Принуждение к любви

Тут Литвинов сложил руки на затылке, потянулся и уставился в потолок. Ознакомившись с его рельефом, он снова посмотрел на меня. С сожалением.

–  С вами трудно договариваться, Валентин Константинович. Вы не слышите собеседника. Странная особенность для следователя. Но я сделаю еще одну попытку… Так вот, я не возглавляю службу безопасности компании и не в курсе ее действий. Ее глава выходит непосредственно на генерального. И обычно результаты деятельности службы я, как и весь персонал, узнаю в виде его приказов и решений. И я никак не могу понять, какое отношение ее деятельность может иметь к смерти человека на улице от сердечного приступа?

–  Результаты медицинской экспертизы еще не известны, - напомнил я.

–  А вы ждете каких-то сенсаций?

– с удивлением осведомился он.

–  Я просто хочу знать точно, что случилось с моим другом, - сказал я.
– Всего-навсего.

–  Ну что ж, - сказал Литвинов, снимая трубку телефона.
– Стороны изложили свои позиции и на сем расстались. До свидания.

Признаться, идя к двери, я ожидал каких-то слов, которые можно будет принять, как угрозу или предупреждение, но ничего не услышал. Господин Литвинов уже с кем-то говорил по телефону. Разумеется, снисходительно.

Глава 20 Обязательная доля

[20]

Лара была патологическая аккуратистка. Она постоянно что-то протирала, ставила на место, приводила в порядок, благо Веригин делал все, что мог, дабы этого порядка в их доме не было. Но делал он это без всякого умысла. Бедлам и беспорядок ему не мешали абсолютно, он их просто не замечал. А Лара так же бессознательно не могла видеть раскиданные вещи, засунутые куда придется книги, грязную посуду на столе или в раковине. Вот так они и жили.

20

Часть наследства, которая переходит к определенным наследникам независимо от содержания завещания.

Но на сей раз в квартире все сияло чистотой так, словно здесь вообще никогда не едят, не спят, не ходят в туалет, а только и знают, что убираются. Скорее всего, Лара таким образом просто успокаивала себя, а не старалась инстинктивно убрать с глаз все, что напоминало бы о Веригине. Но даже если это и не так, упрекать ее было не в чем. Каждый по-своему выбирается из положения, в котором оказалась она.

Однажды я занимался расследованием исчезновения жены немолодого уже мужика, человека пьющего, недоброго, но умного и наблюдательного. Так он мне сказал тогда, что женщине гораздо проще пережить смерть мужа, чем мужчине смерть жены. Мужика забыть - ничего не стоит. Вещи его личные, одежду продать или выкинуть, и ничего от него в квартире не останется, как будто и не было. А вот жена - совсем другое дело. Куда ни ткнешься, все о ней напоминает - каждая чашка, ваза, занавеска… Даже веник какой-нибудь поганый - и тот ее! Кстати, подозревали тогда мы в первую очередь его. Но тело жены мы в итоге не нашли. Я так и не решил для себя - его рук это дело или нет?

Лара была вся в черном, но выглядела скорее задумчивой, чем убитой горем. Обычно она выглядела, как всегда. Веригин иногда смеялся: сидит с таким видом, будто всемирную проблему решает, а спросишь, в чем дело, оказывается, думает, что завтра на работу надеть… Лара была совершенно лишена зависти, а самолюбие ее было совершенно неуязвимо. Она будто бы знала про себя некую тайну. И эту тайну никто и ничто не могло опровергнуть, рядом с ней все остальное в жизни было лишь прахом на ветру.

–  Лара, тебе с поминками помощь нужна, ты скажи, что нужно и как, - сказал я без всякого энтузиазма.

Я не выношу похороны и все, что с ними связано. По-моему, во время этих мероприятий люди никак не могут скрыть своей радости по поводу того, что они, в отличие от покойника, живы и оттого их скорбь выглядит напускной и неискренней. И потом мне кажется, что на похоронах как будто распространяется какой-то заразный вирус, от которого уже невозможно излечиться. Мне скажут, что это блажь и химеры. Не стану спорить. Однако чувствую я себя всегда именно так. И ничего тут уже не переменить.

Не помню, сколько мне тогда было - лет пятнадцать?

– но я вдруг принялся думать о смерти. Я вдруг ощутил ее неизбежность нестерпимо ясно, до холодной пустоты в груди, чуть ли не до слез. Нет, это не было обычное подростковое желание увидеть, как все будут убиваться над тобой, если ты вдруг ни с того ни с сего окажешься в гробу. Я просто вдруг стал ощущать оглушительную краткость моей жизни и невозможность избежать того, что называется смертью. Чаще всего это накатывало на меня ночью. И видимая в темном окне глухая серая стена соседнего дома с черным квадратом темного окна под самой крышей - почему-то там никогда не горел свет - вызывала во мне непреодолимый ужас, будто что-то страшное копилось и клокотало там…

А потом все прошло, мы переехали в новую квартиру, где вид из окна был замечательный - старенький запущенный стадиончик. По ночам оттуда доносились возбужденные пьяные голоса и неестественно веселый женский смех, обычно сменявшиеся чуть позже отвратительной руганью и глухими рыданиями…

–  А поминок не будет, - сказала Лара.
– Женя не хотел.

–  В смысле?

Признаться, я ничего не понял.

–  Представь себе… Летом, когда жара была, он почувствовал себя неважно и вдруг подошел ко мне и говорит: если со мной что-то случится, я не хочу никаких особых похорон, никаких поминок. Не хочу, чтобы на меня смотрели, когда я буду в гробу. Так что - сжечь, и как можно быстрее. Не хочу, чтобы тут пили, ели, несли про меня какую-нибудь чушь. И тебе этого не надо. И деньги на это тратить не стоит.

Она рассказывала спокойно, сосредоточенно, старательно, словно боясь что-то забыть или перепутать.

–  В редакции хотят что-то устроить, но я, наверное, не пойду. Ты же знаешь, он там был чужим… Я ни в чем их не обвиняю, но идти туда не хочу, - все так же спокойно, но твердо произнесла Лара.

–  Не знаю, - пробормотал я.
– Может, и правильно…

Она на секунду подняла глаза. Взгляд у нее был твердый. Она не нуждалась в моем одобрении. Она уже все для себя решила. Вернее, она ничего не решала, для нее все давно уже было ясно.

Потом она снова подняла на меня глаза. И я увидел, что взгляд ее изменился. Теперь она смотрела на меня внимательно, словно прикидывая про себя - говорить мне что-то или не стоит. Я не представлял себе, о чем она думает, поэтому мог только ждать ее решения.

И она решилась.

–  Валя, я хотела тебе сказать, что эта женщина… Кошкарева… она имеет какое-то отношение ко всей этой истории.

–  Какой истории?
– не понял я.

–  С Женей. То, что случилось, произошло и по ее вине. Вернее, я не знаю, виновата ли она в чем-то или нет, но я знаю, что она принимала в этом участие.

–  Погоди, что ты имеешь в виду?

–  Я имею в виду ту публикацию и все то, что за ней последовало, - четко объяснила Лара.

Вот так, подумал я. Сначала дамочка налетает на меня коршуном и грозит вывести на чистую воду, а потом выясняется… А что, собственно, выясняется?

–  Что значит - принимала участие?
– решил уточнить я.

–  Они вместе готовили эту публикацию.

–  Почему ты так думаешь?
– спросил я. Но я уже знал, что Лара говорит правду.

–  Я слышала их разговоры, - вздохнув, сказала она.
– Они советовались, кого стоит упоминать, кого нет… Какие документы использовать.

Вот теперь все становится понятно, подумал я. Понятно, почему Женька так скрывал свой источник и не выдавал союзника даже мне. Потому что источником, союзником, а может, и вдохновителем была его любовница. Всего-навсего. Но кто тогда она - только почтальон, посредник? Или…

–  Ты не подумай только, что я из ревности… Просто это правда.

Конечно, правда. У правды всегда свой неповторимый, единственный вкус. Это я знал по своей следовательской работе. Ты путаешься в версиях, догадках, противоречивых фактах, а потом вдруг видишь - вот она, правда. Так это было на самом деле, и никаких иных доказательств тебе не нужно.