Проигравший из-за любви

Было так странно слышать, что доктор мало знал и интересовался современными певцами, с которыми музыкальный Уолтер Лейбэн был так хорошо знаком. Но, с другой стороны, этот приверженец науки читал Шекспира и многих других его современников с глубоким пониманием, а Гомер, казалось, был внутри его сердца.

— Я думала, вы никогда ничего не читали, кроме медицинских и научных книг, — сказала девушка удивленно, после того, как он открыл для нее кладезь своей памяти ради ее развлечения.

— Да, немного я читал и другую литературу. Мне нравились поэты эпохи Елизаветы, когда я был молодым человеком, и Гомер. Думаю, я наполовину жил в древнегреческом мире — этой прекрасной земле грез. Но вскоре я стал смотреть на науку как на что-то более благородное, чем память о прошлом. Правда, у меня в кабинете есть книги Шекспира и Гомера, и иногда я беру их почитать, когда сильно устаю, но это бывает очень не часто. Главная неприятность, из-за которой я страдаю, состоит в нехватке времени, а не в рассеянности внимания, хотя в последнее время в моих мыслях происходит странная путаница, — сказал он, печально посмотрев на невинное молодое лицо, обращенное к нему. Ах, какую боль ему доставлял искренний дружеский взгляд ее глаз, который говорил ему, что он никогда не смог бы быть больше, чем другом!

— Конечно! — воскликнула Флора горячо, — вы очень много работаете, папа всегда это говорит. Посмотрите, сколько вреда он принес себе, работая много в молодости, хотя, я верю, он пройдет через все и постепенно вновь станет сильным. Вам не следует работать так же, доктор Олливент. Все хорошо, когда вы молоды, но когда человек становится старше…

— Я обещаю работать не так усердно, когда стану старше, — сказал доктор, — но пока я вряд ли могу требовать поблажек из-за своего возраста. Вы, вероятно, считаете меня старцем, а ведь мне еще нет сорока.

— Конечно! — сказала Флора. У нее было неверное представление о возрасте людей: ей казалось, что нет разницы между мужчиной в сорок и в шестьдесят лет. В ее юном воображении жизнь после тридцати катилась к закату. Молодость, надежды и другие прелести жизни исчезали за холмом возраста, по которому юность там весело бежала. Она с трудом могла себе представить вообще, что творится на другой стороне этого холма. Флора даже немного удивилась обиженному тону доктора, так, как будто тот должен был давно уже отказаться от всех устремлений молодости.

«Действительно ли поздно?» — спрашивал он себя иногда со вспышкой надежды.

Она слушала его с огромным вниманием, когда он разговаривал с ней. Его речи могли даже очаровывать ее. Ей любопытно было слушать о его рабочей молодости, которую он провел в приходе и в иностранных госпиталях. Затем он открыл ей свою душу и сердце и рассказал о своей жизни, в которой были и некоторый героизм, и обычные человеческие интересы. Но не было в ней радости и очарования молодости, любви и влюбленности.

Однажды девушка имела смелость задать ему вопрос, который просто поразил его:

— Скажите, пожалуйста, вы никогда, не упоминали, — начала она робко и, видимо, смутившись, вынуждена была изменить свой вопрос. — Я удивляюсь, как вы, так много путешествуя, не встретили никого, кого бы вы, ну в общем, на ком бы вы могли жениться.

Он посмотрел на нее странным печальным взглядом, смысл которого она не смогла понять.

— Это странно, — сказал он, — не правда ли? Удивительно, что я не пошел проторенной дорожкой — влюбился бы в двадцать лет в молодую представительную женщину, женился бы в двадцать три, вернулся бы в Лонг-Саттон и начал семейную жизнь практикующего врача, проделал бы отцовский путь и смотрел бы вперед в спокойном смирении, ожидая того дня, когда мое имя будет написано на семейном надгробии. Я хочу сказать, это не такой уж и плохой образ жизни. Но разве жизнь всех мужчин стоит чего-нибудь? Наши мелкие битвы за славу по большей части бессмысленны. Награда за наши труды так же бренна, как и греческий лавровый венок. Возможно, врач, чья жизнь направлена на борьбу с мучениями, и может получить большее удовольствие от своих маленьких побед, чем человек, который посвящает свои ночи написанию стихов или дни — рисованию картин, которые могли быть нарисованы еще лучше более трехсот лет назад. Наша профессия, — сказал он с гордостью, — по крайней мере прогрессивна.

— Это действительно благородная профессия, — сказала Флора, — и для меня не удивительно, что вы гордитесь ею. Но, пожалуйста, не отзывайтесь пренебрежительно о современных художниках, даже если Рафаэль и Тициан были лучше их. Ведь у тех гениев были папы и императоры, которые покровительствовали им. Я надеюсь, вы не презираете художников.

— Едва ли. Признаюсь, что я не ценю профессии, которые связаны только с оболочкой, где жизнь — это всего лишь фантазия и выдумка.

— А вы ведь еще мне не сказали, почему не женились.

— Во-первых, я отложил вопрос о женитьбе, когда выбрал себе профессию врача.

— Что, вы решились стать старым холостяком!

— Нет, но я решил добиться успеха в своей профессии до того, как женюсь.

— Ах, — сказала Флора с сожалением, — какая жалость, потому что…

— Потому что, что? — спросил он, когда она запнулась на середине предложения.

— Потому что продвижение по службе отнимает так много времени, и, пожалуйста, не обижайтесь, если я скажу что-нибудь не то, ведь со временем человек достигает желаемого, но остается холостяком.

— Старым холостяком! Я полагаю, по-вашему, это происходит, если человек не женился до тридцати лет?

— В общем, да, у мисс Мэйдьюк мы считали тридцатилетних старыми, но ведь это всего лишь мнение школьниц.

— Вы считаете абсурдной идею о женитьбе для человека моего возраста, близкого к сорока годам?

— Вовсе нет! — воскликнула она живо, и искра радости зажглась в глазах доктора, — при условии, что найдется подходящая персона.

Радостный вид доктора исчез, едва только появился.

— Что вы подразумеваете под подходящей персоной? Полагаю, что особу моего возраста.

— Вашего или чуть моложе. Но не старую деву с чопорными манерами, котом и попугаем, а какую-нибудь очаровательную вдову, наконец. Я знаю одну, у нее были две дочери, которые учились у мисс Мэйдьюк, Ее муж занимался торговлей в Китае — шелк, чай или что-то в этом роде. Она обычно так хорошо одевалась.

— Благодарю. Я презираю модных вдов. Если бы мне пришлось выбирать из двух зол, я бы скорее выбрал старую деву с ее котом и попугаем. Тогда бы у меня было больше шансов на мирное сосуществование. Нет, Флора, я никогда не женюсь, если…

— Если что?

— Если сам не полюблю и не полюбят меня.

Флора перевернула страницу своей книги и еще раз печально вздохнула, так же слабо, как летний ветер колышет упавший лист.

Бедный увлеченный мужчина! Она действительно огорчилась из-за него. Если бы кто-нибудь мог, выиграв все награды, отдав свою молодость стремительному бегу за славой, опомниться и сказать: «О, я так же хочу все радости и наслаждения юности!» Почему, добившись успеха, он остался в холодной далекой пустыне в середине своего жизненного пути, а рядом нет ни одного цветника надежды.