Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

Надо бы о себе да дочерях подумать. Хоть хутор какой, хоть деревеньку в собственность получить. Государю не говорила. Царевна Наталья Алексеевна только головой покачала: не любит государь подарков делать, ой, не любит. Жди, когда сам припомнит. А ежели нет? Ежели раньше образ мыслей к ней и к дочкам переменит?

На родины и то дарить забывал. Что поднабралось украшений всяких — всё от его родни. Его уважить хотели — ей давали. Не щедрой рукой. Да и какой с них спрос, когда царица Прасковья на одних милостях государевых жива. Как есть побирается со всем своим дворцом и штатом.

Один раз Александру Даниловичу вроде бы намекнула. Расхохотался: что, Катерина, не Меншикову чета, государь-то наш? Это у Меншикова рука широкая. Всё, что на тебе есть, всё от него, беспутного. Остановила его как могла: о дочках ведь речь. Посоветовал: не торопись. Бог даст минуту, подскажем Петру Алексеевичу, а нет, живи лучше как живётся. Денег кое-каких сунул — в утешение.

* * *

Пётр I, Г. И. Головкин

— Государь, я понимаю, как вы раздосадованы таким поворотом событий. Кто бы мог подумать, герцог Курляндский, такой молодой, такой полный сил, и эта нелепая смерть на почтовой станции.

— Не верю, чтоб это была простая болезнь, не верю.

— Но, ваше величество, простудная горячка всегда быстро уносит людей. Герцогиня Анна Иоанновна говорила, что её супруг под действием винных паров слишком долго задержался на дворе, и вот...

— Именно под действием винных паров он не должен был простудиться.

— Тем не менее это произошло. Возможно, он не был приучен к нашему климату.

— А чем же климат Петербурга отличается от Митавы? Глупость!

— Но так или иначе надо снова решать проблему Курляндии. Герцогиня отвезла тело супруга в Митаву, присутствовала при погребении и теперь просит разрешения вернуться в Россию.

— Анна просится в Россию? Ерунда! С тобой не иначе говорила царица Прасковья.

— Да, но она представляла интересы дочери и делала это крайне неохотно, тем не менее...

— Что тем не менее, канцлер? Ты хочешь сказать, что Анну следует вернуть в Россию?

— Это вполне возможно. Она не нужна в Курляндии. Там правление принял на себя былой опекун покойного герцога, его дядя Фердинанд. Правда, курляндские дворяне от него не в восторге, но он имеет все законные права на власть.

— Нас не могут ни интересовать, ни устраивать его права на власть. Ты мне, Гаврила Иванович, дипломатию свою тут не разводи. Вошли мы в Курляндию, там и останемся.

— Хорошо бы, государь.

— Хорошо бы! Вот и думай, что делать теперь, думай, канцлер, — дело у тебя такое.

— Ваше величество, государыня царица Прасковья Фёдоровна принять её просит. Очень просит, государь.

— Кто приехать позволил? Вольничаете тут, Макаров. Ладно, зови. Только на будущее, чтобы таких визитов у меня не было.

— Постараюсь, ваше величество. Но государыня в большом расстройстве, так что...

— Что, впрочем, ничего не значит. А, невестушка! Что это решила ни свет, ни заря в гости ехать? Дела неотложные?

— Прости за вольность, Бога ради прости, государь. О Анне я, Пётр Алексеевич. Ведь ревёт белугой.

И в самом деле: ни тебе царевна, ни тебе мужнина жена. Ничего не скажешь, не повезло девке.

— Мне не повезло, Прасковья Фёдоровна. Мне и державе Российской. Герцога жаль, дел наших и того больше.

— Анне-то нашей что делать прикажешь? Куда её теперь?

— Не твоя забота, невестушка. Герцогине Курляндской ни в Петербурге, ни в Измайлове твоём не место. У неё свои владения есть — там ей и жить отныне.

— Ой, что ты, государь, одной-то? Да что ей делать-то там? Кругом немцы. Ни одной души знакомой.

— Не причитай, невестушка, нужды нет. Штат герцогине составим — не велик труд. Человека опытного пришлём, чтоб делами её занимался. У герцога покойного имения там остались — управлять ими надобно.

— Да нешто Аннушка справится? Смилуйся, государь!

— А ей и справляться нечего. За неё всё делаться будет. Ума поднаберётся, может, и сама делами заниматься станет.

— Где ей, государь, в осьмнадцать-то лет?

— Постареть успеет.

— Успеть-то, известно, успеет. А с мужем-то как, государь?

— С каким мужем? Вдовствующая она герцогиня, вдовствующей и останется.

— Что же это до скончания века, государь?

— А ты скольких лет, невестушка, овдовела?

— Тридцати двух, государь. Уж свой бабий век отжила.

— Считай, такая у тебя судьба, а у дочери иная. Пока Анна Иоанновна вдовствующей герцогиней будет, дотоле и сидеть в Курляндии на своих владениях право имеет. Да ты не убивайся, Прасковьюшка, вот Гаврила Иванович наш расстарается, глядишь, и жениха какого Анне сыщет, чтобы права и земли с выгодой для державы нашей соединить.

— А если, государь, в монастырь Аннушка захочет — и такое случиться может.

— В монастырь? С ума она спятила, что ли? Не будет ей никакого монастыря. Гаврила Иванович, прикинул ты, кого бы в Курляндию герцогскими владениями распоряжаться послать?

— Подумать ещё, ваше величество, надобно, крепко подумать.

— Подумай, канцлер. А ты, Прасковьюшка, ступай. Герцогиня твоя герцогиней и останется. Что-то сдаётся мне, плакать по ней ты не больно станешь. Ступай.

— Думается мне, ваше величество, приезжать герцогине в Петербург надобно не по-родственному — по правилам иноземных государей.

— И то верно. Всё невестке растолкуешь. Она хоть и повсхлипывает, а сообразит. Так и Анна лучше себя держать станет.

— Ну, Гаврила Иванович, все дела, кажись, перерешили, обо всём с тобой столковались, пора и честь знать. Время позднее.

— Государь, тут ещё одно...

— Что ещё? До завтра не потерпит?

— Потерпеть может, государь, но это просительница и давненько дожидается.

— Где дожидается? Кто?

— В карете.

— Да ты почём знаешь?