Профессор Влад

7

«Если верить слухам, что ходят о Калмыкове на факультете, - думала я, - тот в свои шестьдесят пять еще о-го-го... Впрочем, мне в любом случае не с чем сравнивать». Романтическим и даже эротическим мечтам, очень скоро пришедшим на смену исследовательской страсти, я предавалась легко и безо всяких помех - как и полагается нормальной влюбленной: Влад в томной июльской ночи, осиянный луной; Влад, метущий полами длинного плаща шуршащую октябрьскую листву тихих узких аллей; Влад, распростертый на белоснежных простынях… Вот только, как девушку земную и реалистичную, меня все-таки смущали два момента, тем более неотвязные и пугающие, чем чаще я думала о них: 1): я боялась в один прекрасный день, вдруг очутившись в объятиях любимого, учуять запах нездоровья, тления и распада, который еще, не дай Бог, оттолкнет меня, загубив на корню едва-едва зародившееся чувство; и 2): не вставные ли у него зубы и не провалятся ли они ненароком в глотку, если, чего доброго, дело дойдет до поцелуев?..

С первым я разобралась довольно легко благодаря счастливой случайности. Как-то раз, в трамвае, нас притиснуло друг к другу толпой - да так неловко, что мне пришлось уткнуться носом Владу в грудь; к своему облегчению, я уловила лишь тонкий, печальный, «древесный» аромат парфюма, подобранный так умело, что, казалось, это и есть природный запах Калмыковского тела. Повидимому, оно все еще бежало неумолимого тления, а, если даже и нет, то, во всяком случае, он отлично это скрывал... С зубами было сложнее: профессор, конечно, любил похохотать всласть, от души, без стеснения выставляя напоказ весь свой внутренний мир, но вот тут-то и начинались проблемы: зубы его - ровные, белые, крупные!

– неизменно вызывали в мозгу слово «Голливуд» и могли с одинаковой вероятностью оказаться и натуральными и вставными. Ох уж эти зубы!.. Я маялась с ними больше месяца, мучительно изощряясь в доставшемся мне от отца крохотном чувстве юмора, чтобы снова и снова заставлять Калмыкова демонстрировать свою ротовую полость, - пока, наконец, мною не овладело бессильное раздражение - ну не задавать же, в самом деле, душке-профессору щекотливый вопрос прямым текстом?!
– и я не послала стоматологию куда подальше, сказав себе, что, в конце-то концов, гораздо проще и мудрее решать проблемы по мере их поступления. Да, собственно, и проблем-то никаких не было, ибо пока Калмыков что-то не делал попыток меня поцеловать.

«Но я нравлюсь ему - я же вижу». С некоторых пор едва ли не ежевечерне он зазывал меня «в гости», то есть, конечно, к себе в кабинет, на чай с коньячком; мы оба умели плести разговор-«цепочку» - в отличие от разговора-«ожерелья», где отдельные бусины тем перемежаются томительными паузами; тихие, неторопливые, умные беседы затягивались, и к тому времени, как шестифрагментное оконное стекло отрез а ло нас от внешнего мира, превращаясь в тусклое зеркало, где нельзя было разглядеть ничего, кроме томных, замедленных движений наших странно двоящихся рук, мы с Владом успевали перейти на совсем уж интимный тон, - и я вдруг с досадой замечала, что он опять каким-то загадочным образом перехитрил меня, заставив взахлеб рассказывать о том, чего касаться я вовсе не хотела бы, - например, о моей детской дружбе с Гарри, названым братом; я злилась, удивлялась, а профессор знай себе посмеивался, добродушно советуя учиться у него методам «психологической раскрутки».

Многие исследователи, говорил он, считают метод беседы куда предпочтительнее анкетирования, наблюдения и опроса: так, по их мнению, испытуемый раскрывает себя наиболее полно, что обеспечивает высокую валидность и достоверность полученных данных. Я возражала: при всей своей бесспорной эффективности, сей метод имеет одну сложность, справиться с которой по силам только матерому «профи», - а, стало быть, новичкам на первых порах лучше его избегать: в беседе должны участвовать двое, - и психологу уже не спрятаться, как обычно, за щитом опросного листа, ему приходится раскрываться... Но Влад, дважды кандидат наук, был еще и опытным клиницистом: необходимость платить откровенностью за откровенность его вовсе не пугала - порой он даже слегка перебарщивал в этом, - и я, честно говоря, все чаще сомневалась, что его шокирующая готовность к обсуждению разного рода тонкостей мужской физиологии - это просто еще один прием ловкого профессионала с сорокалетним стажем («пятидесятилетним, - поправлял меня Владимир Павлович, - в нашем районном Доме Пионеров работал кружок юного психолога»).

И все-таки я старалась прислушиваться к его советам: я сама как интервьюер стала проще, менее сухой, более раскованной, - что в один прекрасный день увенчалось неожиданным успехом: я выполнила-таки экстравагантный Владов наказ, выяснив причину затянувшегося Ольгиного девичества. Оказывается, она с детства страдает таким сильным дефектом зрения, что все мужчины для нее всегда были… как бы это сказать… ну, в общем, на одно лицо… Когда я рассказала об этом профессору, тот похвалил меня, - а я вспомнила, что ведь с самого начала уловила в нас с Ольгой некое сходство, - и мне стало не по себе…

Но, как не крути, а это была победа - маленькая научная победа, которая вполне заслуживала, чтобы ее отпраздновали чин-чинарем; и вот однажды, поднявшись, как обычно, после занятий к профессору и стараясь хранить небрежный и спокойный вид, я спросила:

– Владимир Павлович, а как вы, кстати, относитесь к мороженому с жареной клубникой?..

Это был коварный заход; он сработал. На лице Влада, только что донельзя строгом и чопорном (он как раз сидел за компьютером, корпея над какой-то очередной статьей), вдруг появилось та самая до боли знакомая мне животная гримаса предощущения чего-то физиологически приятного, - точно мы с ним приплясывали на остановке в мороз и лютый ветер, а на горизонте вдруг показался трамвай. Миг спустя с трудом совладав с собой, он свел «домиком» седоватые кустистые брови и недоверчиво спросил:

– А разве такое бывает?..
–

– и снова не смог справиться с умильно-сладострастным спазмом, почти непристойно исказившим его лицо; похоже было, что в эту минуту он мысленно уплетает за обе щеки что-то необычное, но явно вкусненькое. Я скромно подтвердила:

– Значит, бывает...

Тогда профессор с любопытством поинтересовался:

– И где же вы ее нашли?.. Ну, эту самую жареную клубнику?..

Вот то-то и оно, где я ее нашла.

Крохотный ресторанчик «Джон-Ассиор», в трех минутах ходьбы от нашего здания, вообще-то не очень популярен - еще бы, вход с тихого, неуютного двора, да вдобавок не сразу и спустишься в полуподвал по узкой, крутой лестничке с шатучими ржавыми перилами, - но мы-то, студенты, недаром излазили здесь все окрестности еще на первом курсе, когда кафе «Пси» было вонючей столовкой, а успешно (или даже не очень) сданные сессии хотелось отмечать шумно и дружно, с помпой и пафосом, но за умеренную плату. С тех пор, правда, много воды утекло и появились новые оригинальные десерты, большую часть которых я не успела еще даже попробовать - так, меню листала, зондировала обстановку, прежде чем пригласить Влада в это симпатичное заведение. Ныне же стильно выщербленная кирпичная стена, увитая искусственным плющом, легкая эстрадная музыка и царящий в зальце приятный полумрак изящно обрамили наше первое настоящее романтическое свидание. Мой элегантный среброголовый спутник, за долгие годы преподавательской работы привыкший оценивать окружающий мир по пятибалльной шкале, тут же вознамерился выставить заведению «отлично», вместо зачетки потребовав у сумрачного официанта книжку меню. Интригующая «жареная клубника», шедшая первой строчкой в нашем заказе, оказалась всего-навсего хорошо разогретым клубничным вареньем, - что, впрочем, в сочетании с ледяным пломбиром приятно возбуждало; зато «блюдо от шефа» (куриная грудка, запеченная в тесте и политая терпким розовым соусом) заставило профессора сладко замычать и зачмокать от наслаждения, - да и красная полусладкая «Хванчкара», что греха таить, оказалась на высоте…

А вот я, оказывается, сглупила. Ох и дала же я маху, идиотка!..
– и как это я могла забыть о том, что мы с Владом - далеко не единственная влюбленная пара на факультете?! В самый разгар нашего пиршества двери крохотной зальцы вдруг отворились… и немногочисленные едоки (все как один, за исключением разве что Влада, сидевшего спиной к дверям!) оторвались от своих тарелок, разинув рты в восхищенном изумлении, - а мой шанс на спокойное завершение ужина начал тихо подтаивать, словно шарик пломбира под горячей шапкой жареной клубники.

Любой, будь то аутист или близорукий очкарик, мгновенно узнал бы новоприбывших по своеобразной манере одеваться и держаться. Забавная маленькая шапочка из кожи и меха, укрывшая змеиную головку Анны, напоминала то ли тюбетейку, то ли миниатюрный макет чукотской юрты; с затылка на плечи спускались две длинные, упругие золотистые косички; высокую, тонкую шейку окутывало нежноголубое меховое боа, и почти такого же цвета дубленка кокетливо облегала стройную фигурку, не прикрывая, однако, роскошных, долгих, бежево-золотистых ног, заканчивающихся где-то далеко-далеко внизу изящными полусапожками из черной замши. Точно в танце притоптывая ими, Русалочка смешно, трогательно, голодным птенчиком осматривалась по сторонам. Сзади, как верный телохранитель, маячил демонический, романтический Гарри: гладко зачесанные на косой пробор жгуче-пиковые волосы блестели от геля, а полы черного плаща, наброшенного поверх костюма цвета мокрого асфальта, развевались так эффектно и вместе с тем естественно, что, казалось, взглянув под ноги красавчика, увидишь там если не Млечный Путь, то, по крайней мере, мощеную булыжником мостовую. Слегка прищурив холодные глаза, брат со знанием дела оглядывал зальцу в поисках мало-мальски приемлемого уголка. Судя по светски-индифферентным лицам колоритной парочки, они нас не замечали.

На секунду мной овладела безумная надежда - может быть, мой названый братец-сноб найдет сие демократичное заведение недостойным их благосклонности и, подставив своей хорошенькой спутнице руку в черной перчатке, надменно, по-английски удалится прочь?.. Но тут глаза Анны в рамке длинных искусственных ресниц округлились в счастливом изумлении… и, когда ее тонкие пальчики затеребили рукав Гарриного плаща, я с ужасом поняла: скандала не избежать. В противоположном углу залы меж тем пустовало несколько уютных столиков; украдкой от Влада я скорчила Русалке зверскую рожу, надеясь, что та поймет и, как всегда, своей деликатностью спасет положение… но увы!
– то ли я переоценила выразительность своей мимики, то ли ее скрадывал окружающий нас полумрак, но, в общем, Анюта почему-то не вняла моей молчаливой мольбе, а только наоборот - еще радостнее заулыбалась, запрыгала на месте, задергала Гарри за рукав...

Это был конец… С трудом проглотив холодный, сухой, застрявший в горле кусок курицы, я замерла в тоскливом ожидании, готовая ко всему… но только не к тому, что произошло миг спустя; а произошло нечто странное, необъяснимое! Гарри, которого Анюта после недолгой ласковой борьбы заставила-таки повернуть голову в нашу сторону, взглянул на меня в упор, но… не увидел!
– глаза его равнодушно поплыли дальше - зато, стоило им остановиться на серебристом затылке профессора, как брат моментально прозрел: его рот неудержимо задергался в судорожном, беззвучном хохоте, а взгляд, еще секунду назад надменно-отсутствующий, стал живым и диким…