Прогулки по лезвию

– Надо знать, где носиться, - заметил Муравьев.
– А счастье, как это ни банально звучит, в достижении цели. Не знаю, как у вас, у меня так.

Дело удастся, вот тебе полдня счастья.

Ну, а потом снова работа.

– У нас так же, - заметил Важин.
– Точно также. Получится вещь, когда чувствуешь нутром, что получилась, и вот тут - мгновение счастья. Не полдня, но пара часов полноценного, здорового счастья.

– Нечто вроде первой брачной ночи, - сказал Малков.
– Заметьте, мужики, никто из вас о любви даже не вспомнил. Стареем, мужики.

– Почему?
– отозвался Афонин.

– Я вспомнил...
– Все одновременно подумали о Марии и промолчали. Затем Афонин добавил: - Только любовь - это вовсе не счастье...

– А что же это тогда?
– недоуменно спросил Малков.

– Не знаю...

– Видите ли, - заметил мудрый Важин, - любовь хороша тогда, когда человек созрел для нее. Когда оба созрели. Оказывается, в этой жизни до всего нужно дозреть. Думал ли я в двадцать пять лет, что бриться хорошим опасным лезвием необъяснимое удовольствие? А послеобеденная, допустим, сигара или трубка. Разве двадцатилетний сопляк, тянущий сигарету за сигаретой, может это понять?

– А партия в шахматы у камина!
– иронично подхватил Муравьев.
– А марки, монеты, как у моего Веревкина. Да идите вы все к черту со своим эстетизмом, маниловщиной и ещё не знаю с чем. Дело. Дело! Вот в чем суть человека. Тем-то он и отличается от других теплокровных, что может кумекать и делать дело!

– Дело-то дело, - негромко сказал Афонин, - но и дело надо делать красиво. Ладно, на первом месте работа, а что на втором?

– Опять, что ли, любовь?
– не скрывая язвительности, спросил Муравьев.

– Нет же, - отмахнулся Афонин, - я не о том. Надо уметь радоваться мелочам, без этого жизнь теряет половину смысла.

– Каким ещё мелочам?
– саркастически спросил сыщик.
– Часами на марки глазеть? Полчаса рожу мылить, вместо того чтобы побриться за пять минут? Радуйтесь, кто же вам запрещает. Ну а мы будем дело делать...

Тихо шурша, опадали листья с берез и осин, потрескивал сухими сучьями костер, вода в реке словно застыла.

Важин смотрел на неё и думал, что в целом повесть в его голове уже сложилась, что впереди трудная зима непрерывной работы, то есть прощай поездки, застолья с друзьями, и только кабинет, компьютер, сигареты, трубка да крепкий чай... "Вот тебе и все счастье", - про себя сказал он. И вдруг ему стало тревожно, вспомнились слова Марии "не приедет ли кто сюда", он заволновался, поднялся и сказал:

– Мужики, пойду гляну, как она там. Что-то не по себе.

– Брось ты, - остановил его Муравьев, - я бы почувствовал, если что.

– Я бы тоже почувствовал, - вставил Мал ков.

Но Важин все же ушел. До дома было всего метров триста, и он быстро вернулся, успокоенный, улыбающийся.

– Твоя молодая не спит, хозяйничает.

Они допили водку, ещё покурили и поехали смотреть сети. Рыбы мало попалось: несколько плотвичек, несколько окуньков, пара щурят.

– Извините, - сказал Афонин, - но жарить буду я.

– Давай-давай!
– легко согласились все.

И пока хозяин растапливал маленькую печурку, рыбу почистили, передали ему. Он начал колдовать со сковородой, с маслом, луком и перцем, и в этот момент Важин увидел, что Муравьев и Мария вышли из дома. Он глянул в окошко - сыщик и девушка не спеша удалялись к реке, о чем-то беседуя.

Важин вышел на крыльцо, закурил. Рядом на ступеньку присел Малков, покачал головой.

– Не очень-то он мне нравится.

– Брось, - возразил Важин, - мужик ничего.

– Ничего-то ничего, да слишком себе на уме.

– На то он и сыщик. Просто вы разные люди.

– Дело не в этом, - Сказал Малков, - дело совсем не в этом. Чего он терзает ее? Ты догадываешься, о чем он сейчас говорит?

– Догадываюсь, - неопределенно ответил Важин.
– Видимо, успокаивает...

– Эх ты, писатель. О деньгах он сейчас говорит!

– Мнительный ты стал, Сашка.

Болезненно мнительный.

– Ничего я не мнительный, - ответил Малков и ушел в дом.

А между тем Афганец был прав, Муравьев обрабатывал Марию. Он говорил:

– Ты понимаешь, что он хочет у тебя все отнять? Ты понимаешь, что мы не должны этого допустить?

– Мне ничего не нужно, - отвечала она.
– Ничего. Я теперь совсем другой человек.

– Это так кажется, - убеждал Муравьев.
– Ты же только первый день на свободе. Подожди, пройдет неделя-другая, ты вернешься в нормальное состояние, тебе захочется жить, а для этого нужны деньги, деньги и ещё раз деньги. А у тебя их не будет! А они должны быть, ты их заслужила. И если ты мне поможешь, мы эти деньги добудем. Для этого ты должна делать все, как я тебе скажу. Ты мне веришь?

– Верю...
– безропотно и безрадостно отвечала Мария.

– Сделаем так, - сказал Муравьев.
– Ты будешь жить у Афонина до тех пор, пока я тебя не вызову в Москву. Или я за тобой приеду, или Андрей с другом. Тебя привезут, я тебя проинструктирую, что надо делать.

А пока постараюсь обработать твоего муженька.

– Он не муж мне, - сказала Мария.
– В том-то и суть, что теперь он не муж.

– Это дело десятое. Главное, ты законный владелец огромного состояния. И часть этого состояния мы у него заберем... Надеюсь, при этом ты меня не забудешь.

– Понимаю, - сказала Мария с печальной улыбкой.
– Делайте, что хотите. Мне все осточертело.

Она смотрела на вязкую осеннюю реку. Мысли о Боге, о природе, о вечности не оставляли её. Вечность - продолжение жизни... А без жизни нет ничего, даже вечности. Надо жить, несмотря ни на что, думала Мария, отказ от жизни великий грех. "Вотвот!
– она поймала важную мысль.
– Жизнь - это всего лишь ступень к вечности".

Муравьев обнял её за плечи и повел к лесу.

– Повторяю, в Москве тебе появляться нельзя. Особенно в своей квартире.

– У меня её нет. У меня теперь ничего нет.

– Все будет. Все будет, как надо.

Видишь ли, при желании мы твоего Блинова можем раздеть догола. Но у этого варианта есть минусы. Во-первых, затянется волынка на месяцы, а то и на годы. Во-вторых, разоренный человек становится непредсказуем, он опасен, как раненый зверь. Возникает существенный риск. А риск теперь нам не нужен. Нам что нужно?

Ты страдала, я сутками из-за него работал, пусть платит.

– Гриб!
– вдруг воскликнула Мария, увидев большой подберезовик.
– Надо же, какой большой и какой крепенький!