Призвание: маленькое приключение Майки

Майка чувствовала себя здесь лишней, а мастер, пыхтя трубкой, оглядывал растительный кавардак так заинтересованно, словно тот — живее всех живых.

Алексей Лысиков исполнял свой непростой замысел.

— Тут у меня озимые и яровые зреют. Там разнообразные специи. Рядом тыква золотая, редис наливной, кукуруза малорослая. Здесь полынь цветет, лебеда ликует, бурьян кудрявится. А вон видишь кружевные листики?

— Вижу! — обрадовалась Майка, разглядев знакомый контур. — Это петрушка. Ой, а вон укроп веничками мохнатится! Да и лук тоже там! Почти, как дома в холодильнике!

— Ну-с, раз-два, взялись! — мастер вручил Майке лейку, а сам удалился туда, где сорнякам было особенно вольготно.

Взялись.

«Дорогие мои сорняки!»

Майка поливала растения и старалась не дышать.

Едкая смесь, выпадавшая из лейки, пахла так, что если бы не пример Алексея Лысикова, она в один момент забросила бы и громоздкий сосуд, и вредные сорняки, которые не торопились окультуриваться. Перевоспитание трудных растений давалось Майке нелегко.

— Эк, незадача, — сокрушался на другом конце мастер. — Стручки гороховые сохнут, а чертополох знай себе, цветет и пахнет. Злое, гадкое семя. Ну, ничего, я тебя еще научу праведной жизни. Не на того напал.

— У вас уже получилось? — пыхтя с лейкой, спросила Майка. — Ну, хотя бы разок…

— Что? — отозвался из растительных дебрей Алексей.

— Это самое… В корень зрить… Ну… — запутавшись в словах, девочка смущенно умолкла.

— Коренное воспитание сорняков, — договорил за ребенка взрослый. — Рано еще об успехах судачить, я всего два десятка лет огородничаю.

Майка оторопела: эксперименту в два раза больше, чем Майке, и никакого толку?

— Когда же будет не рано?

— Миллионы лет сорняк в сорняк превращался, что ж ты думаешь, его за пару десятилетий окультурить можно?

— Так вы же не можете жить миллионы лет, — сказала Майка. Огородничать ей нравилось все меньше и меньше.

— Я еще в своем уме, — признал он. — За миллионы лет заскучать можно до смерти. Нет, уж, спасибо, мне и пары тысяч хватит.

— А зачем перевоспитывать плохое, если можно воспитывать хорошее?

— И ты туда же! — он грохнул. — Все путей легких ищете, как будто иных нет. Вон все восхищаются, что редкий оранжерейный цвет вырастили, а делов-то! Семечко посадил, да ухаживай себе потихоньку. А ты попробуй, возьми негодную былинку, да взрасти из нее хоть масенькую красоту. Тоже мне… Нашли козла отпущения! Придумали сорняк главным врагом считать и радуетесь!

— Да-да, они тоже красивые бывают, — поспешила согласиться Майка. — Когда мы в Сочи ездили, я любила зарисовывать разные поля.

Она надеялась, что ее лирическое воспоминание вернет мастеру прежнее дружелюбие.

— Не согласен. Сорняк есть сорняк, как его не малюй. Трудиться надо. Пот проливать. Спину гнуть, — мастер завозился в траве с удвоенным усердием.

Надо так надо — Майка продолжила разливать едкую вонь.

Не отвлекаясь на болтовню, задумавшись, девочка поймала интересную мысль. Не мысль даже, а крупную убежденность: сорняки пьют жизнь не из земли, а из соседей. Вот бедные огурцовые побеги вроде бы еще хорохорятся, но даже несмышленому глазу ясно, что скоро они сдадутся на милость победителя. В отличие от Алексея Лысикова, жить культурному овощу осталось не пару тысяч лет, а всего лишь неделю-другую.

Из зарослей сорной травы на Майку полился дивный густой бас:

— Распустились мои сорняки, — низким голосом запел Леша лирическую песню, —

Незаметно, как это бывает. И уже с чьей-то легкой руки Лебеду «злой бедой» называют. И недобро косится бурьян, Дикой тяги не переборов. Для меня важен каждый изъян Непокорных моих сорняков… Сорняки вы мои, сорняки!

— на всю каморку затянул он припев, —

Я повыведу дикость лихую! Дорогие мои сорняки, Я привью вам привычку иную.

Лысиков ненадолго умолк, а девочке показалось, что разноцветные заросли ожили, закачались в такт проникновенным словам, заставляя воздух вибрировать нежными гитарными переборами… «Дзынь-брынь», — сообщали они что-то особенное.

— И совсем не его в том вина, —

продолжал великан чувствительную песню, —

Что сорняк трын-травой уродился. Лихолетья прошли времена. Окультуриться шанс появился. Ваши станут добрей семена. И огня никому не задуть — И прославятся тех имена, Кто наставил вас на верный путь…

Тут уж Майка не могла не поддаться общему настроению.

— Сорняки вы мои, сорняки! —

вместе с мастером Лешей запела она, —

Я повыведу дикость лихую! Дорогие мои сорняки, Я привью вам привычку иную…

Каморка полнилась созвучными чувствами, а былинки мастера-фантазера колыхались музыке в такт…

Спелись.

Топор дровосека

…Стена с нарисованным ночным небом вернулась на прежнее место. Майка Яшина и Алексей Лысиков вновь очутились в захламленной мастерской, перед креслицем непонятного предназначения.

— Что ж, детка, поработала, погорбатилась на чужого дядю, теперь твой черед заказы делать, — весело объявил мастер.

— А спросить можно?

— Давай.

— «Выход из себя» для кого делается?

— Для дароносцев.

— Для детей? — Майка не поверила своим ушам.

— И для них тоже, — Лысиков поморщился. Разговор, кажется, побежал в ненужном для него направлении. — Иногда приходится. Нам замеры крайностей нужны. Чтобы знать, где дар, а где все остальное. А ты поди пойми, если дароносец ленив, как медведь в спячке. Неохота ему выказывать себя во всей полноте, и хоть ты пополам тресни. Вот и вынуждаем.

— А давайте мы тоже устроим бурю в стакане воды?! — с азартом предложила девочка.