, снова слышал голос Готтескнехта — как давно это было: «познать все муки ада…» Потом начались галлюцинации. Сознание затуманивалось все больше, он видел склоненное над собой нежное открытое лицо Гундель, огромные глаза не глядели на него, и губы не улыбались. Но вот и оно скрылось в серых клубах тумана.

11

Хольт лежал раненый в маленьком нижнесилезском городке. Прежде здесь был тыловой госпиталь, но его эвакуировали, и теперь тут разместился полевой госпиталь, который должен был принимать всю массу хлынувших с востока раненых и оказывать им помощь. Ходячих и легкораненых сразу отправляли дальше, фронт приближался и, словно морская волна на берег, выбрасывал раненых, больных, измученных солдат. В боковом флигеле поместили дивизионный медпункт. Грохот орудий слышался даже в палатах.

Хольт был ранен в бедро навылет. Пуля не задела ни одного крупного сосуда, ни одного нервного узла. Недели четыре пролежите, сказали ему, от силы шесть… Здесь привыкли к более тяжелым случаям: пулевым и осколочным ранениям с гнойной инфекцией, к газовой гангрене, к метастазирующей общей инфекции, столбняку, дифтерии ран… Первая, самая тяжелая неделя, когда Хольта мучили боли и он метался в жару, была позади, он перенес ее в состоянии апатии; потом к нему вернулось сознание; он лежал на койке и, уставившись в побеленный потолок, предавался мечтам, как в детстве, когда мальчишкой грезил наяву о кругосветных путешествиях, о власти и славе. В этой отрешенности воображение рисовало ему картины какого-то несуществующего мира, где царит 'вечная весна… Бесшумные шаги сестер милосердия не могли ему помешать. Стоны раненых, муки умирающих но проникали в мир его грез.

Хольт выполнил обещание и переслал фотографию отцу Зеппа, но на полученное вскоре затем от адвоката письмо не ответил. Он написал Гундель и уже получил ответ. И когда однажды в коридоре послышался топот кованых сапог и грубые голоса, Хольт испугался. Из царства мечты это вернуло его к действительности. Приехал Вольцов! Он вошел, — и сразу запахло морозом, грязью, потом, кожей. Жизнь ворвалась в тихую палату и напомнила Хольту, что не все еще позади.

Была середина марта. Уже неделя, как Хольту разрешили вставать, он ковылял по палате, подолгу стоял у окна и глядел в сад. Бурно таял снег, из фрамуги веяло весенним теплом, но скоро опять ударил мороз. С запада налетели тучи, повалил снег, за окном выл ветер. Наутро над скованной землей распро-стерлось ясное, морозное небо. Зима не поддавалась весне, 'ff

А теперь, значит, прикатил Вольцов! Гильберт пододвинул стул, расстегнул шинель и показал свои унтер-офицерские погоны.

— Вернер, старый вояка!

Он был все тот же и все-таки как-то изменился: возмужал, глаза ввалились, мощный подбородок очерчен резче, желваки на скулах напряжены. Феттер тоже приехал. Этот еще больше похудел, стал совсем тощий.

— Ну как? Отлежался? — спросил он Хольта. — Давай поторапливайся!

Они приехали из казармы. Вольцов рассказывал. Бреславль окружен. Давно уже. Фронт продвинулся далеко на запад. После отхода за Одер их сунули в какую-то сводную часть и заставили без толку атаковать плацдарм. Одна атака за другой захлебывалась. Потом с плацдарма пошли в наступление русские танки. Разгромленные части схватились врукопашную с танковым десантом и были отброшены. В конце концов заградительный отряд отправил Вольцова и Феттера в тыл.

— Какой-то капитан, — пояснил Феттер, — обнаружил, видишь ли, что нас еще не доучили. Надо ж!

Вольцов добавил:

— Я не стал с ним спорить. Было довольно-таки мерзко. Одна рукопашная за другой.

И это Вольцов говорит — «мерзко»!..

— Вот мы и попали опять к Венерту. В казарме все по-старому. Гоняют с утра до ночи. Ревецкий орет. Венерт читает лекции.

Вольцов рассказал:

— Как-то утром входит к нам лейтенант Венерт и говорит:

«Поздравляю вас, унтер-офицер Вольцов!» Похоже на то, что офицерская карьера мне обеспечена. Так скоро, да еще без училища, мало кого производят. Венерт сказал, что лучше всего, если я сразу опять попрошусь на фронт. Вот я и попросился.

Феттер: — Я, конечно, тоже.

— Мы здесь проездом на передовую, — сообщил Вольцов и потянулся. — А ты когда выпишешься? Хорошо бы тебе сразу с нами! Русские здорово жмут!

И сразу же со всех коек посыпались вопросы: кто спрашивал с тревогой, кто с откровенным страхом. Вольцов поделился новостями.

— Американцы по всему фронту вышли к Рейну. С часу на час будет сдан Кобленц…

— Нога еще не того, Гильберт…

— Давай поторапливайся! — сказал на прощанье Вольцов.

Прошла еще неделя, и снова Вольцов стоял в палате. Раненые провели беспокойную, тревожную ночь, никто не сомкнул глаз — канонада все приближалась, уже можно было отличить рявкающие выстрелы танковых пушек от глухих раскатов полевой артиллерии. Чуть свет, не обращая внимания на крики сестер, в палату ворвался Вольцов. Он был весь забрызган грязью и, только присев на койку, снял каску.

— Русские!

Оперированный накануне тяжелораненый застонал. Остальные застыли от страха, ;

— Танки прорвались! — выпалил Вольцов. — Бургкерт побежал в канцелярию оформить твою выписку.

Сестра возмутилась:

— Как? Без осмотра врача?..

— Живей, Вернер! — Хольт с трудом напялил на себя одежду.

Перед входом в госпиталь стоял тягач с 75-миллиметровой противотанковой пушкой. Обер-фельдфебель, уже сильно на взводе, встретил Хольта словами:

— Ну как, поправляемся?

Тягач с восемью седоками тронулся.

Повсюду Хольт видел признаки разложения. Штабы, интендантства в поспешном бегстве устремлялись на запад. Остатки разбитых фронтовых частей увлекали в водоворот отступления спешащие на восток сводные команды. И через этот хаос, ревя мотором, пробивался тягач. Вскоре воздух задрожал от грохота приближающихся танков. Бургкерт велел установить орудие на гребне занесенного снегом холма. Прорвавшиеся глубоко в тыл русские танки с десантом пехоты неслись на полной скорости по шоссе. Вольцов открыл огонь, когда они были уже совсем близко. Танки, не сбавляя скорости, развернулись фронтом к противотанковому орудию и вступили в бой. Рявкнули танковые пушки, и орудие замолкло. Команда Бургкерта бросилась за гребень холма. На поле горел Т-34. Танки снова развернулись и помчались дальше по шоссе. В тягаче уже только шестеро солдат, среди них один тяжелораненый, продолжали бегство на север. Все дрожали как в лихорадке.