Прогулки с Бесом

Не гордился "колдовскими операциями", не видел себя "благодетелем и спасителем семейства": звал-то не чужого отца, но своего...

Заниматься колдовскими действиями доверяли почему-то мне. Старшая сестра магией не занималась.

Почему мать готовила меня в "колдуны" - объяснение появилось только сейчас: во все исторические времена совершать магические манипуляции мог только член семьи "мужска пола".

Пол мужской был, но того, кто мог бы тогда оценить мои способности к магии - рядом не было. Возможно, что "колдун" из меня был никакой, "нулевой", но других, кто мог бы исполнить просьбу матери, когда отец задерживался в поездке дольше трёх суток - рядом не было...

– Почему не упоминаешь, что отец ни разу не попадал под "обработку народных мстителей"?

– Как могу такое приписать себе?

Предупреждение всякому, кто захочет в будущем через поддувало действующей, рабочей плиты, звать потерявшегося человека... или покинувшего вас:

а) совершающий магический ритуал должен быть невинным ребёнком мужского пола не старше десяти лет и никогда не состоявший "членом всесоюзной пионерской организации им. Владимира Ильича Ленина".

Основное требование для вызывателя духов - это не состоять в какой-либо политической организации, быть свободным. Духи не любят и не входят в общение с теми, кто связан "партейной" дисциплиной: любая наша зависимость нейтрализует и сводит на "ноль" возможности и силу всякой магии.

Много позже узнал название тому, чем занимался: "энвольтование".

б) призывы к возвращению следует совершать только через рабочую печь. Или плиту. Тёплую. Вызывать через трубы печей сгоревших жилищ - пустое, бесполезное занятие. Так же непригодны вентиляционные отверстия в кухнях нынешних панельных домов.

Удивительное явление: почему бы подробно не расспросить отца о его работе на оккупантов? День за днём? Всё, что сохранила отцова память? Что он делал, в чём заключалась враждебная деятельность против "страны советов"?

– Да какая это работа? Фонари хвостовые таскал и всё другое, что делал до войны и на советском транспорте. Что может измениться в работе на железной дороге? Дорога ещё долго будет только дорогой. Техника изменилась, но сама дорога - нет. Вагоны-то прежние, на колёсах... Грузы были другие и хозяева новые, а так - всё, как и прежде.

– С "народными мстителями" доводилось встречаться?

– Было! Как-то иду на службу, осень была, и перед станцией встречает личность в телогрейке. Понял по экипировке моей: работник на немцев. Показывает кусок угля:

– В тендер подбрось!
– не просит, требует...

– А как подбросить? Забраться в кабину паровозников? И они не спросят "чего забыл"? Не допросят, не хуже немцев, а может, и лучше?

Свои долго разговаривать не станут: ключом по черепушке - и сбросят с паровоза. Цел останусь - повезло, нет - так нет. Если немцы возьмут - бить не станут, пулей ограничатся, а у меня трое гавриков, и все малые. Подброшу "уголёк" в тендер и что потом?

...потом, на ходу состава, на вид нормальный кусок угля кочегар кидает в топку локомотива... Взрыв в топке рвёт трубы котла, освобождается пар и разносит всё вокруг:

– "Получайте партизанскую месть"!
– первой гибнет локомотивная бригада: мало кто из прислуги паровых котлов в живых остаётся, когда тем надоедает работать. Прислужники, предатели проклятые, чего их жалеть!? Вариант два: подбрасываю "уголёк" в тендер чужого, не своего паровоза, не того, который потащит мой состав, а те паровозы обслуживают предатели, как и я... Как соседа убивать? У него двое ребят малых? И как скоро немцы меня вычислят и возьмут, сколько потратят времени на выяснение всех обстоятельств? И, разобравшись - шлёпнуть?

– что тогда ответил "мститель" отцу и почему не прикончил родителя - при жизни отца таким вопросом не задавался, и прошлый туман разгоняет бес. Но, думаю, не сам, отец шлёт сигнал из своего далека:

– "Скорее всего это был провокатор от немцев: свободно и безстрашно разгуливал около станции..."

– ...но мог быть и "народным мстителем". Как теперь узнать?

Глава 100.

Второе Рождество.

Чем памятен второй оккупационный декабрь?

Обитатели монастыря помнили первое празднование чужого "рождества Христова", помнили, каким фейерверком встречали немцы католическое Рождество в прошлом году, и повторно пугаться не готовились.

Война хороша разнообразием: в ночь за пару дней до Рождества, или менее того, советская авиация совершила не особо жестокий налёт на станцию. Судить о жестокости налёта, когда он делается за пять километров от твоего жилища - трудно, но если бы знал счёт - ни одна свалившаяся на станцию бомба не осталась бы неучтённой. Для самой станции налёт был сильным, но поскольку до монастыря долетали только звуки взрывов, то и налёт можно было отнести к категории "терпимых". Монастырцы довольно равнодушно отнеслись к налёту советской авиации:

– До нас не долетят! Повторения прошлогодних страхов не будет, учёные!
– к тому времени масса обитателей монастыря превратилась в экспертов по вопросам авиационных налётов, и засчитать бомбёжку на манер прошлогоднего торжества никак не могли.

Странно как-то Рождество началось, рановато и с большим заревом над станцией! Настолько большим и хорошим заревом, что лица монастырцев, высыпавших на улицы для выражения чувств, были хорошо видны.

Люто бомбят станцию, и отца нет третьи сутки! Что думать, чего ждать?

До предела тревожное состояние души мать обозначала двумя словами: "предаться земле". "Предание земле" - часть христианского обряда погребения, после которого всякие "воскресения" невозможны... если не считать "всеобщего воскресения из мертвых" с последующим "страшным судом".

"Предаться земле" - короткое и точное определение, ничего лишнего: "конец всему". У "предаться земле" был ещё один короткий и пугающий смысл: "умерла", но мать им не пользовалась, но отдавала предпочтение "преданию земле". "Предаться земле" несёт в себе незавершенность, звучало замаскировано, изящно, и не имело точности, кою несёт в себе понятное "умерла", "предаться земле" не значило полного и окончательного расчёта с видимым миром.

Причин "предаться земле" у матери было больше, чем нужно: бомбёжка на станции была? Была! Приличная? Очень даже, страшная и "яркая"": в монастыре, в пяти километрах от станции, было светло, как днём... ну, если не совсем, "как днём", то с видимостью, коя позволяла без труда видеть выражения лиц обитателей монастыря, высыпавших на улицы с желанием что-то узнать о происходившем.

Мог отец попасть под "обработку" родной авиации? Вполне, к тому и шло: верной работой на врагов отец заслужил наказание от "родной советской авиации" и повисшая в келье тревога языком матери сказала: