Привычка выживать

Пит надеется приехать сюда летом.

Несносная Джоанна Мейсон присаживается рядом прямо на землю. И молчит. Нет никакого напряжения между ними. Только усталость. Только бесконечная, темно-серая усталость. Питу нравится чувствовать тепло ее тела, нравится видеть ее расслабленное лицо. В ярости она, конечно, прекрасна, но такой, обычной, она нравится ему больше.

– Что, Мелларк, влюбляешься понемногу?

В природе не существует обычной Джоанны Мейсон.

– Как в тебя не влюбиться, - Пит качает головой. – Хотя как возлюбленный я так себе. Примешь любовь капитолийского переродка.? – и игриво подмигивает. Игра, опять игра. Пусть дружеская и в шутку, но в его жизни так много Игр.

– В случае измены я бросаюсь на своих парней с топором, - Джоанна знает правила подобных игр даже лучше него самого, и, отшутившись, спрашивает о главном: - Почему мы возвращаемся в Капитолий?

Пит игнорирует ее обобщение. «Мы». Что ж, ей нужен друг. Ему нужна, наверное, такая язвительная, подкалывающая, злая и яростная компаньонка. Постоянный тонус быть в сознании. Не уходить в себя. Чувствовать жизнь, хотя по теплу рядом находящегося тела. Пусть. Хуже не станет, не должно.

– Мне нужно убедить их всех, что я не собираюсь водворять в Капитолии флаг Сноу.

– О, - долгая пауза. – Они думают, что ты из другого лагеря? – корчит забавную рожицу. – Такие смешные. Я так и представляю тебя в костюме, с белой розой в петлице, с полными губами (тебе, кстати, не пойдет, но придется пожертвовать твоей невинной мордашкой во имя Великого Дела Второй Революции) на фоне траурной фотографии Сноу. Черт, а ты хорош, Пит Мелларк. Так и быть, проголосую за тебя, - толкает в плечо. – А если ты наденешь инверсированный костюм сойки-пересмешницы…

Ее больной фантазии, похоже, нет предела.

– Куда тебя несет? – отмахивается Пит, стараясь не думать о том, как бы он выглядел в инвертированном костюме сойки-пересмешницы. Не думать, кому сказано!

– В Капитолий. В чертов Капитолий. Мне все равно заняться нечем, как ты видишь. Буду раздражать тебя своим присутствием. Заболтаю тебя до очередного приступа, и, так и быть, полезу с тобой на баррикады.

– Я собираюсь начать рисовать, - Пит качает головой. – Со мной не будет никакого капитолийского веселья. Серые, скучные будни.

– Со мной не будет никаких серых и скучных будней, Пит, - заявляет Джоанна самодовольно. – Если ты не полезешь на баррикады после активирования своего охмора, ты полезешь на них, чтобы спастись от меня. А от меня не так-то просто спастись, если что.

– О, я наслышан. В нашей квартире не будет ни одного топора.

– Мне придется научиться стрелять из лука.

…

Хеймитч наблюдает за их перепалками с настороженностью отца. Если вдруг они решат убить друг друга, то только не здесь. За порогом этого дома пусть делают все, что хотят. Но здесь – нет. Здесь - обитель алкоголика со стажем, здесь быть не должно никаких маньяков-убийц. Пита, он, впрочем, пытается предупредить, по старой памяти.

– Ты рискуешь опять начать играть с огнем.

Мелларк отмахивается.

– Мы только шутим. Мы даже не друзья.

– Но тебе вообще везло влипать в странные отношения любви, ненависти и прочего, - Хеймитч тяжело вздыхает и думает о том, какая блаженная тишина настанет, едва только эти двое покинут его темную берлогу. Никто не будет приставать с разговорами, не придется ни с кем делиться остатками спиртного, запасы которого, кстати сказать, вот-вот подойдут к логичному концу, а ведь в стране сейчас тяжелое положение. Хотя, конечно, эти двое не так много пьют. Зато много ругаются, веселят старика своими детскими разборками. Дети, прошедшие дважды через Арену Голодных Игр, пережившие пытки в Капитолии и не погибшие в мясорубке революции. Какие же они дети! И все же, посмотреть на них, так дети. Шутят. Зло шутят. Смеются. С надрывом, но смеются. Могла ли Китнисс Эвердин шутить и смеяться после всего? Нет, не могла. Ей больше не для кого было пытаться казаться прежней. Поэтому ее сейчас нет. Поэтому эти двое считаются сумасшедшими, но шутят и смеются, и докучают ему, алкоголику со стажем.

Наверное, он будет по ним скучать.

– Не было у меня никаких отношений, - фыркает Пит в ответ на древнюю, уже покрывшуюся слоем пыли, фразу своего бывшего ментора. Можно ли считать положительным знаком то, что он ничего не пытается свалить на первоначальную версию себя, Эбернети не знает. И старается не думать об этом дольше двух секунд. – Это была игра. То, что Эффи называла «зрелищем». Кстати, как она? Я знаю, что ее нашли живой.

Поскорее бы эти несносные дети убрались бы в свой Капитолий! Убрались и забрали бы с собой жестокие вопросы, заданные таким небрежным тоном. Никакого спиртного с ними не хватит. Или с ним – с лишенным человеческих эмоций капитолийским переродком в лице Пита Мелларка? Ну же, Пит, если это ты, просто посмотри на меня. И не задавай вопросов. Ну же, Пит, ведь раньше ты всегда так остро чувствовал запрещенную территорию.

Пит видит, как быстро мрачнеет его ментор.

– Здесь подойдет твоя же фраза о влипании в странные отношения любви, ненависти и прочего? – спрашивает тихо. Хеймитч отмахивается от неуместного юмора, но, кажется, в депрессию уже не собирается впадать. И не собирается молчать – а ведь он так долго молчал.

– С ней у меня не было никаких отношений, если хочешь знать. Хочешь, конечно же, - улыбается, но прячет улыбку за бокалом. – Все вы, трибуты, на одно лицо. Все пытаетесь видеть в своем извращенном свете. И не спорь со мной – я старше, мудрее и далее по списку…

– И ты опять пьян.

– О, с каких пор ты стал таким брезгливым, Пит? Я слегка пьян, мы так давно знакомы, что должен различать одну стадию моего опьянения от другой стадии. Хотя эта капитолийская пигалица так и не научилась… - замирает, будто сказав какую-то глупость. – Хотя куда уж ей. Ее парики, наверное, перекрывали доступ кислорода к мозгу, поэтому она разучилась думать, - у Мелларка не очень хороший взгляд. – Ладно, я постараюсь не говорить о ней гадости. И не потому, что о мертвых только хорошее, а потому что у меня хорошее настроение и она жива. Если мы с тобой, говоря «жить» имеем в виду «переводить кислород».

Это война, мальчик. Ты помнишь ту, о которой мы говорим? Ты помнишь ее той, которую видел в первый раз? Помнишь, как твое мнение изменилось о ней, когда ты видел ее в последний раз? А теперь посчитай, сколько времени прошло с тех пор. Умножь это время сначала на тюрьму, в которой эта изнеженная пигалица провела с момента, когда Эвердин взорвала Арену Квартальной Бойни. Это была война, и Эффи Бряк не повезло быть лично знакомой с Сойкой-пересмешницей. Это была война, и когда война закончилась, она оказалась среди суровых повстанцев, не склонных видеть в ней нормального человека, нуждающегося в помощи.

– Плутарх вытащил ее из тюрьмы. И не отдал ее Койн. А потом отбил ее от посягательств Пэйлор, насколько мне известно. Должно быть, она в Капитолии. Понятия не имею, что с ней происходит сейчас.

Не заставляй меня даже думать об этом.

– Ты больше ничего не хочешь мне сказать? У нас тут вечер откровений, ты в курсе? – Пит робко улыбается; кажется, будто его губы застывают в усмешке.

– Ты недостаточно пьян даже для нормального человека, который на утро мог бы мои излияния забыть. А я недостаточно пьян, чтобы забыть о том, что ты – капитолийский переродок, и неизвестно, можешь ли ты что-то в принципе забыть. Быть может, все, что я сейчас тебе говорю, ты используешь против меня, - Хеймитч хлопает в ладоши собственному благоразумию. – Чего сидишь - тащи еще бутылку. Буду использовать тебя хотя бы как-то.