Принцесса и Гоблин (др.перевод)

Страстно желая слышать всё, о чём они ещё будут говорить, Керди отважился сползти ещё ниже по гладкой наклонной поверхности и оказался на приподнятом над полом выступе, где и решил спокойно отсидеться. Но то ли он не был достаточно осторожен, то ли выступ оказался скользким, а только Керди стремительно покатился на самое дно пещеры, увлекая за собой целый ливень грохочущих камней.

Гоблины повскакивали с мест — больше от ярости, чем от испуга, ибо нисколько не сомневались, что в своём собственном дворце им бояться некого. Но стоило им увидеть Керди с киркой в руке, и к их бешенству примешался страх, потому что они решили, что началось вторжение рудокопов. Король, тем не менее, встал в полный рост своих четырёх футов, раздулся на полную ширь трёх футов с половиной, ведь он был прекраснейшим и квадратнейшим из гоблинов, важно выступил вперёд и, выставив перед собой ногу, с достоинством произнёс:

— По какому праву ты врываешься в наш дворец?

— По праву необходимости, ваше величество, — ответил Керди. — Я заблудился и сам не знал, что я во дворце.

— А как ты вообще проник в эти места?

— Через проход в горе.

— Ага-а, ты рудокоп! Вот, и кирка с собой!

Керди взглянул на свою кирку и ответил:

— Я нашёл её, она лежала на земле недалеко отсюда. Я налетел на каких-то диких зверей, они с нею забавлялись. Взгляните сами, ваше величество. — И он показал свои царапины и укусы.

Король был доволен, что пришелец оказался вежливее, чем можно было подумать, судя по рассказам его подданных о рудокопах, потому что отнёс эту вежливость на счёт производимого им самим впечатления. Но более приветливым он от этого не стал.

— Вы сделаете мне одолжение, если немедленно удалитесь из моих владений, — сказал он, стараясь вложить в свои слова побольше сарказма.

— С удовольствием, если ваше величество даст мне проводника, — ответил Керди.

— Я дам вам тысячу проводников, — насмешливым тоном сказал король, словно решил проявить исключительное великодушие.

— И одного вполне достаточно, — ответил Керди. Но король дико взревел, и пещера моментально оказалась битком набита гоблинами. Король приказал что-то одному из них (Керди не расслышал, что именно), и этот приказ стал переходить из уст в уста, пока, наконец, даже самый дальний из гоблинов не оказался оповещён. Тогда гоблины стали наступать на мальчика. Керди почувствовал угрозу и отодвинулся к стене. Гоблины всё приближались.

— Эй вы, держитесь от меня подальше, — заявил им Керди, сжимая свою кирку.

Но они только усмехнулись. Тогда Керди не мешкая приступил к сочинению песенки:

«Десять, двадцать, тридцать —  Нечего толпиться!  Двадцать, тридцать, сорок —  Разбежитесь скоро!  Тридцать, сорок, пятьдесят —  Ну-ка, гоблины, назад!  Пятьдесят, шестьдесят —  Ножки босые дрожат!  После семьдесят идёт —  Ну и глупый вы народ!  Восемьдесят следом —  Чур, моя победа!  Дальше будет девяносто —  Победить меня непросто!  Напоследок будет сто —  Не боится вас никто!» 

Стоило ему начать, как гоблины сразу подались назад и во всё продолжение песни корчили отвратительные гримасы, как будто жевали что-то очень невкусное, кислое и горькое; но, видимо, присутствие короля и королевы придавало гоблинам храбрости, потому что стоило пению закончиться, как они вновь принялись наседать на Керди, протягивая к нему сотни длинных рук, на концах которых извивалось множество пальцев без ногтей. Тогда Керди взмахнул своей киркой. Но поскольку он был столь же добросердечен, сколь и храбр, и не желал кого-либо убивать, он развернул её широким и плоским, как у молотка, концом и нанёс крепкий удар по голове ближайшего гоблина. Как ни тверда у него голова, подумал Керди, а такой удар он всё же почувствует. Не исключено, что тот и почувствовал, поскольку дико вскрикнул и бросился на Керди, чтобы вцепиться ему в горло. Керди вовремя отскочил и в самый последний момент вспомнил об уязвимом месте гоблинов. Он резко бросился к королю и со всей силы врезал его величеству по ногам. Король совсем не по-королевски взвыл и рухнул чуть не в самый костёр. Керди же ринулся в толпу, нанося удары направо и налево. Гоблины с воем кинулись врассыпную, но пещера была так набита ими, что только несколько гоблинов избежали его кирки, а от их криков, наполнивших своды, у Керди уши заболели. Гоблины кучами валились и скакали друг по дружке, стремясь выбраться из пещеры.

Но тут перед Керди появился новый противник — королева. С пылающими глазами, с раздутыми ноздрями и с волосами, вставшими дыбом, она кинулась на мальчика. Она не сомневалась в непробиваемости своих башмаков: те были выдолблены из гранита. Керди многое мог бы снести, чтобы только не бить женщину, будь она даже гоблином, но здесь речь шла о жизни и смерти. Поэтому, забыв о её обутых в гранит ногах, он как следует по ним вмазал. Но она ответила ударом на удар, и с совершенно обратным эффектом. Керди почувствовал сильнейшую боль и почти лишился чувств. Единственное, что его спасло бы, так это удар по гранитным башмакам острым концом кирки, но не успел он даже подумать об этом, как королева подхватила его своими руками и, держа высоко над головой, устремилась через всю пещеру. Затем она с такой силой швырнула его в какую-то расщелину, что он едва не покалечился при падении.

Керди, хоть и распластался недвижимо, всё же не настолько лишился чувств, чтобы не слыхать, как королева диким криком отдаёт какие-то приказания, после которых до слуха мальчика донеслись шлепки множества мягких ножек, сопровождаемые таким звуком, словно по полу волокли что-то очень тяжёлое. Затем последовали раскаты сыплющихся где-то рядом камней. Под этот звук Керди совершенно впал в забытьё, ведь он был здорово побит.

Когда он пришёл в себя, вокруг стояла полнейшая тишина и абсолютная темень, за исключением слабого мерцания в одном углу. Керди подполз к тому месту и обнаружил, что гоблины привалили каменную плиту к расщелине, через которую королева зашвырнула его сюда. Из оставшейся щёлки пробивался один-единственный лучик от костра. Керди и на волос не смог сдвинуть плиту, потому что с другой стороны она была присыпана грудой камней. В слабой надежде нащупать свою кирку мальчик отполз назад, туда, где он лежал до того как пришёл в себя. После безуспешного поиска он понял, что его дело плохо. Он сел прямо и попытался думать, но очень скоро крепко заснул.

19. Гоблины совещаются

Долгонько он, должно быть, спал, потому что когда проснулся, то чувствовал себя превосходно отдохнувшим — даже синяки и раны почти не болели — и очень голодным. А из соседней пещеры раздавались голоса.

Значит, на поверхности земли опять ночь, ведь днём гоблины спят.

Во всеохватной и нерушимой темноте своего подземного мира гоблинам было всё равно, какую пору суток выбрать для сна, а какую для работы; они выбрали для бодрствования ночь лишь в противоположность людям солнечного света, ведь по ночам было меньше вероятности встретиться с рудокопами в недрах горы, когда гоблины сами работали, или на открытом воздухе, когда они выгоняли пастись своих овец или отлавливали диких коз. К тому же с заходом солнца нагорная местность становилась хоть как-то похожа на их родные, такие мрачные области, и терпима для их кротовых глаз, упорно избегавших любого источника света кроме своих костров и факелов.

Керди вслушался и вскоре понял, что речь идёт о нём.

— Ну и сколько это будет продолжаться? — спросил Заячья Губа.

— Пару дней, я бы сказал, — ответил король. — Это несчастные хиляки, все эти люди солнечного света, которые вечно хотят есть. Мы-то неделями можем обходиться без еды, и нам только лучше, но мне рассказывали, что они едят по два или по три раза на день! Поверишь ли? Они что, пустые внутри? Не то что мы: почти сто процентов — крепкая плоть да кости. Так что — неделя голодовки, и он загнётся.

— Если уж позволите и мне сказать слово… — встряла королева. — Я ведь тоже обладаю правом голоса в этом вопросе, верно?

— Негодник полностью в твоём распоряжении, жёнушка, — ответил ей король. — Он — твоя собственность. Ты ведь собственноручно его поймала. Нам одним это ни за что бы не удалось.

Королева расхохоталась. Сейчас она, похоже, была в лучшем расположении духа, чем в прошлую ночь.

— Я только хотела сказать, — продолжала она, — что жалко будет, если пропадёт так много свежего мяса.