Профессорятник

— Анатолий Аланович, так почем нынче святая вода для народа?

33. НА СОКОЛОВА — КАК НА «СТЕРЛЯДЬ»!

У классика есть меткое выражение, свидетельствующее о том, что на встречу с интересными людьми раньше звали «как на стерлядь», возможно, имея в виду деликатесные качества последней. Был ли профессор кафедры экономической географии Соколов «деликатесом» — это еще большой вопрос, но в качестве остроумной «занозы», обаятельного циника и пересмешника состоял «на балансе» педагогического университета им. Герцена в течение, по крайней мере, четырех десятилетий. Помнивший едва ли не наизусть Ильфа с Петровым, он перемежал свои остроты соответствующими реминисценциями из незабываемых творений, хотя, справедливости ради, в зрелые годы цепкость его памяти заметно ослабла. И первым тревожным сигналом в этой связи стала фраза Остапа «скоро только кошки родятся», в которой глагол со временем приобрел форму «рождаются». Не исключено, что «шило» таилось в его чересчур либеральном отношении к известной поговорке «мужик не кактус, ему пить надо».

Родившись в семье работников «Ленфильма» (папа был ведущим гримером, готовившим, в частности Смоктуновского к исполнению роли Ленина), Олежка сызмальства слыл большим «пижоном», особенно гордившимся тем, что, будучи ребенком, был заснят в нескольких фильмах и якобы «описал» саму Веру Марецкую — любимую миллионами людей советскую актрису театра и кино, народную артистку СССР, Героя Социалистического Труда, лауреата четырех Сталинских премий и пр., сидя во время съемок у нее на коленях. К этому следует добавить, что предметом особой гордости был также тот факт, что проживавший в семье Соколовых дог снимался в фильме «Король Лир».

Учась в Ленинградском университете, будущий профессор не то чтобы «купался как сыр в масле», и «колол орехи большой королевской печатью», но определенными привилегиями все-таки пользовался как талантливый спортсмен-фехтовальщик, участвовавший в международных соревнованиях. Спорт спортом, но незаурядность юноши была замечена на факультете географии, и по окончании учебы он был приглашен в аспирантуру к известному географу — профессору Лаврову — будущему президенту Русского географического общества. (Забавный случай произошел много лет спустя при защите докторской диссертации N, когда едкий на язык Соколов спросил своего учителя: «как вам удалось из такого г... слепить конфету», тот молниеносно парировал: «между прочим, Соколов, я делаю это не первыйраз»).

Как профессор педагогического университета, Олег Васильевич был крут и больше тройки ставил редко. Студенты, как водится, дрожали перед ним как осиновые листья, часто без толку негодовали, а когда одну беременную увезли в роддом прямо с экзамена, появилась шутка, что она «родила от Соколова». Чего греха таить, в общении со студенческой братией он запомнился яркими «непарламентскими» выражениями (к чему мы еще вернемся), что доставляло неприятности не столько ему самому, сколько другим должностным лицам.

Но мы о другом Соколове — о лекторе, об острослове, о тамаде на разного рода «сходках» и дружеских капустниках, о его умении разрядить любую «напряженку» — подчас не вполне пристойными, но смешными репликами. Он знал об этих своих достоинствах и не то чтобы чванился, но при случае ловко обыгрывал их:

— Самый умный человек, которого я когда-либо встречал в своей жизни, зто — профессор Нинхенсон. Он знает решительно все. Но, а если чего-то и не знает, то я, ведь, всегда ему ... подскажу!

И однажды, будучи еще ассистентом, ... на свою голову ему подсказал (кстати, работавший на кафедре профессор Пинхенсон, принимавший участие еще в коллективизации, был известным исследователем Северного морского пути, знал не только почти наизусть труды Ленина, но и сколько накопилось бензопил на балансах леспромхозов Республики Коми; вместе с тем, слыл шутником и «прикольщиком»):

— Вы, Дмитрий Моисеевич выдающийся ученый-марксист, но не лишены, как минимум, трех крупных недостатков.

Дмитрий Моисеевич, доселе полагавший, что лишь он один может делать методологические обобщения в коллективе, и, тем более, фиксировать имеющиеся недостатки своих коллег, от неслыханной дерзости идеологически незрелого юноши едва не подпрыгнул на месте, и как человек необычайно остроумный, отвечал:

— Ах, Соколов, вы восхищаете меня неизгладимым своим самомнением. Уж не хотите ли пришить мне порочную троицу— «власть, деньги и секс на стороне»? Так это больше по вашей части, а я могу представить вам даже соответствующие справки, если хотите.

— Ну что вы, что вы, Дмитрий Моисеевич — у вас не порочная троица, а неприемлемая лично для меня триада: во-первых, вы не курите, во-вторых, не употребляете алкоголя, а, главное, вы так «забубенили» коллективизацию в свое время, что страну родную вскоре оставите совсем без хлеба.

— Вы, Соколов— маргинальный дилетант, пофигист, вам нужны анархия и портвейн, а мы вершили великие дела... О, если бы вы еще и географию с таким усердием учили, как клевещете на коммунистическую партию и советскую власть, демонстрируя тем самым свой «профессиональный кретинизм». Это, по Марку, чтоб знали — добавил он.

Вот какого рода происходили на кафедре диалоги, когда шпаги скрещивали, хотя и разные по возрасту, но достойные друг друга личности, прежде всего, с точки зрения их объема «юмористического потенциала». (Надо думать, Олег Васильевич тогда еще не знал, что знающих абсолютно все людей на свете не бывает — бывают плохо информированные).

Однажды при распределении учебной нагрузки, коллега Доброскок Владимир Алексеевич, шутя, предложил увеличить вдвое нагрузку Соколову, из-за того, что тот имел обыкновение в разговоре (и, соответственно, на лекциях) долго тянуть «э-э-э-э-э». На этот выпад Олег Васильевич отреагировал молниеносно: «Вы, Доброскок, не путайте профессорское ««э-э-э-э-э» с доцентским» (будто копируя известный монолог Этуша из «Кавказской пленницы»: «Ты свою шерсть с гоударственной не путай.»).

Будучи весьма гостеприимным человеком (как и его жена — Ирина Петровна), Соколов мог, ничтоже сумняшеся, вдруг заявить гостям: «мужики, на часах 10 вечера, хватит лохматить бабушку, пора улепетывать по своим хазам, обрыдли, на хрен'.». У любого другого этот номер не прокатил бы, и гости, наверняка бы, навсегда забыли дорогу к этому дому — ему же почти что аплодировали, и это было удивительно. Или еще случай: юной и достаточно миловидной аспирантке Насте Соколов отпустил откровенно оскорбительный «комплимент», указав, что та сегодня больше чем на «бабу-ягу» не тянет. Обиженная «огрызнулась» не только адекватно, но и достаточно язвительно:

— Во-первых, Олег Васильевич, впечатление такое, что вы «хорошо позавтракамши» сегодня, а, во-вторых, сами вы, профессор, чай, давно в зеркало глядели на себя?

— Послушай, Брунгильда! В отличие от некоторых, я не собираюсь никого соблазнять и ни к кому подольщаться, — оживился Соколов, — ты ясе — юная «хыщница», пушишь хвост и постоянно косишь на сердцеедов, поэтому изволь марафет наводить каждый божий день, а не через два дня на третий. И нечего выгускать свои коготки, иначе я тебе их быстро обрежу. Благодарить надо старика — кто тебе еще подскажет, если не я? Иди отсюда, козявка!