Призраки
Шрифт:
«Как думаете, мы сможем выбить окно?», — спросил один из полицейских из службы экстренного реагирования.
«Какой это этаж?», — спросил другой.
«Четвёртый.»
«Сколько человек в здании?»
«Пять.»
«Стоит попробовать спустить верёвку с крыши, как вы думаете?»
«Вы, ребята, держите его за дверью», — сказал первый полицейский из службы экстренного реагирования. «Один из нас залезет за ним через окно.»
«Когда услышите наши крики», — сказал второй полицейский из службы спасения, — «выбивайте дверь. Мы достанем его с двух сторон.»
Патрульные, первыми прибывшие на место происшествия, тем временем поговорили с жительницей квартиры в соседнем коридоре, которая рассказала им, что в семье две дочери — шестнадцатилетняя, которую нашли мёртвой на полу, и десятилетняя по имени Консуэла. Они сообщили об этом полицейским, разрабатывавшим стратегию в коридоре, и все согласились, что у них здесь так называемая «ситуация с заложниками», и поэтому влетать в окно, как Бэтмен, было несколько рискованно. Двое полицейских из отдела по чрезвычайным ситуациям
В реальной ситуации с заложниками на место происшествия обычно прибывало множество всякой шушеры, даже если место происшествия находилось в пуэрториканском районе города. К 11:00 того утра, когда прибыли двое полицейских из группы освобождения заложников, в переполненном коридоре вместе со всеми стояли четыре сержанта, лейтенант и капитан.
Капитан теперь руководил операцией, и он излагал свои планы, как человек, собирающийся штурмовать Кремль. Он сказал копам из группы экстренного реагирования, что действительно хочет, чтобы человек на верёвке с крыши спустился к окну, пока копы по освобождению заложников будут разговаривать с парнем через дверь. Он хотел, чтобы на всех, включая человека, спускающегося по верёвке, были пуленепробиваемые жилеты. Он хотел, чтобы Визонски и Уиллис в бронежилетах подстраховывали копов-заложников у двери. Полицейский из службы экстренного реагирования, который планировал спускаться с крыши, сказал ему, что бронежилет весит полторы тонны, и при таком ветре ему и так будет трудно спуститься по верёвке, не говоря уже о бронежилете, который может сбросить его на улицу четырьмя этажами ниже. Капитан настаивал на бронежилете. Все уже были готовы занять свои позиции, когда дверь открылась, и худой парень в одних трусах выкинул в гостиную автоматический пистолет Кольта 45-го калибра, а затем вышел, подняв руки над головой. Он рыдал. Его десятилетняя дочь, Консуэла, лежала на кровати позади него.
Он задушил её подушкой. Капитан, казалось, был разочарован тем, что теперь у него не будет возможности воплотить в жизнь свой блестящий план.
Тем временем Мейер Мейер и Боб О'Брайен приняли несколько иной вызов. Обычно Мейеру не нравилось работать с О'Брайеном. Это не имело никакого отношения к личности, мастерству или смелости О'Брайена. Это было связано лишь с особой склонностью О'Брайена попадать в ситуации, когда ему приходилось стрелять в кого-нибудь. О'Брайену не нравилось стрелять в людей. На самом деле он прилагал огромные усилия, чтобы избежать необходимости доставать пистолет. Но люди, жаждущие получить пулю, естественно, тяготели к этому. В результате, поскольку копы любят стрелять не больше, чем гражданские, и поскольку работа с О'Брайеном увеличивала вероятность нежелательной перестрелки, большинство копов 87-го участка старались устроить так, чтобы не слишком часто работать с ним в паре. О'Брайена, возможно, незаслуженно, прозвали копом-неудачником. Он сам верил, что если в городе есть мужчина или женщина с оружием, то это оружие так или иначе будет использовано против него, и ему придётся защищаться. Однажды он сказал об этом девушке, с которой был помолвлен; она разорвала помолвку на следующей неделе, что неудивительно.
Однако сегодня — и на Рождество, и на Хануку — Мейер почувствовал, что возможности для насилия в компании О'Брайена, пожалуй, склоняются на восемьдесят двадцать в их пользу. Шансы возросли до девяноста к десяти, когда они получили вызов из Смоук Райз. Смоук-Райз был самым элегантным районом в границах 87-го полицейского участка, почти самостоятельным посёлком, с домами стоимостью от двухсот до трёхсот тысяч долларов, из большинства которых открывался великолепный вид на реку Харб. Более того, сигнал был 10–21 — «случившаяся кража», что означало, что вор исполнил свои песню и танец, а затем сошёл со сцены под не слишком бурные аплодисменты. Не было никакой опасности, что кто-то выстрелит в О'Брайена — или что О'Брайен выстрелит в ответ, — потому что на момент их прибытия совершившего преступление человека на территории не было.
Многие улицы в Смоук Райз были названы по-королевски — Виктория Сёркл, Элизабет Лейн, Альберт Вэй, Генри Драйв, — придавая району королевский тон, в котором он не нуждался и того не желал. Однако застройщик, не желая, чтобы этот район путали с более грязными участками на этой стороне города, сам дал названия улицам при разбивке участка. Когда у него закончились Норманды, Плантагенеты, Ланкастеры, Йорки, Тюдоры, Оранги и Гановеры, он перешёл на Виндзоров. А когда ему не хватило королевских особ, он перешёл на такие названия, как Вестминстер, Солсбери, Винчестер (от которого он отказался, потому что оно слишком похоже на винтовку) и Стоунхендж. Во всём этом месте царил абсолютно британский тон. Многие дома даже выглядели так, как будто их можно было бы поставить на каком-нибудь болоте в Корнуолле.
Кража произошла на Коронацион-драйв, за углом от Букингемской улицы. Дом представлял собой многоэтажное чудо из камня и свинцового стекла, возвышавшееся на берегу реки как летний дворец королевы. Человек, живший в этом доме, заработал своё состояние как торговец хламом, когда ещё можно было собрать огромные деньги, не отдавая 70 процентов из них дяде. Он по-прежнему говорил с отчётливым акцентом, и его «дезы»
и «дозы» падали, как богохульства, в сводчатой гостиной с кафедральным потолком. Его семья — жена и двое сыновей — были одеты в праздничные наряды. Они ушли из дома без четверти одиннадцать, чтобы доставить на улицу рождественские подарки, а вернувшись домой в 12:30, обнаружили, что дом разгромлен. Они сразу же позвонили в полицию.«Что он взял, мистер Файнберг?», — спросил Мейер.
«Всё», — сказал Файнберг. «Должно быть, он загнал грузовик на подъездную дорожку. Стереосистема исчезла, и телевизор, и меха, и драгоценности моей жены, и все мои камеры из шкафа наверху. Не говоря уже о всех подарках, которые лежали под ёлкой. Сукин сын забрал всё.»
В одном из углов гостиной стояла мамонтового размера рождественская ель, для установки и украшения которой, должно быть, потребовалась бригада из четырёх человек. Мейер не считал ёлку странной в еврейском доме. Он боролся с концепцией празднования Рождества вместе с язычниками (имеется в виду Модранихт, буквально «ночь матерей», древнеанглийский языческий праздник, отмечавшийся в ночь на 25 декабря, то есть в день, на который в христианской традиции приходится канун Рождества — примечание переводчика) с тех пор, как родились его собственные дети, и в конце концов сдался, когда им было соответственно девять, восемь и шесть лет. Его первым компромиссом стал деревянный ящик из-под апельсинов, украшенный креповой бумагой и напоминающий дымоход. Затем он перешёл к небольшой живой ели, увенчанной шаром, которая, как он сказал детям, была ханукальным кустом (куст или дерево, настоящее или искусственное, которое некоторые еврейские семьи в США выставляют в своих домах на время Хануки, это также может быть рождественская ёлка с украшениями на еврейскую тематику — примечание переводчика). После Рождества он надорвал спину, сажая это чёртово дерево на заднем дворе, а на следующий год купил срубленную сосну у благотворительной организации, продававшей их на пустом участке на углу. Он не чувствовал себя менее евреем оттого, что в его доме стояла украшенная ёлка. Как и для многих других язычников, для него этот праздник был скорее духовным, чем религиозным. Если что-то на земле могло объединить людей на самое короткое время, Мейер был только за это.
Некоторые из его друзей-евреев говорили ему, что он скрытый гой (слово из Танаха, обозначающее все народы, включая евреев; в настоящее время есть в нескольких языках, и обозначает нееврея — примечание переводчика). Он отвечал им, что он также скрытый еврей. Мейер был убеждён, что Израиль — это не родина, а чужая страна. Он был предан идее, что Израиль должен выжить и, по сути, выстоять, но в его сознании никогда не было сомнений, что он сначала американец, потом еврей и никогда не будет израильтянином. Он знал, что Израиль принял в своих осаждённых границах бездомных евреев со всего мира, но он никогда не забывал, что Америка принимала бездомных евреев задолго до того, как Израиль стал мечтой. Так что да, он давал деньги на посадку деревьев в Израиле. И да, он со всей страстью в душе ненавидел террористические акты против этой крошечной страны. И да, он жаждал увидеть те библейские места, о которых знал лишь по временам своей юности, когда шесть дней в неделю ходил на хедер (базовая начальная школа в традиционной еврейской религиозной системе образования — примечание переводчика) и был самым блестящим студентом в классе по ивриту. Он был рад, что в этом году Рождество и Ханука выпали на один и тот же день. В глубине души он подозревал, что все религиозные праздники много веков назад были общими; не случайно Пасха и Песах каждый год проходили так близко друг от друга, а иногда — как в случае с этим праздником — выпадали на один и тот же день. Лу Московиц, который был детективом 2-го класса в этом же участке, сказал Мейеру, что он больше не настоящий еврей. Мейер Мейер был настоящим евреем всеми фибрами своего существа. Он был настоящим евреем именно такого типа.
Этот вор действительно исполнил в доме Файнберга шикарный номер. По мере того, как детективы перебирали вещи, составляя список украденного, они обнаружили, что было похищено гораздо больше вещей, чем Файнберг предполагал изначально. Версия о том, что грабитель заехал на грузовике на подъездную дорожку, теперь казалась вполне правдоподобной.
Он даже украл велосипеды мальчиков из гаража и забрал призовую коллекцию альбомов группы «Queen» младшего мальчика. Потеря альбомов, похоже, расстроила мальчика больше, чем пропажа его новой кинокамеры — рождественского подарка, который он, открыв, оставил под ёлкой.
Первоначальное возмущение семьи по поводу кражи уступило место оцепеневшему чувству потери, которое не имело ничего общего со стоимостью товара. Кто-то побывал в этом доме.
Незваный гость ворвался в дом и устроил грабёж, а самым ценным, что он украл, было чувство неприкосновенности частной жизни семьи. Поскольку детективы не знали, был ли грабитель вооружён взрывчаткой или смертоносным оружием, преступление выглядело как кража со взломом третьей степени:
«Сознательное проникновение в здание или незаконное пребывание в нём с намерением совершить преступление.» Но язык уголовного права вряд ли подходил для определения преступления, совершенного против Файнбергов. Этот день никто из них не забудет, пока жив. Долгие годы они будут рассказывать о человеке, который пришёл в их дом на Рождество, совпавшее с Ханукой, и о том, что случилось с двумя детективами через десять минут после того, как они покинули место преступления.