Принцип неопределенности

А город бурлил, как ёмкость с зерновой брагой, - иначе говоря, он был полон жизни. И он никогда не смыкал век - понятия 'утро' и 'вечер' в закрытом от света звёзд мире были размыты до основания. Все заведения и магазины работали круглосуточно, каждый разумный жил по своему графику. Если он у него вообще был. Должно быть рай для вампиров.

Лэндспидеры автоматического такси и автобусы с гравицапой не спеша развозили миллионы разумных в различные направления. Мы поспешно нырнули и вынырнули из такого автобуса, волочившегося по туннелю, протискивающемуся между несущими конструкциями муравейника. Затем также торопливо зашли в вагон метро. Сами вагоны двигались почти бесшумно - из труб, в которых они скользили на магнитных полях, выталкиваемых из себя сверхпроводниками, был откачан воздух. В качестве шлюзов на станциях работали силовые поля, корпускулярные барьеры, сдерживающие напор атмосферы, рвущейся в пустые трубы. Всякий источник тепла облагается налогом - что заставляет иначе подходить к капитальным затратам в энергоэффективные технологии.

Но их движение всё равно сопровождал низкочастотный гул далекого землетрясения, протяжный звук, подобный завыванию зимнего ветра за стеной в ином мире, отличном от замкнутого и уютного мира комнаты, какой, бывает, с удовольствием слушаешь, согревая ладони чашкой горячего чая. Подумать только, там за стенкой - разряженная гелиевая атмосфера. Следующей мыслью был сценарий с разрушением целостности оболочки вагона.

Добравшись в этом мчащемся непрестанно по кольцевой трассе уроборосе до нужного Фарланду района, мы вышли, смешавшись с цветастым потоком.

– Тут предпочитают яркие цвета, - заметил я. Ни я, ни Фарланд нисколько не выделялись из толпы. Несмотря на мою фиолетовую рубашку и такой же хаер.

– Всё и так серое. Я видел по головизору места, в которых все одеты в одинаковую одежду одинакового цвета. Лучше так.

– Я родом из таких мест.

– Я говорил про тюрьму.

– Школьная форма, армейская униформа, офисный дресс-код, - протянул я.
– Всё должно навязывать порядок. Вы же его почитаете. Вся цивилизация ничего без него не стоит, и ей нужно как можно больше опор; в дело идут даже иллюзорные, закрывая провалы абсурда. Но как это сочетается, внешний вид и идеология закона? В умах, там, на подсознании?

– Спокойно. Мир и так невероятно упорядочен. Каждый шаг, каждое действие имеет предписания и ограничения. Если людям ещё и указывать, что носить, они сойдут с ума.

– Стравливать пар через внешний вид. Оригинально.

– Какой пар?
– недоуменно сказал Фарланд.

– Я всё забываю о том, что век паровых технологий прошёл пару десятков тысяч лет назад. Имел в виду, что для чувства свободы необходимы её внешние атрибуты.

– Символы... важные вещи, - согласился он.

– Заменяют настоящие вещи. Атрибуты свободы есть. А самой её нет.

– Свобода каждого ограничена правами окружающих. Стремиться следует к разумному балансу, а не к абсолютной личной свободе, - провозгласил мой собеседник.

– Цитируешь учебник? Я его уже изучил - уродливое нагромождение логических ошибок.

– Если исходить из эгоизма и последующей строгой последовательности рассуждений, то да. Это в самом учебнике написано, но ты я уверен, главы о морали, духовности и нравственности прочитал наискосок. Хочешь кое-что не из учебника, известное любому, но, судя по всему, не тебе?
– сказал Фарланд.

– Валяй. Никогда не был против просвещения.

– Человек не живёт разумом вперёд эмоций, а скорее наоборот, - начал он.

– Я знаю. К сожалению, это так, - согласился я без боя.

– Это факт. Но ты всё говоришь о каком-то разуме. У примитивного животного есть нервная система, которая рождает инстинкты. У высших животных к инстинктам добавляются центры мозга, отвечающие за эмоции. У человека к эмоциям добавляется способность мыслить рационально и вычислительно. Так где здесь разум-то? Если взять наши инстинкты, то это инстинкт самосохранения и размножения. Никакой разум не может ими управлять. Далее - наши эмоции. Счастье, радость, печаль, смех и тому подобные. То же самое - никакой разум ими не управляет. Ну и последнее - умения думать, вычислять, мыслить логически. Здесь также нет признаков разума. Сами по себе они не несут никакого смысла. Ведь если построить организм чисто на основе прагматической составляющей нервной системы человека, то такой организм с прагматической точки зрения уничтожит всех слабых и оставит только сильных, а потом и их тоже уничтожит, так как не увидит смысла в существовании всего живого, - сказал Фарланд.

– Мы по-разному понимаем разум, - заметил я.
– Я же вижу его, как нечто большее, чем инструмент, подчинённый страстям и позволяющий одним из них контролировать остальные. И да, в нашей жизни действительно нет никакого смысла, кроме как провести её весело и с минимум страдания. Развлекаться можно по-разному: кто-то принимает спайс, кто-то занимается спортом или рвётся к вершинам власти по чужим головам, трупам и похрустывающим костям. Всё это равнозначно, поскольку в равной степени лишено смысла. Я же ищу чувственного и интеллектуального удовлетворения в процессе поиска ответов на свои вопросы и единственное ценное для меня - это знание, причём желательно принадлежащее мне самому. А мой разум служит единственным подходящим инструментом для познания мира и потому назначен мною выше эмоций, морали или сопереживания. Для меня разум и знание - единая высшая ценность.

– Разум, не скованный моральными ценностями подвластен только гордыне, - возразил Фарланд.
– Человек может быть тысячекратно умным и учёным, интеллигентным с общественной точки зрения, но при этом совершенно ничтожным и лишенным какой-либо духовности. А без неё нет и никакого разума. Вот ты споришь сейчас со мной пытаясь мне доказать свою правоту. А зачем? Хотя твой разум и должен подсказывать, что в этом диалоге нет никакого смысла. Но разум молчит, потому что он подвластен гордыне. Выходит, что он и не разум вовсе. И поэтому только духовные люди действительно владеют разумом.

– Выходит, что по твоему 'разум' - это приспособленность к социальному существованию? Вот оно как...
– протянул я.

– Разум не может возникнуть у человека в одиночестве, он продукт социума, - пожал плечами Фарланд.
– Как в таком случае можно подчинять его одному своему эго?

– Не вижу логической связи. Только пятилетние дети объясняют происхождение того или иного предмета согласно его действующему назначению. Это работает и в другую сторону: причина его появления одна, но она не диктует способы его использования.

– Эгоизм, - скривился Фарланд.

– Разум, - оскалился я, как ядовитая змея.
– Ах, да... каковы причины ставить социум выше себя?

– Не выше, достаточно не опускать интересы общества ниже своих. Вровень.

– Да хотя бы вровень. Не вижу в этом смысла. Потакать стайным инстинктам, дать управлять собой коктейлю гормонов? Моя гордыня, как ты заметил, противится этому.

– Но у тебя есть семья, друзья? Ты же не плюешь на них из-за отрицания всяческих норм?

– Это те, с кем я сам, по доброй воле сблизился. Чьи интересы я уважаю. Мне никто не указывал относиться к ним хорошо или плохо. Но даже в этом случае я не могу причинить им неудобств и стану помогать по той глубинной причине, что это мне будет не комфортно в противном случае. Если я этого не сделаю. Все мотивы любых поступков лежат в нас. Из каких бы источников они в это самое 'я' не пробрались, - усмехнулся я ещё одной диалектической бессмыслице.

– Так и то, что большинство людей уважает интересы того общества, в котором живёт, также просто находится в нас. И не стоит с этим что-то делать, - философски сказал Фарланд.

– Почему?
– оборвал я его радость.

– Ты всегда задаёшь такой вопрос?
– возмутился он.

– Разумеется, - сказал я довольно.
– А ещё 'зачем', или 'кому это выгодно', если это связано с разумной жизнью. И ответ на мой прошлый вопрос я знаю, что не позволяет мне придавать хоть какое-то значение стайным инстинктам.