Признание в ненависти и любви(Рассказы и воспоминания)

Он пришел, как всегда, минута в минуту. Прикрыв за собой дверь, расправил под ремнем гимнастерку — шинель он повесил в передней — и, подойдя к Гале, стоявшей у старомодного платяного шкафа, молча, со склоненной головой, пожал ей руку.

— Беда, товарищ Халупка, — без подготовки, наблюдая, однако, как воспримет он новость, сообщила Галя. — Мне предлагают немедленно выйти в партизанскую зону…

Она не сомневалась в его решимости вести борьбу до конца. Нет. Но ей вдруг захотелось что-то выяснить. Возможно, поэтому она и слова «мне» и «немедленно» произнесла с силой.

— Окомжитэ? [5] — сдвинул он брови. — Нам угрожает провал? Или я неверно понял, Галю?..

Халупка не отделил ее от себя и своих солдат!

Что в этом было? Сознание — несчастье с Галей может привести к общему несчастью? Что Галина судьба — это и его собственная судьба, судьба его солдат? А может быть даже, он вообще свою борьбу уже не мыслит без Гали?

Она с благодарностью пристально поглядела на него и словно выросла от гордого чувства — веки у Халупки дрогнули, он опустил глаза.

5

Немедленно? (словацк.)

— Слушаю тебя, Галю, и загодя согласен с тобой. Во всем… Мой отец мирный учитель, но и тот говорил: «Ни сил, ни способностей не оставляй для того света». Разумный он был, Галю…

С вечера погода испортилась, и аэродром закрыли. На заре туман сгустился так, что смешался с тучами. Волглая мгла окутала все вокруг — и землю, и небо. Чтобы отвести вину от солдат, которых выводить было поздно, Халупка снял некоторые посты и перед концом комендантского часа двинулся с Галей на летное поле.

Почему Галя настояла и пошла с ним? Прежде всего — для уверенности, что дело будет сделано. Да и как было не использовать последнюю возможность? Самой! Да и возложить все на Ярака Халупку значило пожертвовать им. Заранее, сознательно. К тому же товарищи передали: в Галином доме все уже перевернуто, найден и тайник на огороде, где было спрятано оружие с маркой шкодовских заводов. Значит, в СД знают очень много…

«Юнкерсы» стояли развернутым фронтом. В тумане выглядели призрачно, — у них будто обвисли крылья, и сами они отступили в туман, как только Галя с Халупкой; приблизились.

Он взял на себя дальние машины, и когда Галя, выхватив из кармана термитный шар, чиркнула им о спичечную коробку, он еще шагал — неторопливо, решительно.

Однако к автомашине они прибежали вместе.

— Рихле!.. Скорей, Галю! Ради бога! — попросил он, задыхаясь от сочувствия и нежности.

Туман за спиной засветился, сделался сиреневым, и стало странно, почему вокруг еще тихо. Но когда машина, подпрыгнув, рванулась вперед, сзади раздался взрыв, и Галя невольно зажмурилась, словно вспышка, где-то разорвавшая туман в клочья, вспыхнула перед ее глазами.

Навстречу понеслась знакомая, родная улица, по-прежнему пустая и серенькая. Халупка уставился в ветровое стекло. Но Галя все равно чувствовала: вторым своим зрением он следит за ней, и его мысли — все! — только о ней одной.

Миновали Галин домик с голой черной липой в палисаднике. Халупка грустно усмехнулся:

— Не жалко?

Занятая своим, считая взрывы, гремевшие за спиной, она промолчала и лишь отрицательно встряхнула кудерками. Однако он, как и прежде, не отрывая взгляда от улицы, увидел и это. Прищурился.

— А мне, Галю, жалко. Как и своих смерек и буков под Левочкой… Нам только бы проскочить Бетонный мост…

И такая печаль звучала в его словах, что Галино сердце оборвалось. Пришла догадка: Халупка и до этого, когда говорил о своей родине, когда признавался в преданности ей, видимо, имел в виду и ее, Галю.

Теплое чувство ударило Галю в сердце. Ей захотелось ехать и ехать с Халупкой, чем-то отблагодарить его, расстроенного и неистового. Подхваченная порывом, она положила ладонь на его руку, которой он цепко держал баранку руля, и погладила ее. Снова с небывалой радостью увидела, как на скулах у него напряглись желваки и глаза совсем сузились. При скупом свете загорелые лица серые. А тут еще ко всему Халупка побледнел. Но и это принесло радость — бледность делала его проще, своим. Опасность же, висевшая над ними, после успеха только обостряла момент.

Впереди в тумане показался Бетонный мост — горбатый, словно полысевший. А потом будто заштрихованные туманом фигуры, которые перегородили проезжую часть моста. Халупка откинулся на спинку сиденья, нажал на тормоза и с ходу развернул машину. Она завизжала и, чуть не въехав на дощатый тротуар, остановилась. И в это же мгновение туман прошили очереди. Некоторые из нуль были бронебойно-зажигательными, и показалось — бусинки-светлячки неслись прямо в глаза. Машина дернулась, осела набок.

— Все! — выдохнул Халупка и, ища Галин взгляд, требовательно постучал себя пальцами по тугой, старательно побритой щеке. — Hex ca бачи. Пощалуйста, Галю!..

Она не поняла его. Но когда смысл его жеста дошел до нее, решительно закрутила головой.

— Нет, Ярак! Нет! Одна я никуда не пойду!

Ему все-таки удалось повернуть машину багажником к мосту.

— Тебе еще нужно позаботиться об остальных! — крикнул он и опять подставил щеку.

Если бы не эта его настойчивая — наивная и отчаянная — просьба, Галя вряд ли послушалась бы. Но тут что-то затрепетало в ее груди. Она всхлипнула, обвила его шею и припала губами к тугой щеке.

Замерев, он все же через мгновение отстранил ее. Выскочил из машины. Выхватив из кобуры пистолет, начал отстреливаться.

— Сюда! — приказал, кивком головы показывая на ближайшую калитку.

СЕСТРЫ рассказ

Не скажешь, когда к Гале пришло это решение. Но оно пришло, не могло не прийти…

Галя мне не просто сестра. Когда умерла мама, Галя взяла меня из деревни к себе. Приютила, устроила в ФЗУ. Заботилась и когда я стала работать наборщицей в Доме печати. И так до самого замужества… Да я и любила ее не просто как старшую. Мы очень дружили с ней. По-настоящему. Хоть я и слушалась ее не во всем… Мы, женщины, тоньше, чем мужчины, чувствуем красоту друг друга. Я была влюблена в Галю. Меня восхищали ее фигура, гордая голова, глаза. Вы присмотритесь к ним — они ведь живут, переливаются. Я даже замирала, когда, бывало, льнула щекой к ее щеке.

Война застала меня в Ляховичах. Это в Западной. Я работала в райкоме, а муж в совете Осоавиахима. Но приют я нашла у свекрови, опять-таки под Минском. У меня уже тогда был сын, и носила под сердцем Лилечку. А у свекрови как-никак своя изба, приусадебный участок, корова. Да и выхода не было. Я знала, что Галину квартиру разбомбили, а сама она отправилась на восток.

И вот чудо! В войну, наверно, всегда так…

Вначале я носа на улицу не показывала. Пугали разные слухи. Говорили, в Минске немцы прокололи насквозь штыком беременную женщину… А тут вдруг встала и пошла. В самую пасть, так сказать. В Дрозды!.. Оттуда по утрам к нам в Масюковщину — это километров пять будет — гул доносился. Рассказывали, что там заключенных по радио на расстрел вызывали… И вот пришла. Вижу: в концлагере у колючей проволоки, где кишмя кишат почерневшие призраки, — Галя. В полосатом сарафанчике с накидкой, в самодельных брезентовых тапочках. Настоящая беженка… Оказывается, она, как и я, тоже пришла сюда искать мужа.