Профессор Влад

Спустя пять минут, когда первая бутылка шампанского опустела, а взрослые немного расслабились, Захира Бадриевна легонько толкнула сына в бок:

– Ну, Игорек, - заговорщицки сказала она, - покажи!..

Гарри усмехнулся.

– Мама, - сказал он со снисходительным упреком. Но тут и другие взрослые, уже успевшие слегка захмелеть, накинулись на него: «Покажи, покажи!» Особенно старался раскрасневшийся дядя Ося: - Не финти, давай-давай, показывай!..
– Мальчик с вымученной улыбкой закатил глаза. Потом нарочито-тяжко вздохнул.

– Ну, ладно, - сказал он.
– Нужно что-нибудь железное. Только не очень тяжелое, а то у меня силы не хватит.

Мама с готовностью сбегала на кухню и вернулась с небольшой металлической сковородой - без ручки, но с двумя симпатичными ушками: то был, кажется, подарок сослуживцев к Восьмому марта, чистенький и блестящий, ибо его еще ни разу не использовали - хватило бы разве что на одноглазую яичницу («холостяцкая», со смехом говорила мама), а наше семейство было весьма прожорливо.

– О, - удовлетворенно сказал Гарри, - то, что надо. Так, все замолчали! Я должен настроиться.

Моментально наступила тишина - такая, что слышно было, как за стеной переругиваются соседи, а где-то за окном, далеко-далеко, с шорохом проносятся автомобили. Гарри настраивался. Он закрыл глаза. Его бесприметное лицо стало сосредоточенным и скорбным. Металлическое дно сковороды притягивало взоры холодным блеском; изящная бледная ладошка с тоненькими пальчиками медленно легла сверху.

Все замерли.

На лице мальчика выразилось мучительное, смертельное напряжение (взрослые так и впились в него взглядами, а у дяди Оси от волнения приоткрылся рот); казалось, рука его намертво прилипла к сковороде. Он сделал судорожное усилие, словно пытаясь оторвать ее - нет, не удается. Он конвульсивно дернулся… еще раз… еще… По его исказившемуся лицу можно было догадаться, что соприкосновение со сковородой причиняет ему невыносимую боль… Еще раз… еще... Не удается… Внезапно он, слабо вскрикнув, сделал отчаянный, резкий рывок - да, да, сорвать кожу, но разом, вмиг прекратить адскую пытку!..
– но страшная сковорода, как ни жутко это звучит, и теперь не отпустила свою жертву: неожиданно для всех она оторвалась от поверхности стола и, вопреки всем законам физики, повисла на ладони у мальчика, словно приклеенная!..

– Ва-а-уууу!!!
– взревели взрослые.

Гладкий, бледный лоб Гарри покрылся мелкими бисеринками влаги; он стиснул зубы, но ничем не уронил своего достоинства. Не уронил он и сковороды. Еще две-три секунды - видимо, для большего понту - подержав металлический предмет на весу, он осторожно опустил его на скатерть - и только тогда позволил себе с тяжким, но довольным вздохом откинуться на спинку стула.

Все в восторге зааплодировали; дядя Ося крикнул: «Браво!»; Захира Бадриевна, раскрасневшаяся от гордости, притянула сына к себе и звонко чмокнула в макушку. Тот досадливо поморщился и, как ни в чем не бывало, принялся накладывать себе на тарелку крабовый салат. Казалось, он абсолютно равнодушен к своему успеху и даже слегка его презирает; но я все-таки успела поймать на себе быстрый, острый испытующий взглядик, брошенный чуть искоса: мол, на тебя-то я произвел впечатление?.. Произвел, не скрою. Похоже, этот мальчик дружил с предметами не хуже моего…

После этого в гостиной вдруг стало очень празднично и шумно: напряжение спало, сменившись эйфорической веселостью, и взрослые, окончательно отбросив остатки былой скованности, перестали, наконец, заботиться о хороших манерах и радостно загалдели. Как-то сразу стало ясно, что теперь все мы - одна большая, дружная семья. Звонко стучали о фарфор серебряные приборы; Захира Бадриевна гулко хохотала; дядя Ося, размахивая вилкой, громко и возбужденно живописал родителям подвиги своего чудо-пасынка: - …И вы знаете, что он сказал?.. Оказывается, до сих пор на мне лежал так называемый венец безбрачия!.. Да-да, потому-то я все это время и не мог обзавестись семьей. Думаете, ерунда?.. А вот он, Игорек, снял с меня этот самый венец, и вот тут-то у нас с Захирой-ханум все и началось… Правда, Зарочка?..

4

Оскар Ильич, всегда склонный к преувеличениям, и на сей раз не изменил себе: квартиру Гудилиных, хоть и точно весьма просторную, вряд ли можно было назвать «огро-о-омной». Пожалуй, единственным, что хоть как-то оправдывало эту гиперболу, была прихожая - и впрямь до того обширная, что правильнее было бы говорить о ней «холл». Там, в печальном свете бра, со стен, щеголявших вычурными, багровыми с золотом обоями, зловеще ухмылялись резные деревянные маски, - их коллекционировал еще Гаррин отец-дипломат, скончавшийся несколько лет назад от обширного инфаркта, который, по уверениям Захиры Бадриевны, настиг беднягу при особо рьяном исполнении супружеских обязанностей. Может быть, еще и поэтому - потрясенная мрачным комизмом истории, тенью легшей на аляповатые стены, - я всегда чувствовала себя здесь неуютно - и на всякий случай старалась лишний раз не заглядываться на эти жуткие гримасы хохота, дьявольского восторга и, реже, уныния, портящие во всех других отношениях гостеприимный «Гудилин-холл».

Не слишком уютной была и гостиная - безумная оргия тети-Зариной дизайнерской фантазии: стены, задрапированные восточными коврами, тяжелые бархатные занавеси, хрустальная люстра с увесистыми гроздьями сверкающих висюлек, массивные кресла и, как бы в качестве завершающего штриха - раскидистые оленьи рога, угрожающе нависшие над тахтой. Слегка напуганная и, признаться, неприятно покоробленная всем этим кичем, я лишь мельком заглянула в тетину спальню, успев удивиться величию гигантского сексодрома, с которого стартовал когда-то невезучий Гудилин-старший, и отдать должное храбрости Оскара Ильича. А вот Гаррин «пенал» пришелся мне по нраву. Ах, какую чудесную вещицу я там встретила!.. Золотисто-коричневую подушку-«думку» с пышными черными кистями на уголках, расшитую (по словам Гарри, вручную!) замысловатым восточным орнаментом; брат уверял, что эта фамильная вещь набита девичьими косами двенадцати поколений тети-Зариных предков по женской линии, - а другая точно такая же наволочка, вышитая гладью и тройным крестом, уже притаилась в комоде, дожидаясь скальпа будущей Гарриной жены (многочисленных жен, осмеливаюсь предположить я, а затем, вероятно, и многочисленных дочерей!).

Сама комнатка, узкая и тесная, напоминала в ту пору картинку из букваря давно минувших лет, где старательный октябренок, сидя за столом, готовит школьные задания: строго, аскетично, из мебели - лишь самое необходимое: платяной шкаф, письменный стол у окна, а рядом ветхий, расшатанный диванчик. Ах, сколько здесь еще будет пиковых моментов(тоже, кстати, Калмыковский термин)!.. Вот, к примеру: мне 15 лет, названому брату - 16; тихий, долгий зимний вечер; уютненько укутавшись пледами, с ногами забравшись на дряхлый диван, попиваем ароматный коньячок; между нами - шахматная доска, но мы не играем, вдруг отвлеченные невесть откуда всплывшим вопросом: что делать после школы?.. Я в полной растерянности - мое будущее в тумане, - брат, как всегда, абсолютно спокоен и даже насмешлив: - Я профессиональный иллюзионист, - снисходительно бросает он, - мне ничего не стоит создать иллюзию профессионализма в любой сфере… Кстати, Юлька, на носу конец полугодия, а я не знаю ни хрена… ой, пардон, ни фига… а, спорим, я выйду из этого исправительного заведения с золотой медалью?.. На шоколадку?.. Спорим?..

(В любом споре, как известно, один дурак, другой подлец; стоит ли говорить, что на сей раз, как, впрочем, и всегда, дурой оказалась я, а подлецом Гарри, спустя полгода получивший сразу две медали: и шоколадную и золотую...)

– И что?..
– помню, спросил Влад, перевернув страницу «Гарри-талмуда» (так он его называл), - по-вашему, это интересно?.. Что здесь, собственно, такого уж пикового, кроме черных волос вашего дружка?
– А то, ответила я, что фраза об иллюзиях, сказанная походя и в шутку, меня тогда поразила - и вот почему: мне вдруг пришло в голову, что речь, возможно, идет не только о выборе профессии и школьных отметках. За долгие месяцы нашей дружбы я привыкла слышать, что Гарри - красавчик, это было всеобщее мнение. А тут мне вдруг подумалось - да так ли уж ему повезло в этом смысле, как все говорят?.. Что, если эта «красота» - просто еще одна иллюзия, на которые мой братец такой мастак?.. Проверить этого я, увы, не могла, по-прежнему будучи полным профаном в вопросах внешности, но с грустью покачала головой: ох, и несладко же приходится моему братцу, если я права!..

Это печальное воспоминание влечет за собой другое, трогательное. Та же комната, но год спустя; тот же шкаф, чуть покосившийся и местами облезлый, тот же письменный стол у окна… а вот диван уже новый, обитый черным велюром, стильный, но мягкий. На нем, укутавшись пледами, попивая коньячок, сидим мы с названым братом: я - в старом дяди-Осином свитере, Гарри - в дорогом шелковом красном халате с тонким пояском, весь в золотистых дракончиках, а, может быть, петухах. Между нами шахматная доска, но мы не играем (вот на этом-то месте Влад, споткнувшийся о дежавю, и взъярился, решив, что я, «как всегда», над ним издеваюсь!): просто анализируем партию, вот уже много дней азартно разыгрываемую Гарри с каким-то виртуальным гроссмейстером, кажется, инвалидом, прикованным к постели, но в Интернет-пространстве буквально творящим чудеса. Мой брат, экс-чемпион района, вот-вот признает свое поражение, меж тем, на мой дилетантский взгляд, позиция у него превосходная.

Но Гарри и так прикидывает, и сяк - получается ерунда; вдруг я понимаю, в чем дело. Брата постигла участь обезьяны, пойманной за лапу узким горлом кувшина, внутри которого коварно спрятан апельсин: боясь потерять ферзя, он не решается оставить его без прикрытия и сделать прекрасный, единственно возможный ход конем на в5. Мне же абсолютно ясно, что он ничем не рискует, ибо мат в три хода, уже смутно просвечивающий сквозь суету эндшпиля, участия ферзя не требует: там вполне хватит коня и двух слонов, в этом-то и загвоздка, однако Гарри, подавленный авторитетом сильнейшей фигуры, все еще колеблется. Тут мне в голову приходит одна забавная мысль, и я, сняв королеву с доски, говорю брату, что этот наглый ферзь такой же иллюзионист, как и он, Гарри. Тот не понимает, затем вглядывается в расположение фигур, ахает - и тут же предлагает в награду за остроумие снять с меня венец безбрачия, совсем даром, так сказать, по блату; получает фамильной «думкой» по башке, гадко хохочет, обзывает меня пошлячкой, потом, успокоившись, поправляется: - Нет, ты не пошлячка, ты буквалистка!..
– и мы, собрав фигуры, идем на кухню варить кофе. Вот, собственно, и все, вроде бы ничего крамольного, правда?..