Про Иону

Медицинского образования у Любки не было, медучилище бросила (я ее тянула, на экзаменах и зачетах всегда подсказывала, как старшая и более усидчивая). Она и пошла на косметический. Ну а в Ленинграде не то, что у нас, там богатых дамочек много, и Любка стала хорошо зарабатывать.

Я ей не звонила, потому что почему я первая?

Со временем Любка возобновила себя со мной. Но уже не то. Я много чего узнала, что на голову не налезет. И ездила к ней, ой, ездила! А как не ездить, если умоляют?

Разве я такую улыбку заслужила?

Всю жизнь работала, спасала чужих детей. Без меня они б продолжали существовать косые-кривые. А у меня из-под рук выходили почти здоровенькие, с незначительными дефектами, но по сравнению это уже являлось счастьем, и родители меня благодарили.

А что Любка? Красоту наводила своим бездельницам, потому что какая рабочая женщина пойдет в салон лежать без дела.

Она, конечно, думала, что без пары не останется. Что ее тут же подберет какой-нибудь капитан дальнего следования. Нет, Любочка, дорогая!

У Любки в голове, кроме насмешки, никогда ничего не свистело.

Мы учились в школе, так она торчала у нас в доме, потому что у них вечный бардак и есть не сготовлено. Любка ни за холодную воду, вся в свою мамочку. У нас тоже не густо, но бабушка Фейга из одной курицы могла выкроить четыре ножки и пять крылышек и еще шейку начинить, не говоря про бульон с клецками.

Любка насчет еврейства была странная. Меня просвещала:

— У тебя и бабушка живая, а ты ничего про нашу национальность не знаешь. Ты бабушку спрашивай, или я с ней буду вести разговоры на эту тему, а ты записывай. Я, например, горжусь, что еврейка.

Ей хорошо гордиться, с такой красотой. А я кроме того, что считалась даже несимпатичной, да еще еврейка. Мне эту тему развивать было ни к чему.

С Яшей она что сделала?

Он слабохарактерный, а вместо поддержки получал другое. И потому не выдержал напряжения. Я думала, он погиб на испытаниях как герой, а он сам себя лишил жизни. Вот и вся Любкина военная тайна.

Любка спала и видела, как уехать в Израиль. А Яша на хорошем счету и в закрытом «ящике». Даже мысли в голову не пускал, а она его пилила. Он и захотел бы, так его сто лет не выпустили бы по закону. А она поставила условие насчет развода или совместного отъезда. Яша думал-думал и утопился в Финском заливе. Пропал. С работы звонят, то-се, Любка в ужасе бегает по городу. Через три дня пришло от Яши заказное письмо. Так и так, выхода не вижу. Выловили через месяц.

Он всю жизнь мечтал быть моряком. Говорил:

— Мне без моря и воды плохо. Раз в военно-морское не взяли, хоть боком пристроюсь.

Вот боком и пристроился.

Любка вины не признавала: «Отчаянье его захватило. И у меня отчаянье. А он своим поступком мне сделал поперек. Подождали бы, когда срок давности кончится, и поехали».

Я дочке про Яшу правды не сказала, пожалела выливать такое на детское сознание. Любка сама потом сказала. А девочке четырнадцать лет. Она ходила больная, не могла понять, что и почему.

Я на Любку наорала. А ей хоть бы что:

— Ребенок должен знать правду, чего стоит у нас быть евреем.

Жидовкой обзовут, вот того и стоит. Насчет Яши, так она б рассказала и про свою любовь, которая его доконала. Я ей прямо в лицо ударила про ее проклятую доставучую любовь.

Любка мне:

— Это оправдание, а не отягчающее обстоятельство. Может, я стремилась к полному счастью. Здесь мне полного счастья не будет.

Почему не будет? Потому что мечтала, что в Израиле своем сядет у моря и начнет громко петь песни. А государство просто по поводу репатриации даст ей деньги.

— Что ж ты, — говорю, — на выезд не подаешь?

— Я хожу на курсы ивритского языка. Выучу — только меня и видели.

Тогда я ей про массаж и посоветовала. На землю ее спустила.

Любка уехала в Ленинград, а мне разбирайся с моей дурочкой.

У нее в классе трое евреев, все девочки, подружки, так она с ними беседовала про то, что евреям надо уезжать. Одна передала учительнице. Меня вызвали в школу. Спрашивали, не собираемся ли мы предавать Родину. Причем сказали, чтоб во всяком случае подобные разговоры комсомолка Вульф Любовь в школе не вела, а то у нее и без того оценки не слишком.

Сколько я ей высказала! Откуда настроение — понятно, от Любки. Но хватило ж своего ума тащить в школу и делиться с подружками!

— Ничего ты в жизни не понимаешь, а лезешь со своим Израилем. Ну, есть глупые люди, не любят евреев ни за что. Но есть же такие, которые ничего, не против. Ну, обзовут тебя намеком или прямо. Но ведь не убивают, погромов нет. А в Израиле что, медом намазано? И там дураков хватает.

Люба моя слушала, слушала и подвела итог:

— Нас тут из милости терпят, получается?

Стала приставать к отцу: поехали да поехали отсюда.

Но тот — кремень. Нечего нам там делать.

Если б у нее, как у Любки, получалось себя вести. А моя ж все близко к сердцу.

Как-то заявляет:

— Не хочу быть еврейкой. С самого детства не хочу.

Удивила! В детстве никто евреем быть не хочет.

— Лучше б вы меня совсем не рожали, чем так. Я вам с папой не говорила — не хотела и не хочу.

— Не хочешь, а так себя поставила, будто ты самая что ни на есть первая еврейка в Союзе. Разговоры с подружками ведешь про Израиль.

Тут она мне под Любкину копирку:

— Ну и что?

Прошло время.

Звонит Любка из Ленинграда:

— Ой, не могу! Приезжай, спасай меня. Я тебе денег вышлю на дорогу.

Я взяла за свой счет пару дней плюс выходные.

И что же?

Любка через ивритские курсы связалась с подпольным раввином. И влюбилась до сумасшествия. И он вроде тоже. Но он к Любке с большой претензией, что она не совсем еврейка насчет правил поведения, быта и прочее. Работает по субботам, ест что попало, не предупреждает его про свои женские недомогания, и он попадает впросак. Это только то, что мне Любка доложила.

В общем, не жизнь. Не говоря про молитвы. Ты, говорит, в Бога не веришь, а я верю, мы с тобой на разных краях находимся и о семейной любви в полном смысле слова не может быть речи.

Любка в крик, а ему наплевать. У меня, говорит раввин, обязательства почище твоих, я их должен выполнять каждую секунду.

Ну, Любка на все согласна, лишь бы быть с ним и на горизонте уехать из СССР. Он ей с самого начала намекнул, что тут не задержится.

Сделали как надо, называется «гиюр» — и слова-то Любка выучила. Он счастлив, Любка на седьмом небе. Готовились к свадьбе.