Про Иону
Шрифт:
Берта снова взялась за шитье: хотелось помочь Генриху с Галочкой, и самой тоже что-то надо.
Остаповна выражала недовольство Генрихом:
— Такый хлопчик був, золотый! А тэпэр, Бэрта, вин нэ твий. Ой, нэ твий. Я б на него вик нэ подумала, шо з ридною матиръю такэ вытворюваты визьмэться… Хай той Гале сто чортив пид юбку!
Берта возражала:
— Остаповна, я ему не родная мать. Что вы говорите! И Галю не тревожьте, она его любит. А меня не обязана.
— Любыть, любыть… Як собака палку.
После смерти Остаповны из домоуправления Берту попросили освободить площадь
Генрих как узнал, что Берта будет жить с ними, очень расстроился, ввиду того, что Галя стала переживать.
С Бертой не говорили. И если б могли не замечать, так не замечали бы.
Берта старается, шьет. Заказчики приходят, когда Генрих и Галя на работе. А вечером то же: машинка стрекочет, лоскуты валяются на полу. Конечно, некрасиво.
Галя раз сказала, что надо быть аккуратнее. Два сказала. А на третий — машинку в общий коридор вынесла и стул туда же. Берту поставила в известность:
— Я с соседями договорилась, они не против, чтоб вы шили там. А за это вы им иногда какую-нибудь небольшую починку станете устраивать. Удобно, правда ж, и вам, и им?
Берта согласилась.
Постепенно она в коридоре так прижилась, что разместила там и раскладушку. Днем сложит — ночью поставит.
Все довольны: и соседи про оторванные пуговицы и прочее не думают, и Генриху с Галей приятно. Тем более в коридоре старый огромный шкаф стоял с зеркалом во всю дверцу — клиентам оказалось полезно. Берта только попросила разрешения общества вкрутить новую, яркую, лампочку, и расходы по ее эксплуатации взяла на себя. Понятно: чем ярче — тем дороже платить, а это ж лично для нее.
Еду себе варила отдельно и в комнату Генриха с Галей не заходила. Потому что в коридорном шкафу нашлось место и для ее носильного имущества.
Деньги за шитье Берта отдавала Гале в помощь, предупреждая, чтоб она Генриху не говорила. Галя и не говорила.
Ну, жили таким образом и жили.
И вот однажды звонок в дверь. Берта, как всегда, открывает. На пороге — мужчина очень пожилой, даже старик.
— Берта, — говорит, — ты меня, конечно, не узнаёшь.
— Как же, Дитер Францевич, узнаю, — спокойно отвечает Берта, потому что сто раз эти слова в уме прокручивала и репетировала выражение. — Проходите, проходите.
Проговорили часа три — в коридоре (комнату Галя запирала на ключ) и на кухне, чаю попили.
Дитер Францевич стал подводить итог:
— Я уже десять лет знаю, где ты, что. Думал, ни к чему беспокоить. А теперь решился. Хорошо поговорили, правда, Берточка?
— Очень хорошо, Дитер Францевич, — Берта плакала и сморкалась в передник, плакала и сморкалась.
— А Генрих скоро придет? Он меня и не помнит, наверное. А, Берта?
— Почему же, помнит немного. А так… Его Матвей Григорьевич усыновил и отчество свое дал. А нацию Геня сам выбрал, когда паспорт получал, — в честь Матвея Григорьевича.
— Да, Берточка…
— Он на дежурстве, так что вернется очень поздно. Хотите, подождите, а хотите — завтра приходите.
— Нет, Берта, я ждать не могу. Я сейчас на вокзал, в Москву,
а оттуда отправляюсь навсегда в Германию. Потому и пришел сейчас, что больше никогда не увидимся. Жалко, Генриха не посмотрю.Берта еще больше заплакала:
— Ой, жить не могу! Ой, заберите вы меня с этого света, Дитер Францевич! Заберите!
Кляйн обнял Берту и ничего не сказал на ее просьбу.
Думала-думала — посвящать ли Генриха про Дитера Францевича, и посвятила.
Генрих выразил сожаление, что не повстречался с Кляйном, хотя, конечно, почти его и не помнил. А Галя проявила заинтересованность и спросила, не оставил ли Дитер Францевич адреса для дальнейшего общения.
Какой адрес у отъезжающего? Адреса нет, а только будущее.
По счастливой случайности — в результате автомобильной катастрофы — освободилась комнатка, которую занимала соседка. Галя похлопотала, договорилась в домоуправлении обещаниями различного рода — и присоединила это пространство к имеющемуся лицевому счету.
Берта перебралась. Красота! Все-таки естественное освещение крайне важно. Правда, с шитьем стало трудновато — суставы. Генрих прописывал мази, уколы, но не помогало. Пришлось Берте оставить шитье.
Устроилась приемщицей грязного белья в прачечную. И тут познакомилась при производственных обстоятельствах с мужчиной. Виктор Александрович, разведенный, заслуженный военный отставник. Он к ней отнесся с необычайной нежностью. Она и мысли не допускала до себя, что может что-то такое быть. Однако же случилось.
Он ей говорит:
— Дорогая Берточка, перебирайтесь ко мне. Захотим — распишемся со временем, не захотим — просто будем жить вместе. У вас ребеночек взрослый, ему ваша помощь больше не нужна, у меня дети взрослые, им до меня серьезного дела нет. Так что же мы будем себя в землю закапывать? Вам пятьдесят пять, мне шестьдесят пять. Очень хорошая разница для мужчины и женщины. Еще поживем.
Берта согласилась.
На прежней квартире телефона не было, и связь с Генрихом Берта утратила. Являться без предупреждения боялась, а предупредить — не телеграмму ж посылать?
Редко Генрих звонил сам и спрашивал о самочувствии, не надо ли оказать какую помощь по специальности. Помощи не требовалось.
Как-то Генрих попросился в гости.
Оказывается, пришло письмо от Кляйна из Германской Федерации. Генрих с Галей письмо тут же прочитали — интересно ж. И какие от них у Берты секреты могут быть! И вот Галя Генриха делегировала с визитом для разговора.
Дитер Францевич звал Берту в гости на неопределенный срок. Обещал принять по первому сорту — у него материальное положение обеспеченное, социальные блага, пособия.
— Тут он про нас с Галей не говорит насчет приглашения, но он этого просто не учел. А ты, Берточка, ему ответь, что мы все втроем готовы.
У Берты начались сомнения. Оформление документов в турпоездку — громадная ответственность. Сто раз всё проверят-перепроверят. За Галю и Генриха Берта была спокойна. А вот она сама — столько лет жила по ненастоящему, в сущности, документу, никаких подозрений никогда не вызывалось — меняла документ в связи с возрастом и переклейкой фотографии. Но заграница — дело другое.