Приключения вертихвостки

Учителя музыки я разыскала на следующий день. Когда я выходила от Федора Филипповича, вся перемазанная красками и льняным маслом, то мне на глаза попалось объявление, сиротливо болтавшееся на фонарном столбе. Там значилось следующее: «Даю уроки игры на гитаре. Бездарностям двойной тариф». Заинтересовавшись таким нетривиальным текстом, я сразу позвонила по указанному в объявлении номеру. Мы договорились, что я буду посещать учителя музыки два раза в неделю, и платить ему втрое против указанной им суммы. Мне был нужен результат. Учитель мне его гарантировал. Мне это понравилось — просто и по-деловому.

Две недели я моталась от художника к гитаристу и обратно. Художник объяснял мне азы светотени, основы графики и работы пастельными мелками. Мы рисовали шары и кубы, я обзавелась целым набором разнокалиберных карандашей, красок и кисточек. Я скупила половину художественного салона. А гитарист был мной очень доволен. Теперь вместо ночных клубов и вечерних посиделок с коктейлями в гламурных, насквозь прокуренных кафе я усердно разучивала аккорды и гаммы. Сначала у меня невыносимо болели руки. Но на третьей неделе этих добровольных пыток я вдруг ощутила, что струны уже не так больно врезаются в мои бедные нежные подушечки пальцев. А кисти и карандаши тоже понемногу перестали выпадать из моих совершенно неприспособленных для этого рук. Федор Филиппович только посмеивался, наблюдая за взрывами нетерпения и разных других эмоций, которые иногда доводили меня почти до бешенства. Я терпеть не могла неудач, а здесь они сыпались на меня словно из рога изобилия! И каждый раз, ласково приговаривая: «Ничего, ничего, не боги горшки обжигают», вновь и вновь он терпеливо вкладывал мне в руку следующий остро заточенный карандаш.

Так прошел еще месяц. Вечерами я иногда звонила Эмику, мы болтали с ним минут пятнадцать-двадцать, и потом я просто отключалась. Вместе с телефоном. Мой организм, не привыкший к организованному и упорному труду, просто отказывался повиноваться. Но я была упряма. И организм наконец сдался.

Через полтора месяца я самостоятельно нарисовала пастелью свой первый приличный рисунок, и Федор Филиппович решил — пора! — и познакомил меня со своим приятелем, настоящим ландшафтным дизайнером. Теперь они вдвоем занимались моим обучением и воспитанием. Удивительная вещь! Через два месяца таких занятий я привыкла к этому бешеному, но жутко интересному ритму жизни.

Как-то Федор Филиппович объявил мне, что завтра мы идем на выставку.

— Куда? — не поняла я.

— Завтра в Пушкинском выставка. Привозят Дали. Я с утра очередь займу, а как буду рядом со входом, позвоню. Ты телефон не отключай и будь наготове. Не пожалеешь!

И я не пожалела! Теперь я понимала, что такое «волшебная сила искусства»! Краски, эти простые разноцветные кусочки пасты, могли сделать человека счастливым, а мир — совсем другим. Незнакомая для меня иностранная фамилия «Дали» через два часа хождения по залам музея стала мне ближе родной матери. Вот это была фантазия у этого иностранного дядьки! Такое понапридумывать! Так мало того, еще и нарисовать! А его усы, тоненькие и лихо закрученные кверху, привели меня в полный восторг. Он напоминал мне Сашка.

Я внимательно прослушала лекцию музейного гида о жизни замечательного художника Дали и с удивлением узнала, что у него была русская жена. Ух, ты! И тут мы впереди планеты всей! И он ее просто обожал! Молодец, Дали! После этого я его по-настоящему зауважала.

Я вернулась домой в полном восторге. Сидя в прихожей на крохотном стульчике, я задумалась. Башмак, который я снимала перед этим, теперь одиноко валялся рядом со мной, а его брат-близнец все еще пребывал на моей левой ноге. Но сейчас это было не важно. Я поняла, что на свете помимо клубов с их вечно клубящимися ночными испарениями существует какая-то другая жизнь. Тоже красивая, но совсем другая. В этой случайно приоткрывшейся мне жизни не было громких звуков. Там правила тишина. И эта тишина могла подчинить себе человека почище любого громкого звука. И музыка там была другого свойства. Она тоже звучала по-другому. Вроде бы и громко, но от нее не было никакой усталости. Совсем наоборот! После этой музыки хотелось встать, разбежаться и полететь. Высоко-высоко.

Я помню, что после ночных клубов я под утро просто вползала в свою квартиру, полумертвая и совершенно оглохшая от бешеного ритма ревущих и скачущих децибелов. И потом валялась в постели до вечера с головной болью.

А здесь этого не было. Только неземная тихая радость.

Я понемногу, незаметно для самой себя, влюблялась в эту другую, непривычную для меня жизнь. Там было спокойно и как-то уютно, что ли. Гораздо уютнее, чем в моей прошлой жизни. И виной этому странному моему состоянию были краски и звуки. Такие вроде бы мелочи! Никогда бы не подумала, что они могут так много значить.

Учитель музыки не мог нарадоваться на мои успехи и на свой гонорар. Отрабатывая каждую скормленную ему копейку, он выжимал из меня последние соки. И через три месяца я вполне сносно могла сбацать на гитаре небольшую детскую пьеску для второго класса музыкальной школы. Я гордилась собой безмерно.

Эти успехи вдохновили меня на следующий подвиг. Я решила возобновить уроки французского, которые совсем забросила еще до смерти Сашка. Француженка — чистокровная! — которую для меня нашел неутомимый Сашок, согласилась снова заниматься со мной и даже не обижалась на меня за то, что я покинула ее так внезапно полгода назад. Француженку звали Изольда Феоктистовна — вполне приличное имя для пожилой дамы с наружностью состарившейся тургеневской девушки. Она вся была оттуда, из той безвозвратно ушедшей эпохи, и французский знала получше русского. Я полагаю, что она на нем думала. И за это я была готова простить ей все, даже ее непроизносимое имя.

На уроках французского я взяла такой темп, что моя Изольда просто диву давалась.

— Милочка, вы проявляете похвальное рвение к языкам! Я вами очень довольна, — ворковала она мне, так же как и гитарист, получая очередную повышенную порцию зелененьких денег и пряча их куда-то в складки своей необъятной крепдешиновой блузы. Но я и без нее знала, что успехи во французском у меня фантастические. Вот что значит тяга к знаниям! Через месяц я уже свободно болтала с Изольдой на всякие мелкобытовые темы. Мы обе хохотали над смешными французскими анекдотами и были похожи на двух сбежавших с урока благородных девиц из Смольного института. Я видела их в сериале по телеку. И они мне страшно понравились, такие все чопорные и скромные. С виду. А на самом деле они мне здорово напоминали меня саму, и я даже одно время им сильно подражала. Каждая из этих девиц на поверку была той еще штучкой!

Но долго притворяться я никогда не умела. Мне это надоело, и я снова стала самой собой. Так было намного удобнее!

Наш телефонный роман с Эмиком пребывал в той стадии, когда уже не видеть друг друга становилось достаточно сложно. Наконец, через два с половиной месяца моих мытарств, я снова была готова ко встрече с ним. Теперь я точно знала, что такое ландшафтный дизайн, сносно болтала по-французски и неплохо играла на гитаре. Так что все было честно.

В семь часов вечера к «Папе Карло» мы с Эмиком подъехали в одну и ту же минуту. Не сговариваясь. То, что было написано на его лице, наверное, было точной копией того, что изображалось на моей собственной физиономии.

Любовь — штука коварная. Еще вчера ты мило и непринужденно болтаешь с кем угодно, а уже через пару дней, подхватив, как грипп, любовный вирус, ты в присутствии предмета своей любви заикаешься и не можешь связать двух слов.

Слава богу, что мы с Эмиком заразились этим вирусом практически одновременно. Потому что он, как и я, тоже краснел, бледнел и заикался.

— Вот, это тебе, — сказал он и выронил букет орхидей прямо на кафельный пол. — Ой, прости, — он кинулся подбирать цветы, но не рассчитал, и, ударившись носом о мое колено, Эмик окончательно сконфузился.

У меня было стойкое ощущение, что я выгляжу сейчас так же нелепо. Пытаясь начать разговор, я все время давилась собственными словами, и ничего кроме «м-м-да», «ой» и «привет» я так и не смогла из себя извлечь, хотя рада была Эмику чрезвычайно.

Мы поужинали почти в полном молчании. Каждый раз, когда наши взгляды встречались, между нами пробегал незнакомый мне раньше разряд электрического тока. Он был не похож на все, что мне довелось испытывать раньше. Этот разряд был наполнен любовной истомой, и меня от этого слегка потряхивало. Это было приятно, но требовало значительных душевных усилий.