Приручить Сатану

Всё шло хорошо, просто замечательно, пока в какой-то момент Шут не остановился на очередном выступе и не понял, что дальше бежать просто некуда: горы там предательски обрывались, справа — обрыв, впереди — обрыв, слева и позади — погоня. Шут стоял и некоторое время просто искал глазами дальнейший путь: ему ещё не пришло осознание, что этого пути нет. Над собой он слышал размытый голос из рупора, но совсем не понимал, что он говорит, и только когда этот голос заговорил непозволительно близко, Шута вдруг накрыла волна паники и он наконец осознал, что дальше дороги нет. Точнее, дорога была: в пяти метрах от Шута так заманчиво парил в воздухе выступ, на который можно было бы прыгнуть, но ошибка была так вероятна, а её цена так высока, что даже такой профессиональный эквилибрист, как Шут, сто раз подумал бы, прыгать или нет.

Это был даже не выступ, это была узкая полоска камня, обросшая сверху бирюзовыми колючками и пожухлой травой, которая после стольких лет пребывания на солнце стала сухой и скользкой. Да, эта каменная тропа располагалась гораздо ниже, что несколько упрощало задачу, но, даже если бы Шут и допрыгнул, он бы с большой вероятностью не удержался на таком маленьком клочке земли.

Шут сделал, насколько это позволяло место, на котором он стоял, несколько шагов назад для разбега. «Полёт феникса», — подумал Шут, потому что говорить он уже не мог. — Это «Полёт феникса». Всего пять метров отделяют сейчас меня от свободы».

Шут разбежался и прыгнул.

Пять метров пролетели под ним, как ничто. Шут приземлился на самый край выступа и…

И поскользнулся.

Он как-то неловко, пока ещё не осознавая весь ужас только что случившегося, посмотрел вниз, когда камень под ним вдруг ушёл из-под ног, и не увидел под собой ничего, кроме бездны. Его подвела нога, которую он подвернул в сосновом бору.

— Нет!.. Нет! Нет!!! — закричал молодым, звонким, юношеским голосом Шут, хватаясь руками за воздух.

Но внизу была только бездна.

Глава 30. Потерянная жизнь

В тот день Амнезис чувствовал себя особенно паршиво. Энни куда-то ушла ещё до рассвета, Филипп, как обычно, бродил по горам, и поговорить было не с кем. Из-за побега Шута все врачи стояли на ушах и были на взводе, отчего одна медсестра даже прикрикнула на Амнезиса, когда тот зашёл в палату во время уборки; мужчина никак на это не отреагировал, только опустил в пол свои покрасневшие, будто заплаканные глаза и молча отошёл, чувствуя свою ненужность и неуместность. Он сел в гостиной и, сложив на груди руки крестом, закрыл глаза. Амнезис был бы не прочь заснуть, но иногда ему казалось, что за то время, что он провёл в больнице Николая Чудотворца, он выспался на всю оставшуюся жизнь.

Шестнадцать лет он в этих стенах. Шестнадцать лет он пытается найти себя или построить заново когда-то потерянную жизнь, но как он узнает, насколько далеко он продвинулся, если ему не с чем сравнить? Кто он? Зачем он? Почему он? Он не знал, как не знал сколько ему лет, как его зовут, откуда он родом, какой у него был характер и так далее, и так далее… Он не знает. Ничего.

Амнезис приоткрыл глаза и случайно наткнулся взглядом на собственное отражение в зеркале напротив. Он был очень красив, это глупо было бы отрицать. Этакий принц из «Русалочки»: густые чёрные волосы, слегка взлохмаченные на затылке, ясные голубые глаза, можно даже сказать ледяные, хрустальные, обрамлённые покрасневшими от частых слёз веками, фарфоровая, полупрозрачная кожа, скрытая до линии скул однодневной, чуть сероватой щетиной, тонкие губы. Да, он был красив, но этой красоты никто не видел и не замечал, и от этого Амнезису становилось ещё тоскливее, потому что то единственное, что у него осталось от прошлого — его красота — не имело в этом месте никакого значения.

Амнезис часто, если не сказать постоянно, думал о том, кем он был тогда, за чертой неизвестности, и всегда спустя какое-то время в прямом смысле слова терялся в догадках. То ему грезился робкий, застенчивый юноша, шарахающийся от каждой тени под крыло матери, то представлялся холодный, надменный аристократ, смотрящий на людей вокруг себя, как на прислугу, то ему мерещился заядлый ловелас, сводящий женщин с ума одними глазами, то перед внутренним взором появлялся безответно влюблённый юноша, находящий свой покой в счастье пассии с другим. Но кем из этих портретов, нарисованных даже не им самим, он был на самом деле? Он мог быть кем угодно, но выбрать для себя наиболее понравившиеся черты характера он не был способен, ведь для того, чтобы сделать выбор, нужно иметь хотя бы какие-то предпочтения, сформированные на протяжении жизни, а их у него не было.

Амнезис снова закрыл глаза, и перед ними в который раз всплыл чей-то таинственный образ. Этот образ был очень неясный и расплывчатый, такой далёкий, что трудно было сказать, кому он принадлежал, однако Амнезис берёг этот полупрозрачный, выцветший туман как зеницу ока, потому что это было то немногое, что осталось у него от прошлого. Кем был этот ангел? Он не знал. Вот и сейчас, глубоко погрузившись в себя, Амнезис видел перед собой размытый силуэт девушки, протягивающей к нему руки. «Проснись… Проснись!.. — всегда звала его эта девушка, но каждый раз губы Амнезиса будто немели, и он не мог сказать ни слова. — Вспомни меня… Пожалуйста…»

— Энни! — услышал он будто со стороны собственный голос. Амнезис вздрогнул и проснулся. Он сидел всё в том же кресле в гостиной; рядом никого не было. Амнезис нашёл глазами своё отражение в зеркале и пробежался взглядом по внешнему виду: нижняя челюсть и ослабевшие руки мелко дрожали, волосы слегка примялись, а глаза опять начали слезиться, хотя он не плакал. Амнезис поправил волосы и отвёл взгляд от зеркала. Ему было плохо. Сердце билось как-то странно, вроде и не быстро, но очень сильно и слишком ровно, каждый раз больно ударяясь изнутри о грудную клетку и будто оставляя на ней синяк; дыхание прерывалось, и, как бы он ни старался вдохнуть полной грудью, у него выходил лишь слабый полувздох, словно кто-то держал его за горло. Амнезису нельзя было волноваться, но он делал это с незавидной частотой.

— Мужчина… Мужчина! — окликнул его чей-то бас. Амнезис привстал, оглянулся по сторонам, но никого не увидел. — Можно Вас попросить почесать меня за ухом? Не могу дотянуться.

— Нашё-ё-ёл кого проси-и-ить, — проблеял в ответ чей-то голос потоньше. — Не видишь? Сумасше-е-едший.

— Правду говорите, — прошептал Амнезис, оттягивая вниз ворот больничной пижамы. — Сумасшедший. Как есть сумасшедший.

— Ну-ну, не будьте так критичны к себе. Уж не безумнее нас, — всё так же добродушно продолжал чей-то бас откуда-то сверху. Амнезис поднял глаза и увидел прямо над собой два чучела.

— Говори за себя, — обиженно тряхнул длинной бородой чёрный, как смоль, козёл с жёлтыми глазами. — Я, между прочим, норма-а-альнее всех вас вместе взя-я-ятых буду.

— Я же вроде проснулся… — сказал вслух Амнезис, разворачивая кресло к стене. Теперь он ясно видел говорящих, а если быть точным, головы чёрного козла и большого серого волка с голубоватым отливом. — Или я всё ещё сплю?

— Конечно, спите, — ответил ему волк и широко зевнул, показывая кроваво-красную пасть с белоснежными клыками. — Мы только во сне и появляемся.

— Ну, на этот счёт я бы поспо-о-орил, — подал голос козёл, пытаясь достать мордочкой собственную шею. — Всё-таки мы не плод чьего-то воображе-е-ения.

— Ты всегда с кем-то споришь, особенно со мной.

— А тебе лишь бы мне возразить.

— А что прикажешь делать? — щёлкнул зубами волк, попытавшись дотянуться до козла, но не достал. — На виолончели играть?

— Да хоть бы и на виолончели, — ответил ему козёл, убирая подальше от волка свою длинную бороду. — Я вот, например, умею играть на бая-я-яне.