Присягнувшие Тьме
Шрифт:
Я ехал и ехал. В 16.30 проехал Энну, потом Катаниссету, Резуттано, Кальтавутуро. В 17.00 я миновал Багерию. В 18.00 я уже приближался к аэропорту Пунта-Райзи в Палермо. Главное — соблюдать правила. Сдав машину в агентство проката, я побежал к стойке регистрации и в 18.30 протягивал посадочный талон стюардессе. Похожий на черное чучело, я продолжал идти — сумка в руке, досье на груди у сердца.
Лишь устроившись в первом классе и приняв от стюарда бокал шампанского, я расслабился. И задумался над очевидным фактом: по неизвестной мне причине я стал человеком, за которым охотятся киллеры. Мысленно я задавал себе вопрос: какому расследованию
Я думал о своем визите в «Маласпину». Мое мнение основывалось на психическом состоянии Агостины. Чистая шизофреничка, по ней плачет палата для буйнопомешанных. Я не был ни психиатром, ни демонологом, но молодая женщина страдала раздвоением личности и нуждалась в интенсивном лечении. Почему ее не отправили в сумасшедший дом? Неужели адвокаты курии предпочитают держать ее под наблюдением в тюрьме «Маласпина»?
Церковники не заботились о ее здоровье и не пытались защитить ее от итальянского правосудия. В Ватикане никого не волновали гражданские законы. Там только хотели постичь, как зло может войти в исцеленного Богом. Или же, если выражаться яснее, установить, существуют ли исцеленные дьяволом. А это уже стало бы доказательством существования Сатаны.
Конечно, во время моего визита в «Маласпину» я сам был свидетелем необъяснимых явлений. Отвратительного запаха, внезапного холода. На меня повеяло преисподней… Но возможно, просто разыгралось воображение.
Запах, в конце концов, мог исходить от самой Агостины. Физиологические функции, управляемые столь извращенным сознанием, могли быть серьезно нарушены. Что касается холода, то мне было не по себе в этой комнате свиданий, и меня пробрал нервный озноб.
Я покачал головой: нет, Князь Тьмы не присутствовал при нашей беседе. У меня всего один враг, всегда один и тот же: суеверие. Сатана — это мракобесие, и я в него не верю. Баста.
Я окинул взглядом облака. В голове у меня звенела фраза. LEX EST QUOD FACIMUS. Закон — это то, что мы делаем. Что хотела сказать Агостина? Кто эти «мы», к которым она себя причисляла? Легион одержимых? И что это за «закон»? Полная свобода действий, за которую ратует дьявол? ЗАКОН — ЭТО ТО, ЧТО МЫ ДЕЛАЕМ.
Я непрерывно повторял эту фразу в надежде, что мне откроется ее сокровенный смысл. Но при взлете я потерял сознание и даже не услышал, как шасси ушло в фюзеляж.
64
Рим.
Наконец знакомая земля.
20 часов.
Я дал шоферу такси адрес гостиницы и указал точный маршрут. Я хотел, чтобы он проехал мимо Колизея, потом поднялся по виа деи Фори Империали до площади Венеции и через лабиринт маленьких улиц и церквей выехал к Пантеону, где находилась моя гостиница. Это был не самый близкий путь, но мне хотелось повидать свои любимые места.
Рим, мои лучшие годы…
Единственные, что прошли под знаком относительного спокойствия.
Рим был моим городом, пожалуй, даже в большей степени, чем Париж. Город, в котором пространство и время смыкаются до такой степени, что, завернув в переулок, вы попадаете в другой век, а бросив взгляд через плечо, заглядываете в глубь тысячелетий. Античные развалины, скульптуры эпохи Возрождения, фрески барокко, памятники времен Муссолини…
— Остановите здесь.
Я
выскочил из такси, почти удивляясь, что под ногами не путается сутана. Эту одежду я носил всего несколько месяцев в своей жизни. Теперь я специалист по мирским делам и могу попасть в мишень со ста метров из любого положения. Другая школа.Моя гостиница была совсем простым пансионом. Я в ней останавливался несколько раз еще до семинарии, когда приезжал заниматься в Ватиканской библиотеке. Я выбрал это место, чтобы затаиться. Убийцы не следовали за мной до Катании, они приехали туда раньше меня. Каким-то непостижимым образом им удалось угадать мои намерения. Может быть, они уже в Риме…
Стойка из лакированного дерева, лакированная подставка для зонтов — вестибюль пансиона был обустроен по всем правилам. Универсальный язык буржуазного комфорта и доброжелательной простоты… Я поднялся к себе в комнату.
У меня остались кое-какие знакомые в Римской курии. Один из них был другом по семинарии. Мы до сих пор сохраняли связь и от случая к случаю обменивались мейлами и эсэмэсками. Джан-Мария Сандрини, маленький гений, лучший из выпуска. Теперь он занимал высокую должность в одном из отделов Канцелярии Ватикана. Я набрал его номер.
— Это Матье, — сказал я по-французски. — Матье Дюрей.
Священник ответил на том же языке:
— Матье? Тебе захотелось услышать мой голос?
— Я в Риме в связи с расследованием. Мне надо встретиться с одним кардиналом.
— С кем?
— Казимиром ван Дитерлингом.
Короткое молчание. Ван Дитерлинг, по-видимому, не относился к разряду первых встречных.
— О каком расследовании идет речь?
— Слишком долго объяснять. Ты можешь мне помочь?
— Это важная шишка. Я не знаю, найдется ли у него время…
— Когда он узнает о предмете моего расследования, то примет меня, поверь уж. Можешь ли ты передать ему письмо?
— Без проблем.
— Сегодня вечером?
Снова молчание. Я хорошо играл роль предвестника беды.
— Раз уж я тебе звоню, значит, речь идет об очень важном деле.
— Ты все еще в Уголовном розыске?
— Да.
— Я не понимаю, что курия может…
— Ван Дитерлинг поймет.
— Я пошлю к тебе дьякона. С удовольствием пришел бы сам, но сегодня вечером собрание…
— Да ладно. Увидимся при более спокойных обстоятельствах.
Я дал ему координаты гостиницы, затем принялся за дело, раздобыв вначале у администратора бумагу и конверты. Писал я по-итальянски… Вначале упомянул дело Агостины, затем подробно описал дело Симонис и выделил общие моменты двух убийств. Затем я что-то наплел о моем международном статусе детектива, выполняющего задание Интерпола по установлению связи между этими делами.
В заключение я заранее благодарил его за согласие немедленно дать мне аудиенцию, написал номер своего мобильного и адрес пансиона. Я еще раз прочел текст, надеясь, что достаточно обосновал свою просьбу.
Я попробовал расслабиться под душем, пластмассовая кабина которого напоминала дезинфекционную камеру, потом при помощи фена попытался очистить одежду от пепла. Большая чистка была почти завершена, когда зазвонил телефон. Меня ожидали внизу.
По вестибюлю расхаживал дьякон, и его сутана прекрасно вписывалась в обстановку — потертый ковер, большая латунная плашка для ключей за стойкой. Сцена могла бы происходить и в XIX или даже в XVIII веке. Мужчина сунул письмо под сутану и тут же ушел.