Природа. Дети
Шрифт:
Детдомовцы в школе чувствуют себя заединщиками — и не только в стычках. Они защищают честь детдома, не прощая пи-кому из своих распущенности или небрежности в ученье. Большие неприятности были у Лешки, когда, пристрастившись к чтению, он нахватал двоек.
В школе возобновилась дружба Лешки с Витей (они одноклассники), и тут резко обнаруживается различие их характеров. Оба вступили в трудный возраст частых перепадов настроения, резких поступков. У сдержанного Лешки эмоции спрятаны глубоко, у порывистого Вити — все на виду. Его переживания бурны, но поверхностны, так же как увлечения. Сейчас он мечтает стать моряком, и это сближает его с Лешкой, у которого много связано с морем: его отец был моряком, неизгладимый след оставили в Алешиной
Лешка получает письмо от Алексея Ерофеевича, теперь капитана на Севере, он отвечает на его вопросы и ни словом не заикается о том, как ему хочется снова быть с ним и с морем. Письмо он показал Витьке. «И без того всегда взбудораженное, Витькино воображение получило [...] сокрушительный толчок». Он присоединяет к Лешкиному ответу свое письмо — не возьмет ли его Алексей Ерофеевич юнгой, сейчас же, сразу,— Арктики он не боится, так как ходил зимой с расстегнутым воротником.
То же происходит в неспокойных, свойственных возрасту, переживаниях.
«Ты был когда влюбленный?» — спрашивает Витя. «Лешка удивленно открыл глаза и покраснел. Кто же говорит об этом вслух?
— Нет,— ответил он».
Лешка в самом деле не знает, как называется его сложное чувство к Алле. Он иногда ненавидел ее — задавака. Но она была красивей всех, умнее всех. Леше все время хотелось смотреть на нее. Но Алла ни о чем не догадывалась и догадаться не могла: своих чувств Лешка не выдал ни словом, ни движением. Это его характер.
А Витька весь нараспашку. Лешке рассказал о своей влюбленности, и весь класс о ней догадался, и Наташе он отправил классическое послание, с нарисованным кровью сердцем. А когда Наташа его высмеяла, предался бурному отчаянию на целый вечер.
Дубов подробно, с легким юмором и великолепным пониманием всех оттенков отроческих переживаний рассказывает историю Витиной любви к Наташе. И это очень кстати прочесть Витиным сверстникам, потому что многие из них узнают свои чувства и мысли, а если их еще не было, припомнят Витьку, когда они появятся, или, может быть, предпочтут Лешину сдержанность. Воспитательная идея проводится без тени дидактики — только художественным изображением ситуации и переживаний героев. Автор не высказывает слишком явно своих симпатий: лишь сравнивая веселую, чуть ироничную непринужденность рассказа о Витькином увлечении с серьезностью топа, каким говорит Дубов о переживаниях Лешки, мы догадываемся, чей характер эмоций ближе писателю.
Витька ребячлив — он еще не думает, а выдумывает. А Лешка думает. Он расстается с детством, и ему скучно: неизвестно, как вступать в жизнь. Ищет ответ в книгах — и не находит. Его увлекает образ Павки Корчагина. Но как стать таким в мирное время? Пытается Лешка поговорить о жизни с Людмилой Сергеевной, однако и она его не очень поняла — еще не оформились мысли мальчика, он не может их выразить ясно.
Томление, неопределенные поиски ответов на смутные вопросы — это и создает то душевное состояние, которое подростки иногда ощущают как скуку. Поэтично, ритмической прозой, подчеркивающей волнующую значительность темы, говорит Дубов о неуловимом моменте перехода от детства к отрочеству, от бездумной радости бытия к мучительному рождению сознания, поискам себя и своего места в мире. (Тут невольно вспоминается, как поэтично и углубленно писал Фраерман в «Дикой собаке Динго» о втором, тоже неуловимом переходе — от отрочества к юности.)
Почему нужен писателю здесь пафос, изображение драматизма первого становления личности? Ровесникам своих героев Дубов помогает прояснить истоки их «скуки» и намечает пути ее преодоления. А нам показывает, что мы плохо, недостаточно внимательно относимся к этому периоду жизни детей, неумело готовим их к переходу в отрочество.
«Родители пытаются оградить детей от узнавания множества вещей. Но дети видят и узнают всё. Они видят смерть
и горе, узнают любовь и ненависть, подлость и благородство, низменные поступки и высокие взлеты. В сущности, человек уже в отрочестве узнает жизнь и все, что в ней происходит. Потом он узнает больше, точнее, будет думать и чувствовать тоньше, по никогда последующие высокие витки спирали не могут сравниться с первыми, отроческими, по которым он ковылял еще нетвердо и неуверенно, оступаясь и падая, с душой, потрясаемой то ужасом, то восторгом [...]. Никогда не будет так безутешен и возмущен человек в зрелом возрасте, как подросток, когда в его безоблачном мире появляется первая тень обмана. Ничто не приносит взрослому ликования и восторга, равных испытанным в отрочестве (стр. 262).В этих горячих мыслях мы находим и принципиальное обоснование, почему не только взрослым, но и отрокам — им в первую очередь — адресует Дубов свои повести, в которых поднято так много пластов жизни, почему отрокам раскрывает он их собственную психологию и психологию взрослых, хороших и плохих воспитателей, тех, кто помогает их становлению или мешает ему, тех, кто ведет их к правде или сеет в душах зло.
Помогают или мешают не только люди, но и книги.
«Среди книжек для детей было много таких, что Лешка не мог их дочитать до конца. В сущности, это были не книги, а сборники задачек по поведению, примеров того, что нужно и похвально делать детям и что делать нельзя и не похвально. Придуманные мальчики и девочки, совсем не похожие на тех, что были вокруг Лешки, прилежно решали эти скучные задачки.
Такие книжки напоминали пироги, которые пекла Лешкина мама, когда ничего для начинки не было» (стр. 260).
Немало скапливалось на книжных прилавках и библиотечных стеллажах таких пирогов без начинки. Им противостоят подлинно художественные, сильные и важные книги, созданные за полвека теми советскими писателями, которые впервые в мире вывели детскую литературу на уровень передовой литературы народа. В их число, конечно, входят и повести Дубова. Но все-таки, все-таки как нужно заботиться писателям, публицистам, критикам, чтобы поменьше было пирогов с ничем в литературе и воспитателей с ничем в душе!..
Мы знакомимся в повести, кроме Елизаветы Ивановны, еще с одним злодеем воспитания — пионервожатым Гаевским. Под его руководством «пионеры непрерывно учили друг друга хорошему поведению и усердию [...]. Они произносили много торжественных слов, но слова эти были как бы сами по себе и не влияли на их поступки. Стоило им уйти со сбора, и они так же шумели и баловались, подсказывали и списывали, так же притворялись больными, не выучив урока, и радовались, если удавалось провести учительницу».
Скука бездарно и вяло проведенных сборов, скука плохих детских книг, метания отрочества привели Лешу к тому, что он увлекся очередной детской забавой Витьки — игрой в тайное общество будущих капитанов, названное неутомимым фантазером «футурум». Витька уговорил Лешку принять в их общество двух девочек — Киру и Наташу, а то что это за общество вдвоем. И герб нарисовал Витька, и девиз сочинил, и все дали клятву хранить тайну. Но дела не получилось — не придумали, как готовиться к будущему капитанству, и вышла только игра в тайну.
А привела эта игра к последним в повести драматическим событиям. В их нарастании окончательно обозначаются характеры уже знакомых нам героев и появляются два новых действующих лица.
Тайна так уж тайна. Витька передал Леше на уроке шифрованную записку (цифры вместо букв), назначая сбор будущих капитанов в сквере. Записку Лешка не понял, а на перемене ее обронил. Юрка Трыхно поднял записку и отнес ее Гаевскому.
И начал пионервожатый Гаевский «дело о тайном обществе».
Юрка Трыхно — мальчик с ясными и правдивыми глазами — отрицает, что нашел записку и отнес ее Гаевскому, когда Лешка после первого допроса спросил его об этом. А на педсовете он с безмятежным лицом подтверждает: да, поднял, передал и Лешка за это его ударил.