Проклятая Мангазея

В молчании поужинали. Тимошке, как гостю, отдали печь, и он блаженно устроил­ся там, ощущая после бани, как тело впитывает тепло разогретого кирпича.

А обоз пришлось задержать. За день до отъезда поднялась метель, и даже по реке ехать было невозможно. Отец Яков, а у него с собой ехала и семья, решил переждать и тем дать всем отдохнуть перед дальней и трудной дорогой. Камен­ный пояс был уже недалеко.

Из Устюга Великого выехали по реке. Местами лёд оголился, и обоз катил быст­ро. Тем более что самый большой колокол не тянул больше девяти-десяти пудов.

По Вычагде добрались до Усть-Сысольска за две недели и один день. Последние дни пришлось много и трудно поработать. Река стала изобиловать порогами, вернее наледями. Преодолеть их лошадьми было трудно, и все люди взялись за лямки. По­том пошли настоящие пороги, и путь вовсе стал малопроходим. Глубокие снега по­зволяли делать не больше пяти-семи вёрст в день. И то случалось прихватывать часть ранних сумерек. И начинать движение задолго до рассвета. День-то длился всего несколько часов.

– Дядька Сысой, – спрашивал Тимошка у бывалого мужика из Усть-Цильмы, – гово­рят, что дальше путь и того труднее станет. Верно?

– Все верно, парень. Камень пройти не так просто. Пока до нужной речки доберёмся. Вроде Сосьвой прозывается. Недели через три-четыре доберёмся до Печоры. И это будет большой удачей. Можно и полтора месяца карабкаться по камню. Как погода и снега какие навалит матушка Зима.

– А города или деревни там будут?

– Не больше пяти, сынок. Так что запасайся терпением и береги силы. Потом беречь свою силу тебе не придётся. Пупы рвать будем, если хотим живыми дойти хотя бы до Сосьвы. Там уже можно считать, что путь пройдён. По земле, парень.

– Тоже по рекам надо будет идти?

– По рекам, сынок. И даже по морю. А оно в тех местах уж так свирепствует!

– Я ещё не ходил по морю, – признался Тимошка. – Батя у меня два года назад вернулся с Новой Земли. Моржовую кость привёз. Теперь у семьи имеется достаток.

– Мореходом, значит, был, – качнул головой Сысой. – А ты что ж отстал?

– Мамка не пустила. Я просился... Старший брат ходил. А батя должен скоро помереть. По всему видно было, как уходил с вами.

– Нельзя так говорить про отца, – упрекнул Сысой. – Нехорошо сказал, парень.

Тимошка погрустнел. И правда, что он так про отца? Пусть живёт себе, пока Бог его к себе не прибрал. А, может, уже прибрал?

Эти мысли сильно подействовали на юного бродягу. Но силы его уже иссякали, и тяжёлый сон сморил его. Мороза даже не ощущал.

Как и предрекал Сысой, обоз тащился по Печоре ещё больше месяца, а затем начались мучения перехода через Камень. Тут Тимофей понял, что такое труд на истощение. Он так уставал, что не мог поесть перед сном. Просто валился на охапку соломы и тут же засыпал. Кто-нибудь укрывал парня полушубком или попоной.

И люди далеко не всегда выдерживали такой путь. А все были закалённые и испытанные людишки. И через две недели Тимофей с грустью и печалью проводил Сысоя в мир, откуда уже не возвращаются.

А спуск к речке Сосьве оказался ненамного легче. Сплошные каменные завалы, засыпанные снегом и низким ельником. Пришлось в одном стойбище самоедов отобрать десяток оленей и перевьючить часть груза на них. Однако не прошло и деся­ти дней, как самоеды с оленями незаметно исчезли и прихватили немного груза.

– Снарядить человек пятнадцать в погоню! – распорядился поп Яков. – Мы должны догнать и строго наказать язычников!

Сотник стрельцов не согласился, заявив решительно:

– Пустое занятие, батюшка. Они уже так далеко, что нам их уже не достать. На оленях и налегке они быстро будут уходить. А у нас только кони, и те едва двига­ются. И людишки не лучше. Только время потеряем и силы. А толку никакого.

Отец Яков долго раздумывал и вынужден был признать правоту сотника.

И все же пришлось послать гонца в Берёзов, прося помощи оленями. Кони и сани так износились, что часть животных пришлось скормить людям. Долго чинили и укре­пляли сани для колоколов. И всё же они часто ломались, сильно задерживая движе­ние. Тем более что в неделю три-четыре человека умирали, и их приходилось хоро­нить в мёрзлой земле. Это тоже много занимало времени.

Наконец вышли к речке Сосьве. Она в этом месте скорей походила на широкий и быстрый ручей, дороги опять сильно задерживали обоз. А помощь из Берёзова поя­вилась лишь через месяц. Уже весной запахло, и солнце увеличило день, а народец едва волочил ноги от бескормицы и усталости. Появились признаки чёрной болезни, скорбута[1]. Надо было спешить в Берёзов. Там была надежда отдохнуть и поправить здоровье. И у Тимошки в сердце закралась тревога. Вдруг не сможет дойти и сги­нет в этих стылых камнях. Тут и хоронить трудно. Некоторых просто засыпали кам­нем, ставили крест и шли дальше. Зато было кому отпевать и читать отходную моли­тву. Кроме попа Якова с ним шли ещё один священник и дьяконы с подьячими. Благо они были северяне и от работы не отлынивали. Трудились наравне со всеми. Лишь отец Яков не очень утруждал себя работой. А его дочь лет шестнадцати, как посчи­тал Тимошка, нет-нет да и блеснёт на него глазами и щеки тут же зарумянятся.

С некоторых пор Тимошка стал замечать, что слишком часто стал искать в обо­зе встречи с поповской дочкой. Она в семье была старшей, остальные два брата были помоложе, и ещё не доросли до интереса к противоположному полу. Но с одним из них, что постарше, Тимошка слегка сдружился. Тому было четырнадцать лет, и он со жгучим интересом всматривался в горы и леса, в людей и работу, которую они выполняли. Поэтому часто крутился рядом. Так Тимошка познакомился с мальчишкой. Тот иногда бросался кому-нибудь помогать. Его отгоняли, но не очень грубо. Отца Якова вполне уважали, и никто не хотел осложнений с ним, и детей берегли.

Звали мальчишку Петром, и был он белым кожей, со светлыми волосами и курносый. Имя дочери попа Тимошка никак не узнал. Стыдился спросить. А Сысой помер. С ним он мог делиться сокровенным, но тогда его сердце ещё не стучало тревожно и с замиранием. Девка его волновала. А страх перед отцом Яковом заставлял юношу не показывать свой интерес к ней.

А вскоре случилась длительная пурга, и весь обоз остановился, укрываясь в на­скоро построенных шалашах. Для отца Якова построили более тёплый, обмотав его грубой тканью вроде паруса для лодки. На этих работах был и Тимошка. Что-то вроде юрты он предложил подсыпать снегом до половины и поп потом с интересом заметил ему:

– А ты сметливый послушник. Лишь твоего рвения в вере что-то не заметно. Или то не так, а?

Тимошка смутился. Обвинение было достаточно серьезным, и он поспешил отве­тить, поклонившись и смущаясь:

– Как можно, отец Яков! Просто так много работы, что от усталости про еду за­бываю. Сразу падаю и засыпаю, простите. Всегда молюсь, – добавил он поспешно.

– Ну, ну! Однако, юный друг, прошу подумать об моих словах. Негоже человеку в твоём возрасте пренебрегать верой в Бога.

Тимошка не успел ответить, как поп удалился, ковыляя по глубокому снегу, при­поднимая полы рясы, надетой поверх полушубка.