Прогулки по лезвию

– Он что, - спросил Муравьев, - каждую ночь ей свои книги дарил?

– Поэт, - улыбнулся Важин.
– Чистой воды был поэт.

– Что значит был? Умер уже?

– Умер поэт, родился прозаик. Прозу пишет теперь.

– Так ты с ним знаком?
– удивился Муравьев.

– В том-то и дело! И очень даже неплохо.

– Так, - потирая руки, сказал сыщик, - на выход, коллега!

В ожидании лифта, Важин рассказывал об Отраднове.

– До перестройки жил, как многие из его племени малоизвестных поэтов:

подрабатывал сторожем, выпустил две книги, стал членом Союза писателей.

Но новое время сломало его... Прозаикам сейчас и то тяжело, а поэтам просто труба. Кому ты нынче нужен со своими стихами? Начал пить, место сторожа потерял, уехал куда-то в Карелию. Думали, спился, пропал.

Но он вдруг является с папкой очерков. О лесах, об озерах, о старых деревнях. Очерки, надо сказать, блестящие. Но и они теперь у нас никому не нужны. Вот тут-то мой друг-журналист и помог ему: нащелкали они за год слайдов к этим очеркам да и продали все финнам. Те прекрасный альбом выпустили, хороший гонорар заплатили. Думали, заживет наш Афонин...

– Афонин это кто?
– спросил Муравьев.

– Да он же. Отраднов - его псевдоним. Ну, думали, заживет. Но...

Поэт!
– Важин беспомощно развел руками.

– Пропил гонорар?
– Муравьев рассмеялся, входя в лифт.

– Хуже! Ты не поверишь, поехал куда-то вкладывать свои доллары и по дороге их потерял!

– От черт!
– воскликнул Муравьев.
– И что он теперь?

– В деревне. В Тверской губернии где-то кукует. Сидит на воде и хлебе. Хорошо, что мой друг ему очередную идейку подкинул: лесная глушь в центре России. Финны уже заинтересовались.

– Там действительно глушь?

– Ты даже не представляешь! И сидит наш Афонин в избушке, по новой марки-доллары зарабатывает.

– Так опять потеряет, - безнадежно махнул рукой сыщик.
– Милая Маша! сказал он, передразнивая неизвестного ему поэта.

Звезды, луна, рваная тюлька!
– Он наугад открыл книгу и прочел: "На горке сидит девчушка и плачет в три ручья. Под горкой бежит речушка, по камешкам спеша". Это что, у него все такие стихи?

– Нет, есть настоящие.

Они сели в машину, тронулись, и неожиданно Муравьев резко свернул в Проточный переулок и следом - во двор. Они оказались с тыльной части блиновского дома.

– Ну-ка, где там наше кухонное?
– спросил Муравьев, опуская боковое стекло.
– Ты его видишь?

– Надо считать, - ответил Важин, стараясь определить хотя бы вертикаль второго подъезда.

– Не надо считать, - сказал Муравьев, доставая из перчаточного ящика бинокль.
– Вон оно. И без бинокля пятнышко видно.

– Какое пятнышко?
– не понял Важин.

– Жвачку мою. Я к раме её прилепил. Итак, нарисуем для памяти.
– Муравьев достал блокнот и аккуратно нарисовал расположение окон Блинова. Подписал: "кухня", "кабинет", "столовая"...
– И, главное, что удачно?
– спросил он в любимой своей манере задавать вопросы, а потом самому на них отвечать. Удачно то, что вон тот старый дом не снесли наши великие архитекторы. Так что будет у нас распрекраснейший наблюдательный пункт. Своего зама Веревкина на прослушивание посажу. Ас.

– На чердаке?
– спросил Андрей.

– Зачем? Договоримся с кем-нибудь из жильцов.

– А согласятся?

– Только плати...

– Похоже, подсматривание и подслушивание - ваша основная работа?

– Каковы заказы, такова и работа, - ответил сыщик.

– У тебя есть какая-нибудь версия? Кроме, конечно, того варианта, что она сбежала к Афонину.

– Какие тут версии, - неопределенно ответил Муравьев.
– Муж - депутат и большой коммерсант. Вот тебе и вся версия. А с вашим Афониным сам разбирайся. Я о нем всерьез было подумал... Но что-то не вяжется. Доллары потерял!
– в очередной раз с искренним возмущением повторил сыщик, но тут же спокойно добавил: - Афонина ты проверь обязательно. И вообще порасспрашивай его о нашей пропавшей. Далее... Отношения в этой семье тяжелые. Не зря же нас Блинов тогда нанимал. И знаешь, куда она исчезала два года назад? Мы поначалу подумали, что она темнит, что здесь что-то не так. Это ж был конец сентября... Так куда она ходила?
– спросил Муравьев.

– По грибы, - ответил без улыбки Андрей.

– Почти угадал. Она к "Белому дому" ходила...
– Они опять помолчали. Муравьев налил из термоса кофе, жестом предложил стакан собеседнику, но тот отказался.
– Каждый день, представляешь? Муж с утра на работу, а она вроде как на прогулку к "Белому дому".

– Что она делала там?
– спросил Важин, прикуривая новую сигарету.

– Ничего. Ходила вокруг, иногда с кем-нибудь разговаривала. Причем явно с незнакомыми.

– И что вы потом Блинову докладывали?

– То, что видели, то и докладывали. Похоже, он так до конца нам не поверил.

– Страстный ревнивец?

– Вроде того. Черт, а курить тянет.

Давай коньячка, что ли, тяпнем?
– неожиданно предложил Муравьев.

– Не могу. За рулем ни грамма.

Тогда Муравьев перегнулся, из кармана за спинкой сиденья достал початую фляжку коньяка.

– У тебя не машина, а бар на колесах, - заметил Важин.

– Жизнь такая.
– Муравьев налил полстакана и залпом выпил.
– Очищает, сказал он, не поморщившись.

– Да, иногда организму полезно очиститься.

– Не организму, - поправил Муравьев, - душе.

– И что, - спросил Важин, - она так и торчала у парламента?

– Именно что торчала. Ходила, глазела на колючую проволоку. Так что какие тут версии... Их десятки.

Могла в самом деле любовника найти и к нему сбежать. Могла просто от мужа уйти. Но скорее всего её выкрали. Какие-нибудь вымогатели, конкуренты, политические противники мужа... Маньяк сексуальный пришить мог... Сам-то что думаешь?

– В основном то же, что и ты. Ну ещё кое-что бредовое, чисто писательское.

– Точнее?

– Думаю, не затеяли ли они с Верой Даниловной какую-нибудь игру против Блинова. Уж больно не любит домработница своего племянничка.

А если ещё и жена его не любит...

– Ну если так, то мы это быстро раскрутим, - заверил Муравьев.

Прощаясь, договорились о связи.

– Ты мне особенно не названивай, - сказал Муравьев.
– Сам понимаешь. Я буду звонить. Но все равно по телефону ничего лишнего, никаких имен.