Признайся

– Я бы не позволила ему остаться с ЭйДжеем в одной квартире, - говорю я в свое оправдание.
– Он даже не был бы в моей квартире, если бы я знала, что ты придешь с ЭйДжеем.

Ее губы поджаты, а глаза - узкие щели неодобрения. Я ненавижу то, как она смотрит на меня.

– О чем ты спрашиваешь, Оберн? Ты хочешь, чтобы твой сын ночевал в твоей квартире? Ты хочешь, чтобы он видел тебя каждую ночь перед сном, а потом взбесился до такой степени, что не захотел идти спать?

Она встает, раздраженная.

– Я вырастила этого мальчика с рождения, поэтому ты не можешь ожидать, что я буду хорошо себя чувствовать, пока он будет с совершенно незнакомыми людьми.

Я тоже встаю. Она не возвышается надо мной и не заставляет меня чувствовать себя неполноценной.

– Мы вырастили его с рождения, Лидия. Я была на каждом его шаге взросления. Он - мой сын. Я его мать. Я не обязана спрашивать у тебя разрешения, когда хочу провести с ним время.

Лидия смотрит на меня, надеюсь, поглощая мои слова и принимая их. Она должна увидеть, как она несправедлива.

– Оберн, - объясняет она, фальшивая улыбка на ее лице, - я растила детей и знаю, как важен распорядок и график для развития ребенка. Если ты хочешь навестить его, это прекрасно. Но мы должны выработать более последовательный график так, чтобы это не влияло на него негативно.

Я тру лицо руками, пытаясь сбросить разочарование, которое чувствую. Выдыхаю и медленно опускаю руки на бедра.

– Негативное влияние?
– возмущаюсь я.
– Как может отрицательно сказываться его собственная мать, заправляющая ему одеяло каждую ночь?

– Ему нужна последовательность, Оберн...

– Это я и пытаюсь ему дать, Лидия!
– восклицаю я.

Как только повышаю голос, я замолкаю.

Я никогда не повышала голос на нее. Ни разу.

Трей возвращается в комнату, и Лидия переводит взгляд с него на меня.

– Пусть Трей отвезет тебя домой, - приказывает она.- Уже поздно.

Она не говорит «до свидания», или даже не спрашивает, окончен ли разговор. Она выбегает из комнаты, как будто только что довела все до логического завершения, не важно, закончила я или нет.

– Тьфу!
– реву я, полностью неудовлетворенная тем, как прошел разговор.

Я не только не сказала ей, что хочу, чтобы мой сын жил со мной, я не смогла даже решить хоть что-то в свою пользу. Она всегда учит “последовательности” и “распорядку”, когда я пытаюсь вытащить его из постели среди ночи, чтобы поесть блины.

Все, чего я хочу - это видеть своего сына чаще, чем она мне позволяет. Я не понимаю, как она может не видеть, насколько сильную боль мне это причиняет. Она должна быть благодарна, что я хочу выполнять свою роль матери. Уверена, есть люди в такой же ситуации как она, которые любят своих внуков, а родителям на них насрать.

Я разрываюсь от своих мыслей, когда слышу смешок Трея. Я поворачиваюсь к нему лицом, и вижу его улыбку.

Никогда в жизни я не хотела стереть улыбку с чужого лица так сильно. Если бы было более неподходящее время для смеха, чем сейчас, мне бы не хотелось это увидеть.

Он видит, что я не в восторге от его смеха, но все равно не сдерживается. Он качает головой и лезет в шкаф за одеждой.

– Ты просто наорала на мою мать, - говорит он.
– Ничего себе.

Я сердито гляжу на него, а он прикрепляет кобуру на свою полицейскую форму.

– Рада, что моя ситуация тебя забавляет, - решительно перебиваю его.

Прохожу мимо него и выскакиваю за дверь. Когда я достигаю его машины, забираюсь внутрь и захлопываю дверь. И когда остаюсь одна в темноте, я начинаю рыдать.

Я позволяю себе плакать так сильно, как могу, пока не вижу Трея, выходящего из дома через несколько минут. Я немедленно останавливаю слезы и вытираю глаза. Он закрывает дверь машины, а я отворачиваюсь к окну. Надеюсь это очевидно, что я не в настроении для разговора.

Думаю, он понимает, что разозлил меня, потому что не говорит всю дорогу до моего дома. И даже когда на дорогах нет пробок, на то, чтобы добраться уходит двадцать минут. И все это время стоит тишина.

Мы подъезжаем к моей квартире, он выходит из машины и следует за мной внутрь здания. Я все еще злюсь, когда дохожу до двери, но моя попытка сбежать в квартиру, не сказав ему «до свидания», не срабатывает, когда он хватает меня за руку и заставляет обернуться.

– Прости, - извиняется он.
– Мне было смешно не от твоей ситуации, Оберн.

Я качаю головой и чувствую напряжение, образовавшееся в челюсти.

– Я просто... Я не знаю. Никто никогда не кричал на маму и мне это показалось забавным.

Он делает шаг ближе ко мне и поднимает руку к дверному косяку.

– Фактически, - уточняет он, - я вообще-то думал, что это было сексуально. Я никогда не видел тебя в гневе.

Мои глаза встречаются с его.

– Ты серьезно сейчас, Трей?

Клянусь Богом, если и был какой-то шанс когда-нибудь увидеть его привлекательным, он просто испортил все это своим комментарием.

Он закрывает глаза и делает шаг назад. Поднимает руки в знак капитуляции.

– Я не имел в виду ничего плохого, - протестует он.
– Это был комплимент. Но ты, очевидно, не в настроении для комплиментов, так что может поговорим в другой раз.

Быстро отсалютовав ему, я разворачиваюсь и закрываю за собой дверь. Проходит несколько секунд, прежде чем я слышу, как Трей зовет меня по имени за дверью.

– Оберн, - зовет он тихо.
– Открой дверь.

Я закатываю глаза, но разворачиваюсь и открываю дверь. Он стоит в дверях, скрестив руки на груди. Выражение его лица изменилось на сожалеющее. Он прижимается головой к дверному косяку, и это напоминает мне о той ночи, когда Оуэн стоял в точно такой же позе. Мне гораздо больше нравилось, когда Оуэн стоял здесь.

– Я поговорю с мамой, - предлагает Трей.

Эти слова заставляют меня остановиться и обратить все свое внимание на него.

– Ты права, Оберн. Ты должна больше времени проводить с ЭйДжеем, а она только создает трудности.

– Поговоришь с ней? В самом деле?

Он делает шаг ближе, все еще стоя в дверях.

– Я не хотел расстраивать тебя, - признается он.
– Я пытался заставить тебя почувствовать себя лучше, но похоже, меня повело немного не в ту сторону. Не злись, ладно? Я не знаю, что сделать, чтобы ты на меня не злилась.