Профессор Влад

Как бы не так!.. Ревнивая старческая злоба, кислотою разъедавшая в те дни мозг Влада, не давала ему пропустить и страницы, чтоб к чему-нибудь да не придраться: вот и теперь, на удивление легко проглотив «снятие венца безбрачия», он, тем не менее, не преминул недобро осведомиться: ну, и куда же, интересно, подевались наши подростковые годы?.. Так сказать, пик всякой пиковости?..
– А, зная вашего так называемого брата, - сварливо добавил он, - ох, извините, Юлечка, я хотел сказать «названого»!..
– так вот, зная вашего так называемогобратца, могу себе представить, что за гнусное похабство вы пытаетесь от меня скрыть!..

В ту пору спорить с ним стало опасно - любое волнение, как предупредили меня врачи, могло стоить ему (да и стоило впоследствии!) рассудка, а то и жизни, - и мне пришлось вновь напрячь свою память: похабство? Профессора интересует похабство? ОК, вернемся в подростковые годы.

Один из любимых скабрезных фокусов Гарри-двенадцатилетнего, на которые он был великий мастак и которыми повадился развлекать меня, стоило нам сойтись чуть покороче (благо взрослые часто и охотно оставляли нас вдвоем, надеясь, что мы подружимся!) - так называемая «Мечта импотента»: две спички («ноги») прочно втыкаются в коробок и устанавливаются головка к головке, к ним аккуратно приставляется третья, вся эта конструкция поджигается, - и вот, к великой радости мага, спичка, пришпаренная головой к своим собратьям, начинает потихоньку подниматься кверху, пока, наконец, от нее не остается обугленный червячок, а в комнату не врывается дядя Ося с истошным воплем: «Где горит?!». Все это, конечно, было очень здорово, но я почему-то никак не могла забыть недавнего шоу со сковородой и как-то раз, набравшись смелости, попросила Гарри «еще что-нибудь приподнять».

Ответом мне стала целая серия циничных шуточек, за которыми брат тоже никогда в карман не лез. Переждав, пока фонтан иссякнет, я повторила просьбу. Тогда Гарри показал мне свою правую ладонь и снисходительно сказал: - Я думал, ты лучше соображаешь. Видишь эти бугорки?.. Видишь?..
– Я была уверена, что вот-вот услышу еще какую-нибудь скабрезность, но в следующий миг Гарри пояснил: - Тут тоже есть мускулы - только их надо растренировать. Это чтоб держать магнит, ну, и всякие там мелкие предметы. Видишь, видишь, напрягаются?.. Растренируешь - тоже так сможешь: это меня папа научил, - добавил он как бы невзначай, а на самом деле - в пику отсутствующему отчиму, который, как, впрочем, и тетя Зара, всегда свято верил в его магический дар.

А вот и еще одна история о гнусном похабстве Гарри. Как-то раз мама пришла домой вся бледная, растрепанная, ее трясло; рывком дернув нижнюю дверцу почтенного серванта, где, кажется, еще оставалось с новогодних праздников недопитое спиртное, дрожащей рукой выхватила оттуда початую бутылку дагестанского коньяка, лихорадочно глотнула несколько раз прямо из горлышка - и лишь тогда, успокоившись немножко, смогла рассказать нам с отцом, что случилось. Оказывается, несколько минут назад, забежав в аптеку за анальгином, она встретила там… кого бы мы думали?..
– Игорька! «Какой заботливый мальчик!» - умилилась мама и (хоть хмурая кассирша все еще отсчитывала ей сдачу) устремилась к прилавку, откуда махал ей чудо-ребенок. Однако, подойдя ближе (а Гарри уже просовывал чек в неудоборасположенное окошечко аптеки!), она увидела, что покупка племянника представляет собой не совсем то, что думалось, - а, лучше сказать, совсем нето («выйди, Юлечка!»). Пока она, в ступоре, бессильно хватала ртом воздух, все еще надеясь, что ей примерещилось, Игорек, естественно, заметил реакцию названой тети, - но ничуть не смутился: с нарочитой обстоятельностью расстегнув школьную сумку, он спрятал туда го… пре… - Юлечка, я же сказала тебе, выйди!!
– затем все с той же педантичной аккуратностью щелкнул застежкой - и, вновь подняв глаза, одарил «тетю Риту» такой вкрадчивой улыбкой, что все неодобрение, которое она собиралась обрушить на племянника, застряло у нее в горле: - а Ося говорит, - прибавила она, чуть не плача, - что от этого, ну, то есть от невыраженных эмоций, может развиться язва двенадцатиперстной кишки, а то и рак!..
– да выйди же, выйди же, выйди же, Юлечка!!!

Все это было бы забавно, если б не терзающие меня тягостные предчувствия. И точно… Немного придя в себя, она заявила, что встречаться с Гарри я пусть больше и не надеюсь, что он меня «растлит», что, возможно, уже растлил, раз я играю с ним на раздевание… и вообще, уж не с этой ли целью он и осуществил свою ужасную покупку?.. Последнее предположение было диким, она отлично это понимала, однако остановиться уже не могла - и, стремясь быть последовательной, выполнила свою угрозу: в следующий раз мы с Гарри увиделись лишь спустя три года, когда оба подросли достатошно, чтобы плевать на родительские капризы.

А еще семь лет спустя, прочтя эту запись, профессор Калмыков взбеленился и едва не разорвал «Гарри-талмуд» в клочья. Сперва я не поняла, что его так задело, а потом сама перечла написанное - и пришла в ужас: ну, конечно же, «игры на раздевание»!.. Эх, Влад, Влад!.. Играли-то мы всего-навсего в шахматы, которые оба очень любили, у Гарри даже был разряд: в свое время он посещал шахматную секцию на базе бывшего Дома Пионеров, завоевал несколько медалей на районных турнирах, подавал большие надежды, - но, после того, как на чемпионате Москвы среди юниоров его, лучшего игрока, дисквалифицировали по обвинению в использовании гипноза, психотропных средств и прочих штучек-дрючек, гордость его не выдержала, и с тех пор ему только и осталось, что играть с хорошенькими и глупенькими девочками на раздевание - разбиваю наголову, раздеваю догола, смеялся Гарри, расставляя фигуры на доске. Однако, задумав сыграть ту же шутку со мной, он в итоге сам остался в одних трусах, и дядя Ося, ненароком вошедший в комнату, опешил и заорал, чтобы Гарри «немедленно оделся», - не сомневаюсь, что именно он-то и стукнул на нас маме. Вот и все, и никакого похабства; а что до грязных Владовых домыслов, то я могу с легкостью их опровергнуть - например, такой вот грустной историей:

Как-то раз, весной, мы с Гарри, знакомые уже больше года - тогда он еще пытался за мной ухаживать и искренне дивился тому, что я под всеми предлогами уклоняюсь от его назойливых ласк, - гуляли в ЦПКИО им. Горького; уж не помню, как это я упустила его из виду - засмотрелась на аттракционы, что ли?..
– но в следующий миг его черная лыжная шапочка оказалась затерянной среди доброго десятка таких же в очереди к Колесу Обозрения, и я, в панике мечась туда-сюда, взывала: «Гарри, Гарри, Гарри!!!» - пока, наконец, он не сжалился и не помахал мне рукой в дутой серебристой перчатке. Вот тут-то до него и дошло, почему я так упорно отказываюсь «брать уроки поцелуев». Нет, конечно, дядя Ося много раз предупреждал его о моей «странности», - но разве он, Гарри, мог поверить, что какая-то девчонка способна в упор не видеть его красоты?.. С тех пор он прекратил свои домогательства и, как мне показалось, вздохнул с облегчением; тогда-то мы и стали друг для друга тем, чем продолжаем быть и поныне - братом и сестрой; тем обиднее, что неделей позже нас разлучили, обвинив в каком-то дурацком «циничном разврате»; тем обиднее, что десять лет спустя, за месяц до своей кончины, этому поверил и ты, мой бедный профессор Влад…

5

Мой пятнадцатый день рождения, тоскливый и нудный, как и оба предыдущих, отмечали под всполохи голубых молний, недоброе ворчание встревоженных деревьев за окном и резкий, сухой трескучий звук сыплющейся на жесть карниза мелкой ледяной крупы: это середина июля - потому-то я и Юля!
– самый грозовой сезон... Все было уже съедено и выпито, - но одинокий, унылый гость, час назад забредший на огонек, не хотел уходить и сидел за столом словно приклеенный, нервно вздрагивая и обхватывая голову ладонями при каждом раскате грома. Напрасно мама суетилась, пытаясь навязать ему старый, чуть сломанный, но «еще хороший» зонтик, с которым, по ее словам, он «так славно добежал бы до метро»: густое белесое бушующее варево из воды и ветра, словно ластиком стершее привычный заоконный пейзаж и теперь изредка выплевывающее из себя черные прутья, со стуком ударявшие в стекла, повидимому, всерьез пугало Оскара Ильича, не преминувшего с тоской заметить, что, мол, в такую погоду из дому выходят только самоубийцы. Что ж, пусть еще немножечко переждет… Дядя обрадовался, подсел к телевизору, - и, не успели мы оглянуться, как время подошло к ночи.

Что было делать - не выгонять же его на улицу?! Битый час мы соображали, куда бы уложить дорогого гостя; когда-то, помнится, мы с ним превосходненько соседствовали в гостиной, но пятнадцать лет - все-таки возраст для девушки немалый, и едва ли ей подобает ночевать в одной комнате с чужим мужем, пусть даже они и кровная родня. Пораскинув мозгами и немного повоевав со старой, добротной, пришедшей еще из советских времен раскладушкой, ни так, ни сяк не желавшей вписываться в интерьер, семья решила, что непритязательный Ося отлично заснет и на коврике у двери… ах, ах, простите, на матрасе в кухне. То была ночь с пятницы на субботу; у меня были каникулы, у родителей - выходные, и мы резонно полагали, что наутро дядя, свежий и бодрый, отправится восвояси, позволив, таким образом, отдохнуть и нам.

Как бы не так!.. Ранним утром (ну, может, шло уже к полудню, но мы-то, вольные пташки, вовсе не торопились выкарабкиваться из сладостного анабиоза!) в прихожей внезапно раздался резкий звонок. Ай, какая досада!.. И кто бы это мог быть?.. Мы никого не ждали… Спустя секунду мерзкий звон повторился, но уже настойчивее: может, кто-то с похмелья ошибся дверью?.. Хорошо бы это проверить; что же до меня, то я и не думала поддаваться на провокацию - кто бы ни был этот назойливый визитер, рвался он уж точно не ко мне!
– и, уютненько свернувшись калачиком, натянув на голову простыню, принялась потихоньку соединять друг с другом оголенные контакты прерванного блаженства. Тем временем назойливый гость позвонил в третий раз, и нынешний звук был не чета предыдущим, он тянулся и тянулся, не прекращаясь, словно в кнопку вставили спичку (Гарри когда-то любил так шутить!), пока я, наконец, не начала вновь задремывать, сквозь пелену грез лениво думая о том, что, возможно, сама тишина есть не что иное, как род непрерывного звона…

Внезапный внутренний толчок теперь уже окончательно выбил меня из забытья, - я даже не сразу поняла, что виной тому резко изменившийся звуковой фон в квартире; некоторое время я, замерев, прислушивалась к происходящему в прихожей, откуда доносился тихий, невнятный бубнеж мужских голосов, один из которых, недоуменно-протестующий, несомненно, принадлежал отцу. Другой, нагловато-спокойный, не был мне так знаком. Впрочем… Не вытерпев, потирая пальцами слипшиеся от сна веки, я еще неуверенно слезла с кровати, накинула халатик - и, подкравшись к двери, осторожно выглянула в щелку. С первого же взгляда мне стало ясно, что случилось нечто серьезное, неприятное и, пожалуй, касающееся нас всех. Пугающая мизансцена: входная дверь распахнута настежь; сонный, растерянный папа, с усилием тараща один глаз, столбом стоит посреди прихожей, машинально поддергивая то левой, то правой рукой широкие «семейки» в голубой горошек; рядом красуется невероятных размеров клетчатый баул вроде тех, с какими путешествуют «челноки», а два долговязых очкарика в белых футболках и синих джинсах, по виду интеллигентные ребята, уже втаскивают через порог второго точно такого же монстра, не слыша (или делая вид, что не слышат) робких протестов хозяина квартиры…