Приручить Сатану

Наступило утро.

— Семён! Ты не видел мои рукописи? С рассвета самого ищу, а никак не могу найти.

— Так Вы же, батюшка, сегодня ночью всё спалили…

— Я ненужные сжёг, старые, а важные в бюро положил. Я-то важные в портфеле никогда не храню.

— Так ведь… Батюшка… Николай Васильевич… Барин… Ездили же давеча… Портфель разобрать… Не успели… Помните?..

Человек остановился. Судя по его выражению лица, он не поверил словам слуги.

— Да нет, Семён, не может быть. У меня уж привычка многолетняя всё сразу из портфеля вынимать, я и сейчас вынул, просто забыл, куда положил.

— Нет, батюшка, Николай Васильевич… — заплакал слуга, опускаясь перед барином на колени. — Накануне, как вернулись от гостей, так мне портфель и передали… Ничего не вынимали…

— Как… Не вынимал? — человек схватил портфель, открыл его и перевернул верх дном. Из него ничего не выпало. — Я что же… Всё сжёг?.. Всё спалил?.. И второй том сжёг?!

— Всё, батюшка… Всё сожгли…

Человек бегом, насколько мог, поднялся к себе в кабинет на второй этаж, бросился на колени перед камином и стал голыми руками ворошить ещё горячий пепел. Среди уцелевших обрывков бумаг он неверяще читал строчки из второго тома «Мёртвых душ».

«Вот, что я сделал! Хотел было сжечь некоторые вещи, давно на то приготовленные, а сжёг всё. Как лукавый силён — вот он к чему меня подвинул! А я было там много дельного уяснил и изложил… Думал разослать друзьям на память по тетрадке: пусть бы делали, что хотели. Теперь всё пропало».*

Через девять дней Николай Васильевич скончался.

Ещё через сорок дней Сатана поднялся на Небо и вернул ему сожжённую рукопись.

***

Люцифер замолк. На некоторое время повисла тишина.

— И хочется утешить, да нечем, — вздохнула Ева, опустив плечи. — Это ты его подговаривал сжечь рукописи?

— Нет, конечно, — ответил Люцифер, потягиваясь. — На что оно мне? Знаешь, сколько писателей сожгло свои труды, сколько художников изрезало свои полотна?

— Почему так получается, что сожжённые труды попадают к тебе?

— Отчего же? Не ко мне. Ко мне попадает пепел, прах, а слова летят на Небо, откуда и пришли. У меня-то лишь листы бумаги, заляпанные чернилами, не более.

— Но ведь не каждый же раз ты поднимаешься наверх, чтобы вернуть чей-то труд?

— Конечно, не каждый, просто… «Мёртвые души» — меня это подкупило. Там были все людские пороки, которые убивают человека, а тут мы… Тоже «мёртвые души». Поэтому и вернул.

— И много в Аду уничтоженных трудов?

— Много, конечно, много! У меня целая коллекция творений, не увидевших мир.

— Кстати, об Аде: кто она такая?

— Ада? — переспросил он, глядя куда-то вниз, на волны. — Такая же надежда, как и ты, только другая. Ты — надежда на воскрешение, солнечный зайчик в нашем тёмном королевстве, а Ада — надежда на силу, которая сплотит нас вместе для строительства того самого королевства. Ну, точнее, была ею. Сейчас уже всё построено.

— А Аглая?

— Это она же. Уж не знаю, поймёшь ли ты или нет: когда она была маленькой девочкой, она была Адой. Когда она стала прекрасной девушкой, она превратилась в Аглаю. Когда она станет взрослой женщиной, то её будут звать Аделаида… Правда, это вряд ли когда-нибудь случится.

— Почему?

Люцифер некоторое время молчал, задумчиво рассматривая пожухлую обгоревшую траву у себя под ногами.

— Что такое время, когда ты бессмертен? Когда у тебя есть начало, но нет конца? Детство, юность, зрелость существуют только в ограниченном временном отрезке, на концах которого — рождение и смерть. А когда ты бессмертен, что ты будешь называть зрелостью? Старостью? Даже если ты и прожил, например, как Ранель, человеческую жизнь с юностью и зрелостью, то что для тебя будет потом, спустя десять лет, сотню, тысячу? Ничего не будет, ты останешься таким, каким ты и был на момент смерти — если, конечно, не захочешь вернуться назад. Мы называем это безвременством, когда, сколько бы лет ни прошло, ты остаёшься одинаков душой и телом, словно насекомое, случайно угодившее в смолу. Мы, изначально бессмертные, не проживающие человеческую жизнь, тоже рождаемся, хоть это и происходит гораздо реже, и постепенно растём, но в какой-то момент мы как будто отдаляемся от ленты времени и смотрим на неё сверху: мы можем перемотать свою же жизнь, стать моложе или старше, оставаясь разумом на том же уровне, на каком и были. Среди нас этим редко кто-то пользуется — зачем? — таким обычно страдают те, кто жил на земле. У людей есть физический возраст и душевный — у нас же есть только душевный. Ада вот довольно быстро выросла, а, превратившись в Аглаю, остановилась. Если она захочет, превратится в Аделаиду, но, как я уже сказал, такое вряд ли будет.

— Она действительно твоя дочь, или вы всё это только для меня придумали?

Люцифер слегка покачал головой из стороны в сторону.

— Не сравнивай наши миры, Ева: даже вы, люди, живёте в разных измерениях, а мы-то и подавно. Аглая появилась на свет на заре нашего королевства. После того, как часть ангелов покинули Небеса, мы спустились на землю — да, Ева, когда-то мы жили на земле, там, где сейчас живут люди. Я, как и хотел, правил севером. Но вначале, перед тем, как строить королевство, нужно было укротить грехи, родившиеся на земле с нашим приходом и до того времени неведомые Небесам. Я отец только одного греха, Ева — гордыни, а остальные родились в тех, кто пошёл за мной. Я долго с ними боролся, а вслед за мной и другие, и, наконец, мы укротили их, но силы, которые предназначались для строительства нового дома, мы потратили на войну с грехами. Родился новый грех — уныние. У нас опускались руки, демоны отказывались идти дальше, у некоторых возникала мысль вернуться назад, на Небо, вот только гордыня не позволяла это сделать. Нам нужна была надежда: тот, кто вдохнёт в нас новые силы и сплотит народ. И тогда на свет появилась Аглая. Однажды поздним вечером я вернулся к себе в покои и увидел большой цветок лотоса; в ней лежала маленькая девочка с яркими, словно два изумруда, зелёными глазами. Я назвал её Цветок Ада.

Повисла пауза.

— А что было потом?

— Прошло много лет — действительно много, даже по нашим меркам. Постепенно весы мироздания выровнялись, и Рай и Ад стали на них двумя чашами. Но наша работа — постоянно ставить людям подножки и наказывать грешников — медленно убивала душу, и сейчас все мы — и Аглая, и Бесовцев, и я — уже мертвы. Мы существуем, а не живём.

— И вам нужна новая надежда?

Люцифер устало вздохнул.

— Я ни к чему не обязываю тебя, Ева. Ты вольна и свободна, как птица в небе.

Над землёй взошло солнце. Оно осветило ясными чистыми лучами длинную цепочку гор, идущую бесконечной лентой вдоль моря, лёгкие полупрозрачные облака, не успевшие скрыться после грозы за линией горизонта, посветлевшие волны Чёрного моря, выжженные склоны, уставшее лицо Люцифера и его могучие чёрные крылья.

— Пойдём, моя королева, — сказал он, поднимаясь. — Тебя наверняка потеряли.

Люцифер протянул Еве руку и грустно коротко улыбнулся. Ева слегка улыбнулась ему в ответ и, вложив в его широкую ладонь свою, встала с холодного сырого камня, мокрого от росы и прошедшей за ночь грозы. С восходом солнца стало ощутимо теплее: ночная прохлада, испугавшись горячих лучей, уползла в тень под скалами.

Они пошли прямо по ещё не застывшей лаве. Узенькая тропка неминуемо упала вниз, и Ева, наверное, впервые по-настоящему увидела, где она находится. Это были горы, каких не было больше нигде на свете: нигде в мире больше не было таких спусков, подъёмов и троп, редких ущелий, причудливых скал, можжевеловых кустов со странным приторно-горьким запахом расплавленной на солнце хвойной смолы, сухой травы, режущей ноги, колючек, впивающихся в ступни, чёрного-чёрного моря с маленькими белыми яхтами, и, даже если бы в один миг тысячи таких яхт, похожих одна на другую как две капли воды, вдруг вышли в открытый морской простор, Ева без сомнения нашла бы среди них ту самую, которая везла её как-то ночью назад, к берегу. У неё захватило дух: она и раньше видела эту красоту, знала про неё, но теперь, когда она стояла на том самом великане, которым она всегда любовалась издали, с улиц городка с красивым названием, с борта корабля, она вдруг почувствовала всё величие этого великана, крепко спящего до этой поры и проснувшегося по воле Дьявола. Она видела теперь в Кара-Даге не просто гору, не просто вулкан, а старого-старого друга, большого, сурового, но преданного и честного, который всё это время ждал её из душной пыльной столицы и верил в её возвращение.

Они спустились практически к подножию Кара-Дага. Ева вдруг почувствовала что-то странное и, обернувшись, увидела, как на склоне вулкана выросли три большие фигуры.

— Король и королева спускаются к своему трону, — сказал Люцифер, проследив за взглядом Евы. — Красиво, не правда ли?

Ева не знала, что ответить, а потому промолчала, ведь по-другому быть, как она считала, и не могло.

Они вышли на широкую пустую дорогу, ведущую к городу. Люцифер остановился и заглянул Еве в глаза.