Призрак Белой Страны. Бунт теней исполненного, или Краткая история «Ветхозаветствующего» прозелитизма

Александр присел рядом с кроватью Валентины, и она спросила:

— Почему ты не пришел в гостиницу вовремя? Только скажи, как все было на самом деле? Терзали сомнения?

— Нет. Все гораздо прозаичнее. Лена не сообщила о твоем звонке. Приревновала.

— Прости ее.

— Уже простил.

— Александр. Я хочу понять, за что? Мои родители не сделали никому плохого. Почему отец вдруг стал врагом народа?

— Мир, где ты живешь, уродлив и злобен. Забудь тот мир, он обречен! Рано или поздно его не будет, он рухнет, так что и осколки невозможно будет собрать.

— Как он может рухнуть?

— Я не пророк. Скорее всего, в крысятнике появится какая-нибудь крыса, которая захочет изменить крысиную систему. Но лишь с одной целью: прибрать к рукам бесчисленные богатства. Возможно и другое: поскольку мир ненавидит крысятник, он объединится против него основательно. И если не получится уничтожить военным способом, добьет экономически.

— Ты говоришь о моей родине, — прошептала Валентина.

— Там не твоя родина. Ты сама говорила, что твои предки отсюда. И ты должна вернуться сюда из мира мрака и беззакония. Нельзя переступать его границу, мрак просто поглотит тебя. Повсюду будет звучать реквием смерти, даже если позволят жить.

— Ты считаешь?..

— Да, нам следует вернуться в Старый Оскол. Убийца пока не пойман.

— Как я могу вернуться? Я ведь не гражданка Империи.

— Есть два способа исправить ситуацию. Первый — попросить политическое убежище. Второй. стать моей женой.

— Ты опять делаешь мне предложение?

— Кажется, я люблю тебя.

— Кажется, или любишь?

— Люблю безмерно!

На мгновение Репринцевой показалось, будто в беспросветной пелене тумана показался солнечный луч. И тут же погас, закрытый набежавшей тучей. Все затмила память о погибших родителях.

Она заплакала, Александр хотел позвать врача, однако Валентина вцепилась в его руку, зашептала: «Не надо!». Сейчас Александр был для нее надеждой, спасением, самым близким на свете существом. Только ему она могла показать свою слабость.

Но дверь палаты приоткрылась, вошла Елена Борисовна, озабоченно произнесла:

— Советский консул идет.

— Где он? — встрепенулся Горчаков.

— Уже в больнице.

Проклятый карлик важно шествовал по коридору. Он был уверен, что легко сломает Валентину.

— Я не хочу его видеть! — воскликнула Репринцева.

— Я не в состоянии этому помешать, — развела руками врач.

— Их нельзя оставлять наедине, — заявил Александр. — У меня идея.

В палате находилась маленькая кабинка, очевидно, для процедур. Горчаков нырнул туда, задернул штору.

— Так нельзя, — слабо пыталась возразить Воронцова, однако Александр бодро поинтересовался:

— К кому вы обращаетесь? Тут никого нет. Пустота.

— Сомнительное убежище, — сказала Елена Борисовна.

— В самый раз!

— Тогда, дорогая, приготовьтесь к нежеланной встрече.

Валентина приподнялась на кровати. Присутствие рядом Александра придавало ей силу и уверенность. Она осенила себя крестным знамением, прошептав:

— Господи, спаси и помилуй!

Однако уверенность испарилась, едва появился он — маленький уродец с хищным клювом и острым взглядом. Обежав помещение, взгляд устремился на свою жертву. Откашлявшись по-шакальи, он почти прорычал:

— Что случилось с нашей активной комсомолкой? Заболела? Ничего! Приедем в Москву, покажем ее лучшим докторам. Твои друзья уже там. И Наденька, и Давид, и джигит Рустам. Они беспокоятся за своего комсомольского вожака, надеются скоро увидеть его.

— За что? — едва смогла произнести Валентина, — за что вы убили моих родителей?

— Никто их не убивал!

— Я видела, читала советскую газету, которая, как вы учили, никогда не врет. И Надя все рассказала.

— Слышала звон, да не знаешь, где он, — назидательно заметил карлик. — Твоя мама умерла естественной смертью. У нее больное сердце. Отца действительно арестовали. Был донос, НКВД обязано было проверить, время такое. Капиталисты всего мира объединились против страны победившего социализма. Теперь все выяснилось, он, по-видимому, не виноват. Никто не заставлял его сводить счеты с жизнью. Слаб оказался твой отец, слаб! И у меня близкого родственника арестовали, потом отпустили. Переживал, конечно. Но продолжаю трудиться на благо Отечества.

Колючие глаза консула вцепились в нее, и она не могла не то что возражать, даже двигаться. А его голос продолжал терзать.

— Нужно позабыть раздоры. Никто не имеет права обижаться на свою родину. Ты нужна ей, и она нужна тебе. Так что долечивайся и в путь, в родную Москву. Я проконсультировался у врачей. Послезавтра тебя уже выпишут. И — на поезд.

Голова девушки кружилась, точно некая магия убивала в ней любую способность к сопротивлению. Она готова была сказать «да» и отправиться в «пролетарский ад». А карлик напирал и напирал:

— Студенты соскучились по своей Валечке. Вся группа передает тебе привет, надеется на благоразумие комсорга. Так и говорят: «Надеемся на благоразумие!» Иначе кое-кому придется ответить за твой необдуманный поступок. Особенно тем, кто был вместе с тобой в поездке. Они не имели права не заметить любых действий, дискредитирующих Советский Союз. Их судьбе не позавидуешь. Даже я не в силах помочь. Социалистическая законность прежде всего. Но я бы маловерам ответил: «Валентина не из таких, кто не вернется обратно». Угроза насчет безопасности ребят, особенно Надежды, только усилила безысходность. Карлик так быстро и удачно складывал один кирпичик за другим, что любые иллюзии насчет того, чтобы остаться здесь, таяли.

И вдруг кто-то пробил эту стену! Будто ударила молния, спалив сплошь покрытое сорняками поле — место безраздельного господства чудовища-консула. Валентина увидела удивительно светлый, идеальный в своей красоте лик. Кто это?.. Ангел?!

В душе воскресла надежда, магия черных слов превратилась в пустую болтовню. И без того маленький уродец сделался не больше горошины. Чудная музыка и такой же чудный хор! Все как в том оскольском храме, только голоса казались еще более звонкими и чистыми. Валентина не представляла, слышал ли кто-нибудь кроме нее эти удивительные песнопения, но каждый звук пробуждал поразительную духовную силу. Словно отойдя от гипнотического сна, она крикнула консулу:

— Пошел вон, урод!

Глаза карлика округлились от изумления. Он понял: девушка выходит из-под его власти. Рука с длинными, покрытыми шерстью пальцами потянулась к своей жертве. Возможно, он собирался ласково потрепать ее по щеке, или по-отечески похлопать по плечу, образумить. Однако наблюдавший эту сцену за шторой Горчаков истолковал все по-иному.

Нельзя отрицать, что мистические, жестокие слова карлика не подействовали и на него. Но то, что он увидел, окончательно вырвало его из болота детских страхов, заставило позабыть об обещании доктору сидеть тихо, о любых условностях, международных скандалах. Его заклятый враг тянет руку к Валентине! Стерпеть такое невозможно!