Привет, любимая

Мы добежали и плюхнулись с разбегу. Мишка тут же раскинул руки и опрокинулся на спину.

– Ох, хорошо. Чего-то только не хватает...

– Знаю я, чего тебе не хватает, - порылась в сене, вытащила травинку подлиннее и посвежее, сунула ему в зубы. Помнила, как он всегда раньше любил разную "зелепуху" в рот тащить.

– А ведь точно, - хмыкнул Рыжий, - Именно этого и не хватало. Теперь все. Лежим и слушаем природу.

Он закрыл глаза. Я прилегла рядом. Вечер был тихий и ласковый. В верхушках деревьев в лесу еще посвистывали птицы. Иногда налетал теплый ветерок. Одуряющее пахло свежим сеном. От опушки тянуло вечерней сыростью. Немного мешали комары. Я скосила глаз на Рыжего. Лежит тихо. Может, он и слушает природу, а у меня не получается. Вспомнился тот день, когда я ревела в кустах на опушке. Где-то здесь, кстати, шагах в пятидесяти от копны... Какая вкусная тогда продавалась колбаса. Докторская. Теперь такую не купишь. Теперь вообще с колбасой трудности. И какой замечательный был у Мишки мотоцикл. А, собственно, почему был? Он преспокойненько стоит у тетки в хлеву, за стойлом, распространяет вокруг себя омерзительный запах машинного масла. От этого запаха Милка меньше молока стала давать. Чудно! Мишка даже не вспомнил о своей "Яве" ни разу за прошедшие сутки. А ведь тогда он почти не слезал с нее. И футболки он тогда любил белые. Как хорошо васильки оттеняли его глаза. Я была в тот день счастлива? Какая странная мысль! И с удивлением поняла: да. Очень счастлива. Надо же, вот только когда сама себе созналась. Интересно, как тогда наши сыграли с Березовкой и Хлебниковым? С каким счетом?

– Продули... Три - ноль, - отозвался Мишка.

– Что?

– Ну, ты спросила, как наши тогда с Березовкой сыграли? Я тебе отвечаю: продули.

Это что же? Вслух думать начинаю? Во креза...

– Как ты догадался, о каком матче идет речь?

– Да вот думал, думал и ненароком вспомнил один погожий денек, когда вон за тем кустом нашел свою жену сладко похрапывающей. Ты ведь тоже это вспомнила? Да?

Так я тебе и призналась! Еще чего?! Совсем тогда на шею сядешь и поедешь.

– Тогда я не была твоей женой. И представить не могла, что когда-нибудь ею буду.

Мишка повернулся на бок, положил руку под голову и нахально улыбнулся:

– Это ты. А я знал. Очень даже хорошо все знал. Когда тебя спящей увидел, такой ты показалась беззащитной... маленькой, глупенькой... Ой, ой, не дерись... Полежи спокойно. Дай, закончу свою тронную речь.

– Чего это тебя понесло?

– Поговорить захотелось, - хохотнул Рыжий.
– Слушай дальше. Посмотрел я на эту соню и понял: быть нам вместе.

– Я ведь на Олега тогда засматривалась?

– Подумаешь, Олег... Величина какая!
– Мишка мурлыкал, как сытый кот, - Я просто знал, что это - судьба. Мое и все тут.

– Ну, да, конечно! "Мое - сказал Евгений грозно..."

– Пушкин тут не при чем. И не хвастайся своими скудными познаниями в литературе. Ты цветы брала? А клубнику? А вишню?

– Про вишню - вранье. Я вишню теперь не могу. Сроду ее не ела.

– Может, и не ела, а взять - взяла. Я-то помню. Это ты все забыла. Помнишь, ты меня в овраге за плечо укусила?
– он машинально погладил широкой ладонью это место.
– Заметь, не по морде дала, укусила. И не обиделась. Ты меня уже тогда любила, Алечка. Только не понимала этого и сопротивлялась. А моей задачей стало твое сопротивление сломить. Пусть даже грубой силой.

Ну? Я так и предполагала. Сопротивление его подстегивает. Ему препятствия нужны, как спортивному скакуну.

– Это ты сейчас нарочно все придумал, - надулась я.

– И вовсе не сейчас, - он притянул меня к себе и чмокнул в висок.
– Да я уже тогда все понял, сформулировал и доступными словами сам себе объяснил. Вот ты Рыжиком меня тогда назвала...

– Ты и это помнишь?
– удивилась я.

– Рыжиком назвала, - повторил Рыжий, - А помнишь, как боялась мне венок надевать? Ведь боялась?! Боялась, а как на меня смотрела? Я готов был тут же тебя на траву и повалить.

– Что ж не повалил?

– Спугнуть побоялся...

– Не строй из себя Дон Жуана!

– Ну, не Дон Жуан, конечно... Но мужиком я уже был и осознавал это...

– Кобелем ты был, вот кем.

– А ты - сопливой пацанкой, маленькой...

– То-то ты меня так в лесу целовал... Как маленькую!

– Да я сам обалдел! У меня до тебя баб двести было.

– Скромненько.

– Хорошо, не двести. Но двадцать - это точно. И постоянные, и так - на один раз. Но так меня никто не целовал. Аж в пот кинуло.

– Я тебя целовала?!

– А кто?

– Я тебя только попросила. Целовал ты. Я и целоваться не умела.