Профессорятник
Шрифт:
Главное отличие от российских студентов, во что трудно поверить — полное отсутствие подсказок, учиться должен каждый сам. Конкуренция чуть ли не с «ночного горшка»: сегодня он у меня спишет, а завтра станет моим начальником? Нет, этому не бывать! Это при всем притом, что в университетах процветает студенческое самоуправление, сообща решаются различные житейские проблемы, действуют объединения юношей — «братства» (fraternities) и девушек — «сестричества» (sororities).
На всех формах занятий поощряется дух дискуссии, стремление защитить собственное мнение, даже когда оно кардинально расходится с мнением преподавателя. Один коллега — профессор из Польши, имел неосторожность поставить отсутствовавшему студенту (скорее, из
Очень интересно: нашелся ли в России хоть один студент, который опротестовал бы отличную оценку, независимо от того, каким образом она получена? В этом есть сомнение.
Процесс учебы строго регламентирован. Темы лекций, даты их проведения известны чуть ли не зав год вперед. Оценки базируются, исходя из участия студентов в аудиторных занятиях (особенно, в дискуссиях), принимаются во внимание результаты так называемых промежуточных тестов и проверочных работ (quizzes) на базе изученного материала, студенческих исследований и лабораторных отчетов. Сама система «демократизирует» и студентов и преподавателей, хотя чувствуется определенная дистанция между ними. Демонстрация нарядов, «пижонство» в одежде считается неприличным — как правило, никаких пиджачных пар с жилетами и галстуками (только в торжественных случаях!), и это так контрастирует с нашей университетской и академической манерой одеваться. Простота в одежде касается и студентов, независимо от их финансового положения, одевающихся недорого, но со «вкусом», желательно с университетской символикой.
Все эти «порядки» — результат многолетних традиций, высокой культуры, востребованности специалистов и, конечно, экономического благополучия, когда в любом университете царят культ познания и культ работы. Если этого нет— имитация образования, «мошенничество» при сдаче зачетов и экзаменов, «бумажная круговерть», невоспитанность студентов и недопустимые «срывы» преподавателей. Кстати о последних.
...Группа студентов сдавала зачет по географии зарубежных стран профессору Соколову, манера поведения которого, как известно, даже близко не соответствовала этикету, принятому в тех же США. Ткнув деревянной указкой в одну из стран Тропической Африки, он попросил студентку 4-го курса идентифицировать эту страну, заодно назвав ее столицу. Но не тут было! Элементарный вопрос, ответ на который способны дать многие десятиклассники, поставил беднягу в крайнее затруднение. Изобразив страдальческую гримасу, вошедшая в ступор девушка с надеждой обводила взглядом своих товарищей.
— Габон! Габон! — слышался отовсюду тихий шепот сочувствующих.
Услышав вожделенное слово, студентка решительно изрекла:
— Гиббон!
Что было дальше — описать трудно. Пришедший в бешенство профессор, и в былые времена плохо контролировавший свое поведение, буквально подпрыгнул на своем стуле. Что-то пробурчав с помощью ненормативной лексики, он грубо обозвал несчастную:
— Папа твой гиббон! Иди прочь отсюда, дура!
Эта неприглядная история, которая в странах западных демократий, наверняка, закончилась бы немедленным увольнением распоясавшегося профессора, имела следующее продолжение.
Явившийся в кабинет заведующего кафедрой на следующий же день весьма интеллигентный с виду отец студентки (как потом выяснилось — доцент одного из университетов) без обиняков заявил:
— Я был цинично обозван вашим профессором обезьяной и знайте: дела этого так не оставлю. По идее я должен набить ему, извините, морду, но, говорят он — мастер спорта и мне, пожалуй, с ним не справиться. Я пойду другим путем: буду настойчиво требовать его увольнения, и если руководство вашего заведения будет этому противиться, в этом требовании дойду до министра образования.
Ситуация накалялась. Попросив отца немного подождать, заведующий кинулся искать профессора Соколова и, к счастью, вскоре обнаружил того в одной из аудиторий. Наспех
обрисовав ему тактику поведения, заведующий приказал ему спрятать свою гордыню куда-нибудь поглубже и броситься чуть ли не на колени перед отцом студентки, которого он намедни припечатал словом «гиббон», иначе дела грозят принять, действительно, неважный оборот.Картина, которая предстала перед его глазами через полчаса в его собственном кабинете, буквально шокировала его. Профессор Соколов, с трубкой во рту, и папа-«гиббон» мирно сидели напротив друг друга, правда, не в обнимку, но в весьма благодушном настроении, улыбаясь и жестикулируя. Но, главное, состояло в том, что между ними на столе стояла .. .раскупоренная и наполовину уже опорожненная бутылка коньяка и два бумажных стаканчика. ... Да, «аршином нас уж точно не измерить»!
Остается добавить, что эта история случилась «под занавес» советской власти, и уж конечно, сегодня, в условиях торжества Болонской системы образования, такое безобразие в нашем учебном заведении немыслимо.
Да, немыслимо!
37. ВСЕПОНИМАЮЩАЯ «ДУРА»
Этот несколько грубоватый сюжет относится к началу далеких 80-х годов, когда рассказчика баек, после защиты докторской диссертации (тогда это было еще довольно редкое событие) стали вдруг «сватать» на разные должности, как в своем родном «колхозе», так и далеко за его пределами. Помнится, моим высокопоставленным другом Евгением Петровичем (работником министерства, с которым судьба свела во время «восточной кампании» в Афганистане) была предложена на выбор должность ректора сразу нескольких провинциальных педагогических институтов (в Бийске, Горно-Алтайске и Южно-Сахалинске), от которой удалось благоразумно «откреститься». Судьба не раз хранила автора, и уже хотя бы за это ее клясть никак нельзя.
Ректором Бордовским Геннадием Алексеевичем мне была предложена должность заведующего кафедрой — думаю, в те годы (разумеется, не сейчас!) лучшая вакансия для лиц, которые противятся «поденщине» и пытающихся дружить с наукой. Но это случилось позже, а сейчас речь о другом...
Занятия со студентами в те времена начинались рано — в 8 утра, и многие преподаватели, равно как и студенты, торопясь и чертыхаясь, штурмовали редко ходивший пассажирский транспорт. В помещении кафедры уже сидела почтенного возраста лаборантка — Тамара Ивановна, усердно корпевшая над очередной «халтурой» — кому-то строчила очередную диссертацию на дряхлой пишущей машинке «Ундервуд». Жила оно скромно, в одиночестве, и желание подзаработать лишнюю копейку меня отнюдь не напрягало. Ради Бога! Вот только ее гражданское сознание находилось, можно сказать, на протоплазматическом уровне: диссертации она печатала исправно — слов нет, а вот на тиражирование материалов для проведения практических занятий ее явно не хватало, и я, естественно, бурчал, откровенно выражая свое недовольство.
Поэтому тот неприятный, но по своему остроумный диалог, который произошел в то утро между Тамарой Ивановной и явившимся спозаранку на работу профессором Соколовым не стал для меня неожиданностью.
Т. И.: Олег Васильевич! Знаете ли вы, какая мне уготована судьба после того как Ю. Н. (это я) станет заведующим кафедрой?
Профессор (вынув трубку изо рта, оживившись): Очень интересно! Ну-ка рассказывайте, не томите\
Т. И.; Он меня, ясное дело, вытурит взашей и возьмет на мое место девушку семнадцати годков, верно говорю?
Профессор (обращаясь уже ко мне): а вы говорите, что Тамарка — дура. Ведь все, все понимает, каналья!
В самой неприглядной ситуации оказался я, поскольку в подобных выражениях никогда Тамару Ивановну не характеризовал (в чем тут же старался безуспешно ее убедить), а пытаться дезавуировать Олега Васильевича — едкого и бесцеремонного острослова — можно было лишь «напороться» на очередную «шпильку».
38. ГАЛСТУЧНАЯ КРУГОВЕРТЬ
Кто из нас не мучился всепоглощающим вопросом — что же этакое подарить близкому человеку или даже сотруднику в день рождения, чтобы и самому не оконфузиться и чтобы вещь понравилась, украсила быт, не отправилась на «верхнюю полку» или в дальний угол шкафа и была вообще востребована?