Происхождение всех вещей

Ввиду всего вышеперечисленного неудивительно, что поначалу ужин не задался.

— Так что это за тип, напомни. — Генри посмотрел прямо в глаза новому гостю.

— Мистер Амброуз Пайк, — отвечала Альма. — Как я тебе уже говорила, он натуралист и художник, о котором недавно услышал Джордж. Он делает самые удивительные иллюстрации орхидей, которые мне когда-либо доводилось видеть, отец.

— Вы рисуете орхидеи? — обратился Генри к Амброузу таким тоном, будто спрашивал: «Вы грабите вдов?»

— Пытаюсь, сэр.

— Все пытаются рисовать орхидеи, — отвечал Генри. — В этом нет ничего нового.

— Верно подмечено, сэр.

— Так что особенного в твоих орхидеях?

Амброуз задумался.

— Не знаю, — честно ответил он. — Не знаю, есть ли в них что-то особенное, сэр, разве что то, что я занимаюсь только этим. Вот уже почти двадцать лет это все, что я делаю.

— Абсурдная работа, скажу я тебе.

— Не согласен, мистер Уиттакер, — ничтоже сумняшеся проговорил Амброуз. — Но лишь потому, что я не стал бы называть это работой.

— Как же ты зарабатываешь на жизнь?

— И снова справедливый вопрос, — заметил Амброуз. — Но, как вы верно заметили по моей манере одеваться, сомнительно, что я вообще что-то зарабатываю.

— Это не то, чем бы я стал гордиться во всеуслышание, юноша.

— Поверьте, сэр, я не горжусь.

Генри пристально взглянул на него, заметив и поношенный коричневый вельветовый костюм, и неподстриженную бороду.

— Так что случилось? — спросил он. — Почему ты так беден? Неужто промотал состояние, как последний дурень?

— Отец… — попыталась вмешаться Альма, но Амброуз, кажется, был ничуть не смущен.

— Нет, как ни печально, — отвечал Амброуз. — В моей семье никогда не было состояния, которое можно было бы промотать.

— Так чем же тогда занимается твой отец?

— В настоящее время обитает за пределами этого мира. Но до того был священнослужителем в городе Фрамингем, штат Массачусетс.

— А что же сам тогда не стал священником?

— Моя матушка задает себе тот же вопрос, мистер Уиттакер. Боюсь, для того, чтобы стать хорошим священником, у меня слишком много сомнений и идей насчет Господа.

— Господа? — Генри нахмурился. — А какое Господь имеет отношение к тому, чтобы быть хорошим священником? Это работа, как и любая другая, молодой человек. Подстраиваешься под свои задачи и держишь свое мнение при себе. Вот как поступают хорошие священники, а если нет, им следовало бы так и сделать!

Амброуз рассмеялся:

— Вот бы кто сказал мне об этом двадцать лет назад, сэр!

— Если здоровый и неглупый юноша в этой стране не достиг процветания, этому нет оправданий. Даже сын священника должен был найти себе какое-нибудь полезное дело.

— Многие с вами бы согласились, — заверил его Амброуз, — в том числе мой покойный отец. Тем не менее я уже много лет веду жизнь, неподобающую своему статусу.

— А я, сколько себя помню, веду жизнь, превосходящую мой статус! Я приехал в Америку, будучи молодым парнем примерно твоего возраста. И деньги тут валялись прямо под ногами — по всей стране. Мне нужно было лишь подбирать их концом своей трости. Чем же ты оправдаешь свою бедность?

Амброуз взглянул Генри прямо в глаза без тени злобы:

— Видимо, у меня нет такой хорошей трости.

Альма ахнула и вперилась в тарелку. Джордж Хоукс сделал то же самое. Но Генри, кажется, ничего не слышал. Порой Альма благодарила небеса за прогрессирующую тугоухость отца. Тот уже перевел внимание на дворецкого.

— Знаешь что, Бекер, — заявил он, — если мне еще хоть раз на этой неделе придется есть баранину, я прикажу кого-нибудь пристрелить.

— На самом деле он не стреляет в людей, — шепотом заверила Альма Амброуза.

— Это я уже понял, — прошептал Амброуз, — иначе я был бы уже мертв.

Остаток ужина Джордж, Альма и Амброуз приятно беседовали — в основном друг с другом, — а Генри ворчал, кашлял и жаловался на то или другое блюдо, а пару раз даже задремал, уронив подбородок на грудь. Ему, как-никак, было уже восемьдесят восемь лет. К счастью, Амброуза ничто из этого, кажется, не волновало, а поскольку Джордж Хоукс уже привык к такому поведению, даже Альме в конце концов удалось немного расслабиться.

— Прошу простить моего отца, — тихим голосом обратилась Альма к Амброузу, когда Генри в очередной раз заснул. — Джорджу хорошо известны его настроения, но эти взрывы могут испугать тех, кто никогда не имел дела с Генри Уиттакером.

— Он настоящий медведь за обеденным столом, — отвечал Амброуз тоном, в котором было больше восторга, чем ужаса.

— Это верно, — кивнула Альма. — К счастью, подобно медведю, он иногда дает нам передышку и впадает в спячку!

Это замечание вызвало улыбку даже у Джорджа Хоукса, но Амброуз по-прежнему смотрел на спящую фигуру Генри Уиттакера и о чем-то раздумывал.

— Мой собственный отец был так суров, знаете ли, — проговорил он. — Я всегда больше всего боялся его молчания. Полагаю, хорошо иметь отца, который говорит и поступает с такой непосредственностью. Вы всегда знаете, что он о вас думает.

— Это верно, — согласилась Альма.

— Мистер Пайк, — сказал Джордж, меняя тему, — позвольте спросить: где вы в данный момент проживаете? Адрес, куда я отправил свое письмо, был в Бостоне, но вы только что сказали, что ваша семья из Фрамингема, вот я и засомневался.

— В данный момент, сэр, у меня нет дома, — ответил Амброуз. — Адрес в Бостоне, который вы упомянули, это дом моего старого друга по имени Дэниэл Таппер, он относился ко мне великодушно еще со времен моей короткой карьеры в Гарварде. Его семья владеет небольшой типографией в Бостоне — не чета вашему превосходному предприятию, но вполне достойное, хорошо организованное место. Печатают они в основном памфлеты и рекламные листовки местных компаний. После ухода из Гарварда я несколько лет проработал у Тапперов наборщиком и обнаружил к этому некоторую склонность. Там же я впервые обучился искусству изготовления эстампов. Мне говорили, что это сложно, однако мне так не показалось. На самом деле это то же, что рисование, только рисуешь по камню.

— А как вы оказались в Мексике и Гватемале, мистер Пайк?

— Этим я снова обязан своему другу Тапперу. Меня всегда привлекали орхидеи, и в какой-то момент у Таппера возник план, согласно которому я должен был поехать в тропики на несколько лет и сделать пару набросков и тому подобное, после чего мы бы вместе опубликовали прекрасную книгу о тропических орхидеях. Боюсь, он считал, что таким образом мы оба сможем разбогатеть. Видите ли, мы были молоды… Мы объединили наши средства, все, что у нас было, и Таппер посадил меня на корабль. Он велел мне плыть и наделать в мире побольше шуму. К несчастью для него, я не слишком шумный человек. К еще большему несчастью, мои несколько лет в джунглях превратились в восемнадцать, о чем я уже поведал мисс Уиттакер. Бережливость и упорство помогли мне выжить там в течение почти двух десятилетий, и я с гордостью заявляю, что никогда не брал денег у Таппера или кого-либо еще, не считая того первого вложения. Тем не менее, мне кажется, бедный Таппер почувствовал, что зря поверил в меня. Когда в прошлом году я наконец вернулся домой, он был достаточно добр и разрешил мне напечатать несколько литографий из тех, что вы уже видели, на станке, принадлежащем его семье, однако желание издать вместе со мной книгу давно уже пропало. Я слишком медленно развиваюсь, по его меркам. У него теперь семья, и он не может браться за столь дорогостоящие проекты причуды ради. Тем не менее он был мне хорошим другом и повел себя очень порядочно. Разрешил мне спать на диване у него дома, а после возвращения в Америку я снова стал помогать в типографии.