Прима

Время замирает, а вместе с ним и мое сердце. Я замечаю, как выражение лица Глеба меняется, становится мягче, хотя раздражение и злость никуда не уходят. Иначе ведь никак.

С явной неохотой Гордеев все-таки разжимает руку и позволяет мне уйти. Он провожает меня взглядом, и я ловлю себя на мысли, что хочу оглянуться. Узнать, что за тайны скрывают его глаза, открыть книгу, на которой висит замок вот уже который год, но не делаю этого. Мама важнее.

Догоняю ее уже в коридоре, ведущем в сад. Равняюсь с ней, делаю несколько глубоких вдохов, чтобы привести дыхание в норму.

– Мам, давно ты прилетела? Надо было сказать, я бы…

Она останавливается, смотрит на свое кольцо, усыпанное камешками. Сколько себя помню, мама всегда его носила, вроде бы оно особенное.

– Зачем ты позоришься, Дарья?

– Что? – глухо произношу.

– Твоя жизнь в балетной эстраде закончилась в тот день, когда ты упала на сцене и завалила аттестацию.

– Нет, – грубее обычного говорю ей.

– Ты просто позоришь себя, – она качает головой, а губы сводятся в тонкую линию.

– Мне нужно пару месяцев, и я смогу восстановиться. Затем получу соло-партию, – сжимаю кулаки, чувствуя, как внутри закипает обида.

– Не смеши меня, – мама строго смотрит, и я замечаю в ее глазах холод. Она и раньше не отличалась мягкостью, но сейчас будто сделалась абсолютно чужим человеком. – Я вложила время, деньги, свою фамилию, в конце концов, не в ту, которая имеет возможность для промахов.

Я чувствую, как комок подступает к горлу. Ладони покрываются влагой, сердце заходится в груди, а к глазам подступают слезы.

– Это ведь не специально… – мои оправдания звучат так унизительно, что мне самой слушать их стыдно.

– Твоя техника дала сбой.

– Но ведь балет не только техника, – по щеке катится слеза. Черт! – Это танец души, и всегда балетмейстеры говорили, что я лучше всех сочетаю эти качества.

Шаг и мама оказывается напротив меня. Ее тонкие пальцы касаются моего подбородка, а во взгляде такая ненависть, словно я совершила убийство.

– Когда я забрала тебя из детского дома, то никогда не говорила, что дам возможность ошибаться. – Чеканит она ледяным тоном, будто политик, который озвучивает свою позицию на телепередаче.

После ее слов во мне будто что-то надламывается. Наверное, это сила воли, которая прежде не давала сдаться и упасть в пропасть.

– Я никогда не просила забирать меня, – отвожу взгляд, из последних сил сдерживаясь, чтобы не зарыдать. Мир вокруг рушиться, крупица за крупицей, оседая угольками у моих ног.

– Может, в самом деле, мне не стоило этого делать, – разочарованно говорит мама. Она разжимает пальцы, отпуская меня, и бросает на прощание взгляд, в котором нет ни капли жалости. Скорее в нем, в самом деле, жажда исправить ошибки. Вернее одну в виде меня. Затем разворачивается и, прежде чем уйти, добивает последней репликой:

– Ты мне больше не нужна, так что освободи ту комнату, она не для тебя, – сказав это, мама уходит, оставляя меня тонуть в болоте собственной жизни.

Одной… Вечно одной.

Глава 15 - Даша

Трясущимися руками я вываливаю вещи из шкафа: их так много, но почему-то мне не хочется ничего из этих тряпок брать с собой. Да и куда брать? За душой ни гроша. Друзей нет. Возможности кому-то пожаловаться и спросить совета – тоже. Но одно знаю точно – не останусь здесь.

Раз для мамы я ошибка, неправильный выбор, уйду, да и она сама меня попросила на выход. Тем более я слышала, как прислуга обсуждала новую девочку. Кажется, у нас в семье ожидается очередное пополнение. Будущая прима балета, а если нет, мама вонзит ей кол в сердце и пойдет искать новую порцию в свою коллекцию сломленных кукол.

Открываю рюкзак, запихиваю туда свитер, сменное белье и джинсы. Поднимаюсь с пола, еще раз заглядываю себя в зеркало и вижу там совсем не ту Дарью, которая была в детском доме. Мое отражение сейчас напоминает призрака, яростно нуждающегося в возможности исчезнуть.

Некогда пряди с серебристым отливом потускнели, а губы такие бледные, что на них даже смотреть тошно. Моя фигура как тростинка, которую легко разломить на две части – настолько я худая.

По щеке снова катится слеза, но я тут же смахиваю ее, не хватало еще разреветься белугой. Ком в горле и так мешает свободно дышать, в груди разливается тянущая боль от осознания моей ущербности. Нет, это другое чувство и имя ему – ненужность.

Тебя выбросили за борт, Дарья. Ты тут больше не нужна. А была ли когда-то нужна?

Застегнув молнию, закидываю рюкзак на плечи и стремительно покидаю спальню. Здесь ничего нет, что могло бы вызвать улыбку или ностальгию. Разве что Глеб, с которым мы так и не подружились, хотя даже он будет рад моему уходу.

Не знаю, куду иду, и что буду делать дальше. Страх перед неизвестностью заставляет сердце биться чаще. Но у меня нет выбора, наверное, его никогда не было.

– В путешествие собралась? – позади раздается голос, тот самый, который я узнаю из тысячи – у Гордеева он какой-то особенный, словно принадлежит известному музыканту.

– Да, – отвечаю, не глядя и ускоряю шаг.

Однако напротив дверей, ведущих в зал для тренировок, где я провела большую часть своей сознательной жизнь, меня за запястье дергает Глеб – заставляет остановиться.

– Ну что еще? Поглумиться хочешь? – наши взгляды встречаются, и я едва сдерживаюсь, чтобы не дать волю слезам. – Ты выиграл.

– Какая легкая победа, – с деланным высокомерием произносит Гордеев, выгибая правую бровь.

– Только не говори, что будешь скучать, – не знаю, зачем я язвлю ему. Может хоть это отвлечет от состояния хаоса, которое поселилось в моей душе.

– Кто же еще так отвратительно будет танцевать балет в нашем доме, – он тоже язвит, ничего нового.

Вот только в этот раз у меня в груди что-то щелкает. Задираю подбородок и ловлю себя на мысли, что когда покину отчий дом, все вокруг тут же забудут о призраке по имени Дарья. В том числе и Глеб. Но мне этого совсем не хочется… Не хочется быть забытой, словно я кусок бумаги, который смяли и кинули в урну.

Он должен хоть что-то помнить обо мне.

– Да? Тогда я должна это исправить, – эмоции бьют через край, когда я нащупываю ручку и поворачиваю ее. – Пошли.