Приключения Вернера Хольта
Шрифт:
— Огромная пробивная сила, — сказал Вольцов. — Конечно, если хорошо попадешь.
Хольт и Вольцов стояли поодаль и курили. Курить до обеда воспрещалось, но Шульце сегодня было не до того. Его беспокоили предстоящие занятия.
— Т-34/85, который с прошлого года состоит на вооружении, — рассказывал Вольцов, — имеет семидесятипятимиллиметровую лобовую броню, а фаустпатрон при удачном попадании пробивает ее.
Шульце скомандовал:
— Становись! Составить оружие!
Они сгрудились вокруг него полукольцом.
— Фаустпатрон, — начал Шульце, — средство подавления танков. Средство, значит, подавления танков для пехоты и называется, значит, фаустпатрон. Продолжайте, Вольцов!
Вольцов пояснял сжато, слегка наставительным тоном.
— Повторите, Венскат! — перебил Шульце.
Венскат,
Вольцов объяснял принцип действия кумулятивного заряда: фаустпатрон — кумулятивный снаряд, который применяется против танков и взрывается при ударе. То ли Шульце не хотелось дольше выступать в роли пассивного наблюдателя, то ли он надеялся избавиться этим от тайного страха, который внушала ему трудная тема, неизвестно. Во всяком случае, он вдруг крикнул Кранцу:
— Ложись! Выжимание пятьдесят раз!
Все с интересом смотрели, как Кранц трудится и постепенно слабеет.
Из-за угла вышел унтер-фельдмейстер Бем.
— Продолжать!
Это был человек среднего роста, лет тридцати, и в его будто выцветших голубых глазах таилось недоверие. До мобилизации он держал пивной бар в промышленном городке на Рейне. Сейчас он недоверчиво переводил взгляд с одного на другого и приказал все повторить сначала. Не обошлось без крика.
— Чему вы ухмыляетесь, Хольт!
— У меня, господин унтер-фельдмейстер, нервный тик!
— Тик, говорите? Я вам сейчас устрою тик в животе. Ложись — и на брюхе до рва!
Хольт не спешил. Ничего, это укрепляет мускулы, думал он, стиснув зубы. Когда Хольт вернулся, Бем уже перешел к следующему отделению. Шульце с грехом пополам объяснял, как обращаться с фаустпатроном. Вольцов показывал это на практике.
— Вернер, Зепп, Христиан, внимание, не отвлекаться! Фаустпатрон — это сейчас всего важней!
Занятия завершились обычной долбежкой. Четыре приема, которые десятки раз повторяли и разучивали. Во-первых, снять контровую проволоку; во-вторых, поднять целик… Поднять целик! До тошноты глупо! — думал Хольт. В-третьих, поставить предохранительную защелку в боевое положение… Как мне все это осточертело! В-четвертых, нажать спуск! Во-первых, во-вторых, в-третьих, в-четвертых, проволока, целик, предохранительная защелка, спуск — хоть сто лет проживу, никогда не забуду! Изготовка к выстрелу — позади десять метров свободного пространства, так как при выстреле выбивает пламя, отдачи никакой… И снова-здорово: от во-первых до в-четвертых, от проволоки до спуска и изготовки к выстрелу. Давай! Повторите еще раз! Теперь вы, теперь вон вы там, вы, скотина! Теперь еще раз вы! Черт, не получается, черт!.. А попадешь ли? — подумал Хольт. — Это еще вопрос. И хватит ли у меня духу подпустить танк на пятьдесят метров?
— Не беспокойся, — заявил Вольцов, когда занятия наконец кончились. — Двинется на тебя такой шерман весом в тридцать три тонны — все, как надо, сделаешь!
— В штаны! — добавил Венскат.
Занятия в столовой.
— Костоправ! — крикнул кто-то.
— Смирно!
Впереди кто-то кому-то отрапортовал: «Тема сегодняшних занятий: предупреждение венерических заболеваний, раздел второй». — «Садитесь!»
Совсем юный военфельдшер предстал перед отделением и небрежно уселся на край стола. Начал он в тоне непринужденной беседы. Непристойности его были скорее циничны, чем грубы. Для самых отталкивающих вещей он пользовался уменьшительными именами и снабжал их ласкательными эпитетами. Звучало это примерно так: «То, что у нас, врачей, принято называть первичным сифилитическим аффектом, представляет собой очаровательную язвочку…» А когда вызывал кого-нибудь, имел обыкновение величать его какой-нибудь непонятной болезнью: «Да, да, вы, струма с базедовыми глазами!»
— Итак, мы уже знаем, — сказал военфельдшер, — что на худой конец можно схватить роскошный сифончик даже в уборной. Ну, а как обстоит дело с триппером? Можно ли подцепить в нужнике также и трипперок? Да, вы, вы там, я имею в виду вас, харя со свежейшей стафилококковой импетигой, встаньте же, парша ходячая, и отвечайте!
Впереди поднялся парень с прыщавым лицом и, запинаясь, промямлил:
— Нет, все-таки… Значит, не схватишь.
— Это роковое заблуждение! —
отрезал военфельдшер. — Кстати, почему вы не подали рапорт о болезни? Вы же перезаразите весь протекторат! Сесть. Конечно, можно схватить триппер и в нужнике. Но только если будешь там заниматься со своей девушкой соответствующими глупостями.И все в таком же духе…
Завтра уборка спален, чистка имущества, думал Хольт. Наверняка жди осмотра шкафчиков, не забыть бы спрятать парабеллум. Только бы утром не проштрафиться, а то после обеда дадут наряд вне очереди чистить нужники! Сдача белья. Может быть, каптенармус выдаст новые портянки…
К счастью, время пролетело незаметно. Руки вымыты, обмундирование почищено, столовый прибор при себе, волосы причесаны, ногти в порядке — возможно, Бем торчит у входа в столовую и заставит показать руки…
— На обед!
Бем в самом деле стоял в дверях.
— А ну, показывайте когти!
Хольт прошел благополучно, но позади себя услышал крик:
— Куда прешься, свинья немытая? Вон!
За длинным деревянным столом только-только умещалось два отделения — тридцать человек сидели чуть не на коленях друг у друга. Дневальные поставили тазы с картошкой в мундире и ведро мутно-коричневой подливы, в которой плавали какие-то не внушающие доверия ошметки мяса.
— Смирно!
Ротный командир обер-фельдмейстер Лессер в сопровождении фельдмейстера Бетхера, тяжело ступая, прошел между рядами стульев к своему столу, где он обедал со взводными.
— Сегодняшний девиз!
Кто-то из угла заорал с саксонским акцентом:
— Картошка да соус, притом же лучок сквозь порты протекают до самых сапог!
Обер-фельдмейстер рассмеялся, потом крикнул:
— Рота…
— Навались! — заорали все.
Еда показалась Хольту отвратительной, но он был голоден и набросился на картошку.
За столом принято было рассказывать всякие тошнотворные анекдоты, и верхом солдатской доблести считалось есть, не обращая на это внимания.
В столовую вошел Бем с толстой пачкой писем. Сегодня, верно, и мне будет письмо, подумал Хольт. Он уже получил четыре письма от Гундель. Бем отдал почту отделенным. Хольт покосился на Шульце, но тот опять уселся, а письма бросил на стол, прямо в картофельную шелуху и лужи соуса. Раздал он почту в спальне.
Хольт посмотрел на часы — скоро час. Он пододвинул к окну табуретку и закурил. Нетерпеливо надорвал конверт. В последнем письме к Гундель он смалодушничал. Бывали дни, когда придирки, ругань и муштра доводили его до отчаяния. В таком настроении он и излил душу Гундель. К унынию и подавленности прибавились еще мрачные воспоминания, в итоге получилось путаное, надуманное письмо, о котором он на следующее же утро пожалел.
Он пробежал глазами листок; в самом конце она писала:
«Я понимаю, почему тебе иногда грустно».
Почерк был детский, неустановившийся. В первых двух письмах Гундель выражалась неловко, словно запинаясь, а тут писала так же непосредственно, как говорила. «Дорогой Вернер, тебе ни за что не угадать, что со мной вчера приключилось! В магазине ко мне подошла незнакомая дама». Сперва было написано женщина, но потом зачеркнуто. «Она назвалась фрау Гомулка…» Вот как! Хольт насторожился, «…и спросила, не могу ли я ей уделить несколько минут. На улице она сказала, что вы с Зеппом большие друзья. Так зовут ее сына. А помнишь, ты мне в купальне рассказывал, что у тебя два друга: Гильберт и Зепп. Поэтому я ей поверила. Ты будто бы сказал мужу фрау Гомулки, что заходил к нам и тебе очень все не понравилось. Особенно сами хозяева. Я сразу подумала: ты бы этого ни за что не сказал, если б не знал хорошо господина Гомулку. Потом она спросила, что я делаю в свободное время. И не забегу ли я к ней как-нибудь? Она была страшно любезна. Даже не понимаю почему. Сказала, что у нее, к сожалению, нет дочери и ей приятно было бы видеть у себя по вечерам и в воскресенье молоденькую девушку. Словом, чтобы я к ним в гости приходила. Если я не хочу, чтобы об этом знали, она никому не скажет, а чтобы меня никто не видел, я могу проходить прямо через их сад. Я ответила, что мне надо подумать, но, может быть, если ей этого в самом деле хочется, как-нибудь приду. Дорогой Вернер, непременно напиши, надо ли мне к ним идти и что это за люди. Ты ведь знаешь, почему я не со всеми хочу встречаться».