Присяга простору
Шрифт:
«Да ты ч о? — я скулил.— Да за чо ты!»
«А ничо,— он сказал,— ни за чо...»
И стыкнулись мы. Били в салазки
и до краски в носы посильней,
аж летели до самой Аляски
сталактиты замерзших соплей.
И вкусно смазанув по сопатке,
как тот парень и заслужил,
уложил я его на лопатки,
но потом он меня уложил,
И растрепанный, взмокший как в бане,
непохож на базарных громил,
он победно представился «Ваня..,
значит, мир?» Я икнул: «Значит, мир...»
После
и заметил я — парень дрожит.
Я спросил: «Чо нам было стыкаться?»
Он ответил: «А чтобы дружить».
1969
БАЛЛАДА
О
КОЛБАСЕ
"
Сорок первый сигнальной ракетой
угасал под ногами в грязи.
Как подмостки великих трагедий,
сотрясались перроны Руси.
И среди оборванцев-подростков,
представлявших российскую голь,
на замызганных этих подмостках
я играл свою первую роль.
36
Пел
мой жалкий надтреснутый голос
под гитарные струны дождей.
Пел
мой детский отчаянный голод
для
таких же голодных людей.
Был я тощий, одетый в обноски
в миг, когда на мои небеса,
словно месяц, в ячейках авоськи
круторого взошла колбаса.
Оборвав свое хриплое соло,
я увидел в ознобном ж а р у —
. били белые лампочки сала
сквозь лоснящуюся кожуру.
Но, пышней, чем французская булка,
д а м а в шляпке с нелепым пером
на тугих чемоданах, как Будда,
созерцала с опаской перрон.
Д а, война унижает ребенка,
как сказал бы историк Тацит,
и сверкали глаза цыганенка,
словно краденный им антрацит.
Ну а я — цыганенок белявый,
представителем творческих сил
подошел к этой д а м е бывалой
и «Кирпичики» заголосил.
Упрощая задачу искусства
и уверен в его колдовстве,
пел я, полный великого чувства
к удивительной той колбасе.
Но, рукою в авоське порыскав,
как растроганная гора,
протянула мне дама ириску,
словно липкий квадратик добра.
Ну а баба, сидевшая рядом,
не сумела себя побороть
и над листиком чистым тетрадным
пополам разломила ломоть.
37
Тот ломоть был сырой, ноздреватый.
Его корка отлипла совсем,
и вздыхал он, такой виноватый,
что его я не полностью съем.
Баба тоже вздохнула повинно
и, запрятав тот вздох в глубине,
половину своей половины
с облегчением сунула мне.
Ну а после всплакнула немножко
и сказала одно:«Эх, сынки...» —
и
слизнула ту горькую крошку,что застряла в морщинах руки...
...Жизнь проходит. Как в мареве, стран
проплывают — они не про нас,
и качаются меридианы,
как с надкусами связки колбас.
Колбасою я больше не брежу,
· заграничном хожу пиджаке,
да и крошки стряхаю небрежно,
если грустно прилипнут к руке.
В моей кухне присевший на л а п а х
холодильник — как белый медведь,
но от голода хочется плакать,
и тогда начинаю я петь.
И поет не раскатистый голос,
заглушающий гул площадей,
а мой голод, сиротский мой голод,
лютый голод по ласке людей.
Но, ей-богу же, плакать не нужно.
Грех считать, что земля не щедра,
если кто-то протянет натужно
слишком липкий квадратик добра.
По
планете галдят паразиты,
по планете стучат костыли,
но всегда доброта нетранзитна
на трясучем перроне земли.
38
Я люблю мой перрон пуповиной,
и покуда не отлюблю,
половину своей половины
мне отломят, и я отломлю.
1968
СОВЕРШЕНСТВО
Тянет ветром свежо и студено.
Пахнет мокрой сосною крыльцо.
И потягивается освобожденно
утка, вылепившая яйцо.
И глядит непорочною девой,
возложив, как ей бог начертал,
совершенство округлости белой
на соломенный пьедестал.
А над грязной дорогой подталой.
над за цвел ы ми крышами изб
совершенство округлости алой
поднимается медленно ввысь.
И дымится почти бестелесно
все пронизанное зарей
совершенство весеннего леса,
словно выдох земли — над землей.
Не запальчивых форм новомодность
и не формы, что взяты взаймы,—
совершенство есть просто природност
совершенство есть выдох земли.
Не казнись, что вторично искусство,
что ему о т р а ж а т ь суждено
и что так несвободно и скудно
по сравненью с природой оно.
Избегая покорности гриму,
ты в искусстве себе покорись
3')
и спокойно и неповторимо
всей пригодностью в нем повторись.
Повторись — как природы творенье,
над колодцем склонившись лицом '
поднимает свое повторение
нз глубин, окольцованных льдом...
ВЗМАХ РУКИ