Происхождение всех вещей

Альма уже много лет не видела отца в столь хорошем настроении.

Амброуз рассмеялся:

— А вы могли бы поехать в Гватемалу, мистер Уиттакер. Осмелюсь предположить, вы бы местным понравились. Но для меня жизнь в джунглях — пройденный этап. Так что хотя бы сегодня позвольте мне просто вернуться в свою комнату. Мне так редко выпадает шанс поспать в настоящей кровати, что глупо было бы им не воспользоваться. Желаю вам всем спокойной ночи и еще раз благодарю за гостеприимство, а также приношу самые искренние извинения вашей домоправительнице.

Когда Амброуз вышел из гостиной, Альма с отцом некоторое время сидели в молчании. Генри просматривал наброски цветков ванили, сделанные Амброузом. Альма слышала, как отец думает. И знала, о чем он думает. Она слишком хорошо знала отца и ждала, когда же он выскажет свои мысли вслух — мысли, которые ей были уже известны, — а одновременно пыталась понять, как ему возразить.

Тем временем вернулась Ханнеке, принеся кофейник и три чашки. Она поставила поднос с громким недовольным вздохом и плюхнулась в кресло напротив Генри. Домоправительница первым делом наполнила свою чашку, а затем водрузила свою старую, распухшую от подагры лодыжку на изящную вышитую французскую табуреточку для ног. Генри и Альму она обслуживать не стала. С годами строгость соблюдения протокола в «Белых акрах» ослабла. Возможно, даже слишком.

— Нужно послать его на Таити, — наконец промолвил Генри, промолчав целых пять минут. — Пусть заведует плантацией ванили.

Сказал-таки. В точности как представляла Альма.

— Интересная мысль, — ответила она.

Но ей нельзя было позволить отцу отправить Амброуза Пайка в южные моря. Никогда в жизни она не была еще ни в чем так уверена, как в этом. Во-первых, Амброузу это не понравится. Он сам сказал. Жизнь в джунглях для него пройденный этап. Он больше не хочет путешествовать. Он устал и соскучился по дому. Но ведь у него не было дома. Этому человеку нужен был дом. Ему нужен был отдых. Место, чтобы работать, рисовать и делать гравюры, в чем и заключалось его призвание, — место, где он бы слышал, как живет.

Кроме того, Альме был нужен Амброуз Пайк. Ее вдруг охватила неукротимая потребность навсегда удержать этого человека в «Белых акрах». Что за странное решение, ведь она знает его меньше одного дня! Но сегодня женщина почувствовала себя на десять лет моложе, чем за день до того. У Альмы Уиттакер не было такого светлого дня уже много десятилетий — пожалуй, даже с детства, — и источником этого света был Амброуз Пайк.

Сегодняшний день напомнил ей о том, как, будучи маленькой девочкой, она нашла в лесу крошечного осиротевшего лисенка. Она принесла его домой и умоляла родителей разрешить его оставить. Это было еще в счастливые дни до появления Пруденс, в те дни, когда Альма свободно парила во всей Вселенной. Генри тоже умилился лисенку, но Беатрикс немедленно пресекла дальнейшее развитие этого плана: диким зверям место в дикой природе, сказала она. Лисенка забрали из рук Альмы, и она его больше никогда не видела.

Что ж, этого лисенка она не потеряет. И Беатрикс здесь нет, чтобы ей помешать.

— Думаю, это было бы неправильно, отец, — сказала Альма. — Отправив Амброуза Пайка в Полинезию, мы зря растратим его талант. Заведовать плантацией ванили может кто угодно. Ты только что сам слышал, как он все объяснял. Это же просто. Он даже все тебе нарисовал. Отправь наброски Дику Янси, пусть наймет кого-нибудь, чтобы произвести опыление. А мистеру Пайку здесь, в «Белых акрах», найдется применение получше.

— Какое же, если точнее? — спросил Генри.

— Отец, ты еще не видел его работ. Джордж Хоукс полагает, что мистер Пайк — лучший мастер литографии наших дней.

— А на кой мне мастер литографии?

— Возможно, пришло время издать книгу о ценных видах, произрастающих в «Белых акрах»? В наших оранжереях есть экземпляры, которые еще не видел цивилизованный мир. Их следует зарисовать.

— И зачем мне столь дорогостоящая затея, Альма?

— Позволь рассказать кое о чем, что я недавно услышала, — отвечала Альма. — В ботанических садах Кью планируют издать каталог изящных гравюр и иллюстраций с изображением самых редких из имеющихся у них видов. Ты об этом слышал?

— С какой целью они это планируют? — встрепенулся Генри.

— С целью похвастаться, отец, — отвечала Альма. — Я слышала об этом от одного из молодых граверов, работающих с Джорджем Хоуксом на Арч-стрит. Британцы предложили этому юноше небольшое состояние, чтобы переманить его в Кью, где он помог бы им сделать литографии. Довольно талантливый малый, хоть и не Амброуз Пайк. Он раздумывает, не принять ли предложение. Говорит, что эта книга станет самой красивой ботанической энциклопедией из когда-либо изданных. Проект финансирует сама королева Виктория. Там будут пятицветные литографии, которые раскрасят лучшие европейские мастера акварели. И прочее, и прочее. И книга будет большая: почти два фута в вышину и толстая, как Библия. Все коллекционеры-ботаники захотят иметь по экземпляру. Это издание ознаменует собой возрождение Кью.

— Возрождение Кью! — фыркнул Генри. — Кью никогда уже не будут прежними после смерти Бэнкса.

— А я слышала другое, отец. Говорят, с тех пор, как построили пальмовый павильон, к ботаническим садам возвращается прошлое великолепие.

Не бесстыдно ли так говорить? Или даже грешно? Ворошить стародавнюю вражду Генри с садами Кью? Но ведь она говорила правду. Чистую правду. Так пусть в Генри зародится дух противоречия, решила она. Нет ничего дурного в том, чтобы пробудить эту силу. В последние несколько лет они в «Белых акрах» совсем впали в спячку, совсем оцепенели. Небольшая конкуренция пойдет им всем на пользу. Альма лишь разгоняет кровь в старом Генри Уиттакере, да и в себе самой. Пусть в этой семье снова забьется пульс. Она почувствовала в себе силу. Она словно вручную опыляла цветок. Приподнимала лепестки отцовского воображения, вставляла прутик, ворочала им и оплодотворяла лиану.

— Отец, об Амброузе Пайке пока никто не слышал, — продолжала она. — Но стоит Джорджу Хоуксу опубликовать его коллекцию изображений орхидей, и его имя тут же будет у всех на устах. А когда сады Кью издадут свою книгу, каждый ботанический сад и оранжерея в мире захочет составить свою коллекцию — и все они пожелают, чтобы гравюры им сделал Амброуз Пайк. Давай не станем ждать, пока его перехватят конкуренты из ботанических садов. Давай оставим его здесь, предложим ему кров и покровительство. Вложись в него, отец. Ты видишь, как он умен, как талантлив. Дай ему шанс. Пусть нарисует каталог с коллекцией «Белых акров», равной которой еще не видели в ботаническом мире.

Генри ничего не ответил. Теперь Альма слышала, как звякнули костяшки его счетов. Она ждала. В последнее время он думал долго. Слишком долго. Тем временем Ханнеке прихлебывала свой кофе с напускным безразличием. Этот звук отвлекал Генри. Альме хотелось выбить чашку прямо у старухи из рук.

Повысив голос, Альма сделала последнюю попытку:

— Отец, убедить мистера Пайка остаться будет нетрудно. Ему нужен дом, он живет очень скромно, и, чтобы содержать его, понадобится всего-то ничего. Все его вещи и так уже здесь, в портфеле, который уместился бы у тебя на коленях. Как ты сумел сегодня убедиться, он приятен в общении. Полагаю, тебе даже понравится, если он станет здесь жить. Но что бы ты ни решил, папа, убедительно прошу тебя — не отправляй этого человека на Таити. Любой дурак может вырастить ваниль. Пусть этим займется еще какой-нибудь француз, или найми миссионера, которому наскучило унылое дело спасения душ. Но никто не сможет изготовить таких ботанических иллюстраций, как Амброуз Пайк. Не упускай возможности поселить его здесь, с нами. Я редко даю тебе совет, отец, но сейчас послушай — не упусти этот шанс. А не то пожалеешь.

И снова повисло молчание. Ханнеке глотнула кофе.

— Ему понадобится студия, — наконец вымолвил Генри. — Печатные станки и прочее.

— Он может работать со мной в каретном флигеле, — сказала Альма. — Там и ему найдется место.

Итак, все было решено.

Генри поковылял спать. Альма и Ханнеке остались, внимательно всматриваясь друг в друга. Ханнеке молчала, но Альме не понравилось выражение ее лица.

— Wat? [36] — наконец спросила Альма.

36

Что? (голл.)