Прогулки по лезвию

– Итак, - сказал Муравьев, - Миронова должна оставаться здесь до тех пор, пока я не получу информацию, что никакой опасности для неё в Москве больше нет. Понятно?

– Понятно, - сказал Афонин.
– Пусть остается, она тоже согласна.

Вот только...

– Что только?
– насторожился Муравьев.

– У неё тоже денег с собой нету.

– Не волнуйся, поможем. Ну, а как там у вас?
– резко переменив тон на доверительный, спросил Муравьев.

– Да никак, - ответил Афонин.
– Все утекло. Просто друзья... Просто жалко её.

– Друзья, - Муравьев покачал головой.
– Ну что ж, это тоже неплохо.
– Он тут же перестроился на деловой тон.

– А жалеть её нечего. Она теперь на свободе, жива и здорова и, заметьте, обеспечена на всю свою жизнь. Теперь её очередь нас жалеть.

Итак, парни, сейчас рвем в Москву, там я начинаю обрабатывать Блинова. Надо его вывести на чистую воду.

Посадить бы этого негодяя, но тут не знаю, как выйдет...

На прощание Афонин сказал:

– Я бы очень хотел, чтобы вы как можно скорее приехали снова. Желательно все втроем. Я вас в Дальнюю бухту свожу, там окуни по три кило!

Черные.

Малков обнял Афонина.

– Во-первых, таких окуней не бывает, а во-вторых, работай, не расслабляйся. И береги её, а то отобью.

Джип понесся, петляя в лесном коридоре, и когда вырвался на укатанную песчаную дорогу, то полетел с такой бешеной скоростью, что Важин сказал:

– Иномарку, что ли, купить, если разбогатею?

– Не надо!
– тут же сказал Муравьев. Если уж любишь природу, то купи новую "Ниву". И переделай её на семьдесят шестой бензин, чтобы по провинции мотаться.

Так они и мчались в столицу, разговаривая о машинах, об иномарках, о том, что стоит-не стоит, опасно-не опасно.

– А что, братва, - сказал вдруг Малков, - хорошо бы у Марии с Афоней опять началось все по новой.

– Боюсь, теперь не получится, - сказал Муравьев.

– Кто его знает, - сказал Важин.
– У них по идее сейчас все с нуля начинается. Столько обоим в этой жизни досталось. А симпатичная девка. Симпатичная, - повторил он.

– Но какая бледная, - заметил Малков, - как смерть.

– Посиди-ка без солнца месячишко-другой, я на тебя погляжу...
– сказал Муравьев.

И он опять стал рассказывать о том, как она в первые минуты не верила в свое освобождение, не верила в то, что на улице осень, потому что по её прикидкам должна быть весна.

Но по всему чувствовалось, что мысли сыщика витают где-то совсем в других сферах, похоже, он уже обдумывал свои действия по отношению к Блинову. И Важин не удивился, когда Муравьев сказал:

– Это очень кстати, что у вас есть пейджинговая связь. Очень кстати.
– И умолк.

Несколько километров проехали в полном молчании. Потом Муравьев заговорил вновь:

– Ребята, дня через два ждите вызова от меня. Не намечайте пока никаких дел, давайте это дожмем. Думаю, нам не грех слупить с него энную сумму... Вы просто меня подстрахуете в случае надобности, а так я со своими ребятами все обтяпаю. Просто чтобы вы знали. Человек я открытый, со своими никогда не темню, заработать я должен. Что я, зазря, что ли, всю эту катавасию распутывал? И людям своим я должен платить. Мне что, теперь у Даниловны её последние доллары забирать?

– Нет, тут Блинов должен платить, - сказал Важин.
– И хорошо заплатить!

– Тысяч по десять, надеюсь, вас устроит?

– Вполне, - ответил Майков.

– Нормально, - сказал Важин.
– Хорошее дополнение к гонорару за будущую книгу. Которую, может быть, никто никогда не издаст.

– Дай порулить, - попросил Муравьев.
– Никогда не водил такие.

Они поменялись с Малковым местами, тронулись, разогнались, и Муравьев сказал:

– Будто всю жизнь сидел за этим рулем. Удобная чертовка!

"Пацан", - отметил про себя Важин. И почему-то это открытие его обрадовало. В Москве они распрощались как старые добрые друзья.

Глава 6

Блинов не знал, что ему предпринять. Он уже подал заявление в милицию о пропаже Марии. Это было первое, что он сделал, как только ему сообщили о налете на голицынскую квартиру. Но на этом его действия кончились, поскольку, не зная, какие силы тут принимали участие, Блинов не знал, в каком направлении действовать.

Водитель-омоновец был ранен в ногу, другой охранник, закончивший дежурство, пропал вместе с Мироновой. И этот факт поначалу больше всего не давал Блинову покоя - как бы теперь новые похитители не узнали всю подноготную. Но в этом плане Дронов его успокоил: никто из его подчиненных даже не подозревает, кого и зачем они охраняли.

– Собственно, я ведь тоже ничего не знаю, - добавил подполковник, лишний раз подчеркивая свое косвенное участие в этом темном деле.
– Другой вопрос, что теперь они могут выйти на меня... Или на мое руководство... В таком случае потребуются хорошие деньги, чтобы замять.

– Замнем, - в свою очередь успокоил Блинов подполковника.
– Но как вы могли допустить такое?!

– Поймите, новую смену взяли под стволы внутри темного подъезда. Что оставалось ребятам? Они были вынуждены провести их в квартиру. Сказали пароль, им открыли...

– Ладно, черт с ними. Как вы думаете, кто мог на такое решиться? Кто вообще мог об этом узнать?
– нервно спросил депутат.

– Не знаю. Ищите среди своих врагов. И друзей. Как бы там ни было, но в том, что кто-то вычислил местонахождение объекта, нашей вины нет! А при такой малочисленной охране... Что могут четыре человека при серьезном нападении? Если бы вы нас предупредили о такой возможности, мы ввели бы иной режим охраны объекта. Но тогда другие расценки...

Блинова раздражало это казенное слово "объект". Все сейчас его раздражало в подполковнике. Расплатившись и мрачно попрощавшись с командиром ОМОНа, Блинов в сотый раз начал анализировать: кто это еделал? Кому это нужно? Ответа не было.

Неизвестность угнетала Блинова, он чувствовал себя растерянным и абсолютно беспомощным. "Если все это сделано не ради Марии, то у них цель одна, - думал он.
– Кто-то всерьез за меня взялся. И очень даже всерьез. Какую надо иметь организацию, чтобы за полтора месяца вычислить, где она находится, и за десять минут её увести? Так могут работать только отменные профессионалы".

Мысль подполковника о том, что не мешало бы присмотреться не только к врагам, но и к друзьям, не ускользнула от внимания депутата. На другой день он поочередно стал вызывать к себе всех, кто так или иначе соприкасался с "делом Марии". Альберта Соловьева, хотя тот знал много больше других, прощупывать смысла не было: Соловьеву копать под Блинова - все одно что подать на самого себя заявление в прокуратуру. Его Блинов вызвал раньше других. Тощий, долгоносый Альберт был озабочен как никогда, ни одной остроты не слетело с его языка с того момента, как он узнал о случившемся в Голицынском парке. Их фирме, прикрытой со всех сторон властными структурами, брошен вызов! (Соловьев именно так расценивал нападение на квартиру, охраняемую омоновцами.)